Через три минуты услышимся.
НОВОСТИ
Д. Быков― Продолжаем разговор. Я ещё немножко поотвечаю на форумные вопросы, а потом перейду к письмам.
«Вопрос о «властителях дум» в России. Можно, не напрягаясь, вспомнить имена российских литераторов, достойных этого почётного наименования? Насколько они осознавали свою ответственность? Самоцензура как следствие ответственного отношения к слову — «Не навреди!». В продолжение вопроса — ваша рефлексия. Ведь не секрет, что многие сегодняшние школьники воспринимают ваши лекции как истину в последней инстанции».
Гена, нет. В современной школе ничего не воспринимают как истину в последней инстанции. Знаете, я хочу вам процитировать один разговор, который цитировать, наверное бы, и не надо. В школе у меня сейчас как раз «Отцы и дети» в десятых классах. Я очень осторожно попросил детей всё-таки не воспринимать мои лекции на эту тему как политические, то есть не делать… ну, грубо говоря, не делать из этих лекций политических выводов. Потому что мы говорим о проблеме Базарова, о проблеме нового человека, но при этом я пытаюсь не навязывать никаких политических взглядов. И один парень, один из самых умных вообще когда-либо у меня учившихся, мрачно со своего места сказал: «Дмитрий Львович, нас можно не предупреждать. Мы сами такие базаровы, которые Тургеневу и не снились».
Мне эта реплика очень понравилась. Они базаровы в гораздо большей степени. Для них нет принсипов, нет авторитетов. Они в некотором смысле, по Лешеку Колаковскому, который является одним из любимых моих мыслителей, вырабатывают свою этику самостоятельно и ежедневно, понимаете. Вот так бы я сказал. То есть у них нет готовности видеть во мне «властителя дум». Они послушают, подумают — и сделают наоборот. Это общая черта современного студенчества. В своих американских лекциях я наблюдаю то же самое. А мои попытки апеллировать к их личным вкусам наталкиваются на определённую скрытность, и это тем интереснее.
Что касается «властителей дум». Понимаете, появляется всегда такой властитель, когда у писателя есть желание (не скажу — насущная потребность) всё-таки анализировать вызовы времени. За последнее время я не встречал в России ни одной такой попытки. То есть я действительно не видел ни одной книги, в которой бы принципиально новые вызовы принципиально новой эпохе рассматривались всерьёз. Я пытался такое делать в «Списанных». Я действительно эту трилогию потом продолжил, сейчас это уже тетралогия: «Убийцы», «Камск» и «Американец». Она написана, но печатать я её не спешу по понятным причинам. И вообще не знаю, буду ли печатать или кому-то рассылать.
Что касается современной литературы, где бы действительно всерьёз рассматривалась современная же проблематика, я очень давно ничего подобного не встречал. И в этом смысле ни роман Терехова «Немцы», который всё-таки сделан по рецептам семидесятых годов прошлого столетия, ни даже очень хорошие книжки, скажем, Ани Матвеевой за последние три года — вот они не приблизили меня к той иррациональной новизне, которая сегодня есть.
Я не знаю, кем надо быть, чтобы об этой новой правде написать: и о добровольцах, и о волонтёрах, о каких-то самоорганизующихся средах, и о судьбе интеллигента, о судьбе русских сноуденов. Нужна особая степень метафизической смелости. Понимаете, для того, чтобы оценить сегодняшние процессы, надо уже как бы знать, чем они закончились. А чтобы изнутри такое делать… Ну, такой храбростью обладал, мне кажется, один Тургенев, чей роман «Отцы и дети», сегодня нами обсуждаемый (много очень просят об этом), остаётся в значительной степени непрочитанным. И сейчас мы об этом будем говорить.
«Вы рассказали о писателе, который писал в одном из своих новых романов о языке как инопланетянине. Идея захватывающая. Кто этот автор?»
Это Евгений Лукин. Но я не знаю, написал ли он такой роман. Кстати, я знаю, что сходная идея в молодости была у Лазарчука.
«Выскажитесь о российском патриотизме. Он присвоен сейчас некоей малосимпатичной мне частью общества, но я не готов отказаться от своей русскости из-за этого присвоения. У всех этих псевдоказаков и сверхправославных патриотизм ненастоящий…»
Вы совершенно правы, конечно. И вы не должны отказываться от патриотизма. Я не могу от него отказаться. Я вам больше скажу: мы не можем от него отказаться, потому что принадлежность к определённой культуре мы не выбирали, это имманентные ценности. Вот я сейчас скажу, наверное, опасную и рискованную вещь (и, наверное, не надо её говорить).
Ведь Мережковский, когда он анализирует поэтическую парадигму, поэтический мир Пушкина, он считает, что этот мир был потом предан, что он пошёл вразнос, что уроки Пушкина не усвоены, потому что Пушкин — не интеллигент, а аристократ; Пушкин — сторонник не выбранных, не сознательно сформулированных, а имманентных, изначально данных ценностей, для него честь важнее совести. Да, это действительно так. И это, может быть, пожалуй, интереснее. Это этически более серьёзный вызов.
Родина — это не то, что мы выбрали. Ну, многие эмигранты скажут: «Нет! Мы выбрали. Мы вот на новой Родине, и нам прекрасно». Но какая-то травма при этом всё равно существует, сколько вы ни тычьте мне в глаз своё счастье. Вы можете быть очень счастливы, но вам пришлось от одной идентичности отказаться ради другой. Ради бога, такое бывает. Но при этом надо понимать, что отношение к Родине не исчерпывается отношением к власти.
И я сейчас тоже, когда смотрю на Россию, какова она есть, я всё время задаю себе вопрос о смысле её существования в таком виде. Может быть, это действительно какой-то улавливающий тупик для мира, где гибнут и компрометируются любые идеи. А может быть, наоборот, это оплот стабильности мира — своего рода спина, позвоночник, нечто неподвижное, благодаря чему мир удерживается вообще в константе. Не понятно мне это пока.
Но, конечно, никакого отказа от патриотизма не может быть. Да, когда мы видим казённых патриотов — как Невзоров замечательно сказал, что это «союз попа, солдафона и тюремщика», — нет, это, конечно, на наш патриотизм никаким образом не влияет. Ведь патриотизм — это выяснение отношений с Родиной: отношений эстетических, физиологических, моральных. Мы не можем абстрагироваться от русской темы. У Искандера есть потрясающая формула: «Патриот — это думающий о России». Мы не можем перестать думать о России. Вот это и есть единственно допустимый патриотизм.
«Ваше мнение о книге и фильме «Облачный атлас»?»
Понимаете, Ольга, я серьёзно-то, в общем, не отношусь к этому, потому что для меня (скажем, после американского фильма «Магнолия») способ сетевого параллельного рассказывания нескольких историй представляется очень интересным, но, к сожалению, авторы чаще всего не умеют соблюсти параллели, лейтмотивы, то есть сделать это таким тщательно простроенным, симфоническим полотном со звучанием нескольких фуговых тем. Вот так бы я сказал.
Настоящей фугой в этом смысле мне представляется только фильм Лобана «Шапито-шоу», но там гениальный сценарий. Я забыл сейчас, как зовут сценаристку [Марина Потапова]. Они великолепно простроили повествование. Там четыре истории, которые соприкасаются множеством точек, множеством смыслов. В «Облачном атласе» я этого не увидел. Понимаете, это именно такие облачные структуры, это облака, которые произвольно сконструированы, проплывают. Среди них есть замечательные изобретения, хорошие идеи, но в целом это очень скучно.
«Когда-то слушал в прямом эфире вашу рецензию на «Аватара». Там вы дали понять, что протагонист не герой вашего романа, и именно потому, что он пошёл против своих. Что бы ни творили люди на Пандоре, они свои, а значит нужно занимать их сторону. Но разве встать на сторону высшей правды, истины, справедливости, пренебрегая древними узами клана, — разве это не высший героизм и добродетель? Кто такие тогда Бартоломе де Лас Касас, Ассанж, Бакунин, Мелье? Может быть, я исказил вашу мысль. Разъясните».
Немножко исказили. Там речь ведь о чём? Я тоже считаю, что оторваться от имманентных ценностей и встать на защиту Абсолюта — это подвиг. Просто, говорю я там, есть ситуации предельные, когда действительно приходится выбирать между хорошими чужими и плохими своими, и в этих ситуациях однозначного выбора нет. Ведь там речь идёт о гибели вот этого полковника. Полковник этот — мразь, безусловно, но ему противостоит инопланетянин. И если мой выбор приведёт к победе чужих, я абсолютно не буду уверен в том, что этот выбор правильный. Понимаете, это на самом деле не такая простая дихотомия. Если бы добро противостояло злу — это одно. Но если одна форма жизни, моя форма жизни, при этом может попросту исчезнуть, мой выбор мне будет не понятен.
Я всегда в таких случаях привожу как пример, конечно, роман «Кукушки Мидвича», который мне представляется самой ценной книгой Уиндема, и я вам её тоже рекомендую. Уиндем вообще был лучшим англоязычным фантастом второй половины XX века, хотите вы того или нет, мне так кажется. И мода на Филипа Дика мне представляется как раз довольно глупой, хотя Дик хороший писатель. Но Уиндем — вот это для тех, кто любит мораль, моральную проблематику.
Что происходит в романе? Там появляются вот эти с серебряными и золотыми глазами инопланетяне, кукушки, подброшенные зародыши. Впоследствии у Стругацких появилась реплика на эту идею в «Жуке в муравейнике», где тоже появляются зародыши новой цивилизации. И эти люди — они лучше нас. У них выше взаимопонимание, они эффективнее, они добрее. Но они — другие, чужие. И если они победят, то они нас сотрут с лица земли. Стоит ли здесь делать выбор в пользу своих?
Впоследствии в гораздо более примитивной фабуле, в более примитивной версии этот вопрос трактовался у Кинга в «Мобильнике», в «Cell». «Cell», как вы знаете, переводится ещё и как «Клетка», что очень важно. И герой сделал выбор всё равно в пользу плохих своих.
Да, мы несовершенные. Да, у нас не серебряные глаза и не золотые волосы. Да, у нас нет взаимопонимания и телепатии. Да, мы менее эффективные. Но всё-таки учитель, именно учитель (что очень важно в контексте романа) берёт канистру и поджигает общежитие, где живут вот эти прекрасные кукушки Мидвича. Так что это вопрос для меня неоднозначен. В известном смысле, понимаете, он коррелирует, как-то корреспондирует и с моим собственным поведением. Я очень не люблю, когда Родина использует нас как заложников. Да и вообще у меня к Родине массе претензий. Но готов ли я от неё оторваться целиком? Нет, не готов. Иначе бы оторвался.