Нет. Вот я как раз в этой статье пишу… Ну, история там в том, что зэк хоронит труп младенца. Младенец родился на зоне после случайного залёта одной из зэчек, там с мужиком на сеновале у неё что-то случилось. Он хоронит ребёнка и думает, что это будет что-то красное, сморщенное, а он сливочный, жёлто-розовый, как статуэтка. И он глядит на этого ребёнка… И там он говорит: «Чувства мои трудно было определить, но вернее всего, как ни странно, это было чувство благодарности». Благодарности за то, что ему кто-то вернул напоминание о человеческом облике. Если бы это был шаламовский рассказ, он бы этого ребёнка сожрал, понимаете. Вот это был бы Шаламов. А это Демидов, тут совсем другая история.
«Когда будет ваша книга о Катаеве?»
Моей не будет. О Катаеве пишет Лукьянова. У неё большой кусок уже напечатан в «Октябре». Книга, насколько я знаю, на две трети готова и будет, по всей вероятности, осенью 2017 года.
«После сорока появилось чувство бренности жизни, — счастливец вы, Андрюша! Что-то поздно оно у вас появилось. — Нет ужаса, но изменился взгляд на окружающих. По-иному читаю книги и смотрю хорошие фильмы. Радость, несмотря на абсурд. Это нормально?»
Нормально. Та же самая благодарность. Потому что у вас появилось восхищение перед человеческой природой, которая творит прекрасное вопреки своей смертности. «Слава безумцам [храбрецам], которые любят, зная, что этому будет конец!» — это из Шварца, из «Обыкновенного чуда».
Пожалуй, кстати, к вопросу о переменах в мировоззрении. Я стал несколько меньшее значение придавать тому, что я делаю, потому что всё-таки человек — это не слишком значимая единица, но какая-то гордость за человеческую природу меня иногда посещает. Были же у меня эти стихи:
Как я порою люблю человечество —
Страшно сказать.
Не за казачество, не за купечество,
Не за понятия «Царь» и «Отечество»,
Но за какое-то, блин, молодечество,
Так твою мать.
Вот это действительно какая-то гордость, понимаете, какое-то молодечество.
О, как друг друга они отоваривают —
в кровь, в кость, вкривь, вкось,
К смерти друг друга они приговаривают и приговаривают «Небось!».
Это реферирует, конечно, к «небось, небось» из «Капитанской дочки».
Проговорённые к смерти,
не изменяясь в лице,
В давке стоят на концерте,
в пробке стоят на Кольце,
Зная, что участь любого творения —
Смертная казнь через всех
растворение
В общей гнильце,
Через паденье коня, аэробуса,
Через укус крокодилуса, клопуса,
Мухи цеце,
Через крушение слуха и голоса,
Через крушение слуха и волоса,
Фаллоса, логоса, эроса, локуса,
Да и танатоса даже в конце.
Вот человек понимает всё — и тем не менее продолжает. Да, я разделяю ваши восторги по поводу человека и по поводу хрупкости его.
Так, концерт в помощь Лаэртскому — вот это важно, это надо сделать объявление. «19-го в «Рюмочной» в Зюзино будет концерт в помощь Александру Лаэртскому. Будете ли вы участвовать? Знаем о вашей любви к другой «Рюмочной», но здесь повод».
Егор, я бы с удовольствием поучаствовал. Я от вас узнал об этом концерте. Если кто-то со мной свяжется, я с удовольствием там выступлю. Я не знаю, что у меня 19-го. Вроде бы 19-го у меня никаких лекций нет, по-моему, если я ничего не путаю. Если я смогу, то я, конечно, приду. Напишите мне — и я попробую оказать Лаэртскому, мной весьма любимому, посильную помощь.
«Поделитесь секретом, как научить себя не обращать внимания на человеческие слабости любимых поэтов. Я более или менее смирился с «Клеветниками России», «На независимость Украины», но как быть с последней подборкой Новеллы Матвеевой? Не могу избавиться от противного чувства, будто любимый автор предал лично меня».
Ну, бывают такие ощущения. Знаете, насчёт Солженицына у многих диссидентов были такие чувства после его эволюции, когда Синявский написал: «Солженицын эволюционирует, и необязательно по направлению к небу». Ну, что вам сказать? Отнеситесь к этому так, как Ахматова: «Поэт всегда прав. Поэту надо сочувствовать». Он может быть не прав теоретически, он может быть не прав в своих выводах, но поэт рождён не для того, чтобы говорить объективно верные вещи. Поэт рождён для того, чтобы делать себе прививку на наших глазах и смотреть, как его меняет эта прививка, что с ним происходит под её действием.
Поэт и вообще писатель — он не рождён говорить вещи всегда душеполезные и верные. Он заблуждается показательно — «энергия заблуждения», как говорил Толстой. А вы смотрите и не повторяйте его ошибок. Он ставит над собой смертельно опасный эксперимент. Можно ли всё простить поэту? Нет, я этого не говорю. Речь идёт о словах. А вот за слова, да, карать нельзя. У поэта могут быть любые убеждения. Вы просто следите за тем, как эти убеждения сказываются на его судьбе. Мне кажется, Пушкин заплатил страшную цену, и не нам его судить.
«Почему так часто бывают любовные треугольники, но никогда не бывают четырёхугольники или пятиугольники? А если и бывают, то накала страстей там не будет».
Могу объяснить, как я понимаю. Треугольник уязвляет вас как собственника, а четырёхугольник предоставляет вам компенсацию. А вообще четырёхугольник — это как-то пошло.
Друг милый, я люблю тебя,
А ты меня, а он другую,
А та, платочек теребя, меня,
А я и в ус не дую!
Куда бы лучше, я тебя,
А ты меня, а он другую,
А та его, но кто любя,
Потерпит правильность такую.
Объявлю викторину! Кто это написал? В Сети этих стихов нет, но догадаться очень легко. Кто напишет — тот молодец, тому я книжку подарю. Ну, давайте ещё раз прочту. Принимаются ответы на почту dmibykov@yandex.ru. При слове «платочек» всякий нормальный человек уже должен был схватиться за клавиатуру. Но если вы не угадали, то я в конце скажу.
Четырёхугольник — это компенсация. А вот треугольник — это уязвлённое чувство собственника.
Прислали быстренько о концерте. Спасибо. Стремительная реакция. Постараюсь выступить в этой «Рюмочной», если меня туда зовут.
«Посоветуйте хорошие книги, написанные в буддистской традиции».
Я ничего не понимаю в буддизме. Вот сборники дзенских коанов хорошие я знаю и встречал, а что принадлежит к буддистской традиции — я не знаю. Некоторые говорят, что Коэн к ней принадлежит, но я так не думаю.
«После школы я не знал, куда поступать. Самым престижным местом в городе была морская…»
Огромный длинный вопрос. Ну, там о любви. Я вам отвечу. Вопрос интересный чрезвычайно.
Я получил очень глубокое, умное и трагическое письмо от девушки по имени Лиза. Лиза, просто я загружен был дико в это время, и разъездов было много, и в Питер я ездил. Я не оправдываюсь, но просто я не успел вам написать. Я вам напишу завтра обязательно, клянусь, подробно. Я не обещаю, что вам от моего ответа будет легче, но обещаю, что по крайней мере всё, что я могу сказать, я скажу. Ну, мне так кажется.
А! Евгений Марголит — естественно, кто бы сомневался — угадал поэта! Но Евгений Марголит не может его не угадать, потому что он знает это стихотворение. Женечка, я вам книгу и так подарю. И я счастлив, что вы нас слушаете. Но, извините, я пока ещё не оглашу ответ, потому что вы самый умный.
Что я думаю о книге Кушнирова, кстати, об Эйзенштейне? Думаю, что лучше бы это была книга Марголита. Но книга Кушнирова очень хорошая. Понимаете, что меня в ней немного смутило? Я не могу это сформулировать никак. Речь идёт, конечно, о некоторой заумности, но заумен был и Эйзенштейн. Понимаете, мне кажется, что при подробном отслеживании эйзенштейновских приёмов там недостаточно отслежены эйзенштейновские темы. Вот о насилии там много сказано, что он поэт насилия. А почему это так, по-моему, не прослежено. Может быть, потому, что кинематограф, монтаж — это вообще искусство насилия. То есть мне не хватило там какого-то стержня, зерна. Хотя частные наблюдения гениальные просто! И вообще эту книгу надо читать. В «ЖЗЛ» сейчас вышел «Эйзенштейн». Я преклоняюсь перед этим автором.
Вот спрашивают моё мнение о книге Сарнова о Маяковском. Вот перед этим автором, Царствие ему небесное, я не преклоняюсь, хотя очень многое мне у него нравится, и почитать всегда интересно. Но Кушниров, конечно, написал очень умную книгу, глубокую, толкающую на множество размышлений. Читать её надо. В какой степени я могу ею восхищаться — это другая история.
Юрий Поляк — молодец! Кушнер, да. Вот вы угадали. Максим Крамер. Три человека одновременно, догадавшись про платочек, написали «Кушнер». Спасибо, ребята! Вот вы трое первых прислали, и я вам оставлю на «Эхе» книжки свои с подписью. Насчёт платочка была же замечательная у Слепаковой пародия:
Гуляя как-то над Невой,
А может, возле Стикса,
Возьми на память кружевной
Платочек из батиста.
Тебе сегодня сорок лет
Исполнилось, о Боже!
Ах, у тебя платочка нет?
И у меня нет тоже.
Ах, нет, нашёлся, извини!
Возьми же мой платочек
И пред сморканием встряхни
Его за уголочек.
Ну чистый Кушнер! И интонация блестящая. И главное — анжамбеман кушнеровский: «Тебе сегодня сорок лет исполнилось, о Боже!». Как слышится голос! Вот что значит — друзья.
«В прошлой передаче вы опять объявили Гурджиева шарлатаном. Не очень понимаю, зачем вы идёте в область, где вы не являетесь специалистом, ведь это не литература».
Знаете, я являюсь специалистом в нескольких областях. Как раз в литературе есть люди и побольше меня понимающие.
«Я не являюсь поклонником Гурджиева, но «шарлатан» — это перебор. Может быть, вам поможет книга Успенского, его ученика, «Четвёртый путь»?»