Вот точно так же и Искандер — это сочетание долгого периода, долгого абзаца, в котором идёт достаточно сложный, витиеватый ход мысли — и вдруг это увенчивается великолепным разящим афоризмом. Знаете, это похоже больше всего… Ну, он рыбак же всё-таки и вырос в Абхазии, на Чёрном море. Это как долго вываживают рыбу, а потом мгновенно подсекают. Вот это он умеет делать очень хорошо! И поэтому почти каждый абзац в «Сандро из Чегема» — это долгое петляние мысли, увенчанное разящим и блистательным выводом. Чисто ритмически его проза вот так организована: вываживаем, вываживаем, вываживаем — дёрг! И получается замечательная модель мира, потому что и мысль, в общем, так же развивается, по той же схеме.
И чего ещё нельзя, конечно, отнять у Искандера — это его поразительной горькой трезвости. Вспомните финал «Кроликов и удавов», замечательной повести, где он говорит: «Кажется, задумчивость лучше для кроликов, чем восторг, она способна им помочь. Если им вообще ещё что-нибудь способно помочь…» Кролики вот эти, беззаветно влюблённые в цветную капусту, — как ни странно, это более похожая картина, более похожая модель населения, нежели роскошное «Дерево детства» и роскошная архаика Чика. Конечно, кролики — это правда. Но главная печаль заключается в том, что кроликам, может быть, действительно уже ничто не способно помочь. Понимаете, кролик всегда кролик, даже если он умный, а удав всегда удав — и биологически эта разница, к сожалению, непобедима. Хотя очень бы хотелось верить в возможность кроличьего прозрения.
Очень много меня спрашивают, какие тексты Искандера я рекомендовал бы в первую очередь. Конечно, «Стоянку человека». Понимаете, «Сандро из Чегема» прочесть — это три тома, это всё-таки серьёзный объёмный роман. Роман, конечно, такого же масштаба (я убеждён), что и «Уленшпигель». «Уленшпигеля» я больше люблю только потому, что раньше прочёл, но это выдающаяся книга, конечно. Целиком «Сандро» прочитать довольно сложно. Но думаю, что во всяком случае прочесть оттуда «Джамхух — Сын Оленя» полезно будет весьма всем.
Сейчас, подождите… Последний вопрос, на который я отвечу: «Вы сказали «если я могу для вас что-то сделать». Можете. Продолжайте выходить в эфир в строго определённый день и время». Ребята, это я вам обещаю.
У нас остаётся минута, в течение которой… Нет, ещё на один вопрос я успею всё-таки ответить, чтобы уж не комкать конец лекции про Искандера.
«Вы говорите, что после Путина будет хуже. А разве «Мы» Замятина не о том же: испытание свободой страшнее рабства? Я не согласен с вашей трактовкой «Мы». Спасибо».
Лёша, вам тоже спасибо. Особенно спасибо за несогласие. Но «Мы» Замятина — это не про испытание свободой, как хотите, а это про испытание хаосом. А свобода (вот страшно сказать!), она у Замятина отсутствует. А вот у Искандера она, как ни странно, есть, потому что свобода — она не в прагматическом мышлении, а она в поэтическом мышлении.
Услышимся, ребята, в ближайший четверг. Спасибо за долготерпение. Спокойной ночи!
*****************************************************
04 августа 2016
http://echo.msk.ru/programs/odin/1813592-echo/
Д. Быков― Здравствуйте, дорогие друзья! Добрый вечер! Опять мы с вами в эфире три часа. Это может превратиться в добрую традицию. Я, собственно, не против, потому что у меня примерно равное количество заявок на две лекции: на «Зеркало» Тарковского, и по не совсем понятной мне причине всё-таки огромное количество народу ухватилось за идею Штирлица как продолжения Бендера. В общем, за Штирлица, Штирлица как героя плутовского романа. Давайте этим двум лекциям коротким, получасовым, двадцатиминутным посвятим последнюю треть эфира… четверть… Ну, треть получается, у нас теперь три часа. В первой трети я буду, как всегда, отвечать на форумные вопросы, а во второй — на чрезвычайно многочисленные (спасибо большое), приходящие на dmibykov@yandex.ru.
Проблема форумных вопросов в этот раз… Может быть, я действительно как-то отвык от столичной жизни, потому что живу я сейчас на даче, вырвался сюда на вот этот вечер, привык к глуши. Интернета там почти нет, он практически не ловит. Форумов я не читаю, занимаюсь в основном писанием романа, поэтому как-то я отвык, что ли, от той консистенции идиотизма, от той концентрации агрессии, которая почему-то висит над Москвой. Вот над областью она уже не висит.
Здесь масса вопросов, пытающихся меня поссорить почему-то с Юнной Мориц, например, хотя мы и так, в общем, по-моему, находимся в очень разных слоях атмосферы. И мне бы лично не хотелось никак с ней ни конфликтовать, ни объяснять происходящее с ней, потому что оно довольно понятно. Не понятно, наоборот, чудо преображения, не понятно, когда бездарный человек становится талантливым — вот об этом интересно поговорить. А когда происходит обратная эволюция, о ней говорить совершенно неинтересно. Они понятны, тут нет чуда.
Масса каких-то странных вопросов на тему «еврей ли вы?». То ли жара действительно провоцирует авторов на мысли об Израиле, еврействе, священной истории, то ли она их озлобляет. Масса каких-то несмешных шуток, рекомендаций, о ком и о чём мне писать мои стишки, уверений, что я перестал быть интересен. Тем более интересно это желание глубоко неинтересному человеку зайти за форум. И я знаю, что вы сейчас припали к приёмнику и ждёте, страстно ждёте, что я вам отвечу. Нет, ребята, я вам не отвечу ничего, потому что вы несёте пургу, ерунду вы несёте. Я буду отвечать на вопросы серьёзные и занимающие меня самого. А троллить меня бесполезно. Понимаете, я как-то хорошо отделяю зёрна от плевел, агнцев от козлищ, дураков от умных и свою аудиторию от не своей.
Экспансию троллизма я могу объяснить либо ростом популярности программы, потому что с действием всегда как-то приходит и противодействие, а отчасти (что мне, наверное, более приятно) это такая возросшая нервозность в обществе, нервозность, озлобленность, тревожность, поиски выхода, поиски крайнего. Это всегда так бывает, когда люди начинают испытывать горькое похмелье, послеэйфорическое. А горькое похмелье — это всегда лучше, нежели эйфория.
«Красивая, мистическая Украина показана Параджановым в «Тенях забытых предков». Вы согласны с мастером, что бесплодная любовь порождает чудовищ?»
Ну, фильм совершенно не об этом. И даже больше скажу: повесть Коцюбинского не об этом. Как раз, на мой взгляд, собственно картина о том (и это очень чётко выражено в названии), как история, предки, культы, верования, традиция влияют на жизнь двух молодых людей, вроде бы совершенно не зависящих от этой традиции, каким образом это входит в кровь и каким образом трагедии и драмы, пережитые родом, сказываются на участи новых представителей рода.
Для всех традиционных культур это довольно мучительная проблема. В Латинской Америке, например… Обратите внимание, что литература латиноамериканская очень похожа в этом смысле на русскую, на грузинскую, на украинскую. Просто в России, может быть, это язычество не так осознано, не так болезненно отрефлексировано. Хотя, если вы вспомните языческий эпизод в «Андрее Рублёве» (праздник), то вы с живостью поймёте, каким образом это до сих пор в российской культуре живёт и копится. Поэтому «Тени забытых предков» не об этом, а они именно о том, каким образом язычество проникает в христианскую культуру, где-то выпрямляет и улучшает её, а где-то отравляет её. Ничего не поделаешь, это так и есть. Это довольно драматичная история.
Кстати, думаю, что это самая удачная картина Параджанова, потому что знаменитый «Цвет граната»… Ну, мы знаем его, конечно, в изрезанном варианте, и его уже не восстановишь, но всё равно «Цвет граната» — к сожалению, как мне кажется, это уже коллаж или, как говорит Андрей Шемякин, «докинематографический кинематограф». А вот «Тени забытых предков» — это, по-моему, высший художественный результат Параджанова. Хотя сам он выше всего ценил «Легенду о Сурамской крепости».
«Голосую за лекцию о Заболоцком».
Андрей, это слишком сложно. Понимаете, это поэт такой серьёзности, и он настолько вне традиций… Я вижу в нём какое-то продолжение линии Блока, какое-то наследование. Но Блок-то совсем не был философом, а Заболоцкий — это Блок плюс натурфилософия. Блоковский звук — слёзный, сентиментальный, поющийся, просторный — плюс школа Григория Сковороды. Мне очень трудно о Заболоцком говорить. Конечно, если бы я и говорил, то о «Столбцах», потому что поздний Заболоцкий мне вообще не понятен. Мне не понятно, как он это делает. Я помню, как я рыдал, впервые прочитав «Старую актрису». Он как-то воздействует на подсознание читателя так, что вы слышите звук, а не смысл. И там много… Ну, были люди, которые совершенно не могли этого слышать, не слышали просто. Вот Твардовскому, например, было смешно читать строчку «животное, полное грёз» о лебеде, а для меня эта строчка — совершенно органный звук, и я не могу это интерпретировать. Боюсь, что мне, чтобы читать лекцию о Заболоцком, очень много надо думать о нём ещё самому.
Обратите внимание, что до сих пор нет ни одного нормального жизнеописания, кроме вполне фактографической книги сына Никиты, Царствие ему небесное, очень талантливой книги, но при этом она не раскрывает феномен Заболоцкого как поэта. Нет Заболоцкого в серии «ЖЗЛ» (насколько я знаю, не предвидится). Нет сколько-нибудь основательного разбора его поэтики, хотя есть множество работ о Хармсе, о Введенском, об Олейникове. Неужели эти авторы проще? Да, получается, что проще, потому что у Заболоцкого всё то же самое, но в рамках классической поэтики. И вот это сочетание…
Знаете, есть такой знаменитый автопортрет Заболоцкого, такой кубистический автопортрет, где он весь составлен из пересекающихся плоскостей. Боюсь, что действительно под абсолютно ровной, иногда идиллической, иногда издевательски классичной поверхностью его поэтики клокочут какие-то не вполне понятные бури. А о теме смерти у Заболоцкого и теме переселения душ у Заболоцкого можно было бы написать отдельный трактат. Так что я не возьмусь. А если и возьмусь, то, может быть, осенью.