Что касается книги «Частная жизнь Александра Пушкина» [«Пушкин. Частная жизнь. 1811–1820»], то она и есть частная жизнь Александра Пушкина. Понимаете, это попытка написать трёхтомник (издан был только первый том), историю Пушкина как частного лица. Там много может быть у меня вопросов к Александрову, но в одном я бесконечно уверен: если бы он осуществил свой замысел двадцатисерийного фильма о Лицее, сценарием которого собственно и является этот первый том, то это была бы замечательная картина — спорная, полемичная, но замечательная.
Из прозы Александрова я вам больше всего рекомендую его книгу о Марии Башкирцевой [«Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой»]. Вот ему нравился этот тип девочки — злой, умной, рано повзрослевшей, прелестной, неотразимой, обречённой такой хрупкой красоты; тип умной девочки и вообще то, что играла Друбич в фильмах раннего Соловьёва, умной девочки — недосягаемой, рано созревшей, прелестной, неувядаемой, всегда мечущейся, никогда никому не принадлежащей до конца. Вот этот тип Башкирцевой — вечной девственницы и тайной интеллектуальной сладострастницы — это Александров написал с поразительной силой! В издательстве «Захаров» вышла эта его книга, вместе с дневником Башкирцевой. Она и биографически бесконечно интересна.
Александров же занимался огромным количеством вещей: историей русского лубка, он и коллекционировал эти лубки, занимался историей и биографией Юлии [Хулии] Пастраны, женщины с бородой, и замечательный триллер о ней написал и хотел с Настасьей Кински снимать. Он написал великое количество прозы, которую не печатали, потому что это было совершенно что-то не совместимое с советской литературой. Он замечательный мемуарист, тонкий, прекрасный, разнообразный и бесконечно одарённый человек. И вот его книга о Башкирцевой, мне кажется, будет для вас сюрпризом очень приятным.
«Интересно ваше мнение касательно смыслов. Всегда ли произведение несёт в себе смысл и посыл, заложенный автором?».
Нет, послушайте, ну конечно нет. Конечно, смысла текста открывается вполне только в контексте эпохи, открывается благодаря творческой доработке и творческому осмыслению читателя. «Тоннель-то роется с двух сторон», — повторял Сельвинский. Это общая такая закономерность: произведение искусства существует благодаря нашей с вами адаптации. А то, что закладывал туда автор — это, как правило, очень скудное, очень одномерное восприятие. Писатель же не может до конца поставить себя на читательское место, потому что он-то уже знает механизмы, с помощью которых эта вещь создавалась. Конечно, он «сам свой высший суд» — в том смысле, что он чувствует, просто по авторскому, по эмоциональному своему напряжению, получилось или нет. Но что именно получилось — он понимает не всегда, конечно. Одно только точно: вещь, написанная с наслаждением, и читается с наслаждением.
«Никогда не слышал вашего мнения о фильме «Страна ОЗ».
Мне не нравится фильм «Страна ОЗ» и творчество Василия Сигарева в целом. Наверное, я имею на это право.
«Что вы думаете о творчестве Ричарда Бротигана? Когда-то давно с удовольствием прочитал «Ловлю форели в Америке».
Я не люблю Ричарда Бротигана. Мне его творчество кажется мелким, немного штукарским и каким-то… Понимаете, вот что мне кажется обидным: он как-то заставляет читателя слишком хорошо думать о себе — вот якобы «какую я сложность осваиваю!». А на самом деле никакой сложности там нет. Это, по-моему, довольно примитивные тексты, с такими потугами на юмор, которых я почему-то не воспринимаю совершенно. Простите меня, дурака.
«Как вы думаете, чем отличается донос от выполнения гражданского долга в виде информирования компетентных органов?»
Знаете, я не вижу этой грани, и поэтому, на всякий случай, я не буду информировать органы. Это очень точно почувствовал Достоевский. Вы прочтите когда-нибудь, если будет свободное время, главу из документального романа Игоря Волгина «Последний год Достоевского», она называется «Христос у магазина Дациаро». Там Достоевский задаёт Страхову [Суворину] вопрос: «Представьте, что мы стоим на Невском у магазина Дациаро, вдруг подходят два террориста и один другому говорит: «Я только что заложил бомбу. Через 15 минут Зимний дворец взлетит на воздух». Вы пойдёте в полицию?» Страхов [Суворин] говорит: «Нет». — «И я не пойду», — говорит Достоевский. — Почему? Ведь это ужас». — «Неужели мы с вами так боимся осуждения либеральной общественности?» Нет, ребята, они не боятся осуждения либеральной общественности.
Кроме того, они не боятся даже того, что их первыми привлекут к делу, как всегда привлекают первым доносчика. «Доносчику первый кнут», как вы помните из Горького [«Детство»]. Если вы об этом сообщили — значит, вы что-то об этом знаете, а может быть, и причастны, а может быть, вы провокатор. Нет, не поэтому. А просто есть в русской душе и в душе вообще человеческой (русская — просто концентрированное выражение человеческих качеств, не омрачённых никакими наслоениями) какое-то инстинктивное отвращение к доносу. Вот я услышу, что где-то готовится теракт — ну, наверное, я пойду и сообщу. Наверное. Но мне придётся преодолеть какой-то внутренний барьер. Я не знаю, почему это так. Ну, вы спросили честно — я вам честно отвечаю.
«Что вы думаете об эфире Чаплина?»
Понимаете, как говорил Ежи Лец: «Спрашивать, когда не сомневаешься — дурной тон». Я не вижу, о чём здесь спросить, не вижу, о чём здесь говорить. У меня не было иллюзий на тему отца Всеволода Чаплина. А то, что его уволили, не сделало его привлекательнее в его глазах. Мне кажется, наоборот — то, что его уволили, как-то лишило его последних остатков самоконтроля. Ну, полезно, когда человек так откровенно разговаривает, это правильно.
«Некоторые психологи высказывают мнение, что интроверт в принципе способен представить себе мир экстраверта, а наоборот — нет. Допускаете ли вы, что ваше искреннее неприятие творчества некоторых авторов связано с вашей экстравертностью? Янка, Башлачёв, Летов, Довлатов — явные интроверты».
Нет, ничего подобного. Во-первых, Башлачёв уж никак не интроверт. Но самое главное, что и Довлатов — отнюдь не интроверт, а человек феноменальной общительности, хотя и большого угрюмства и раздражительности. Ну и потом, понимаете, не надо, пожалуйста, психологические особенности автора распространять на художественные особенности его текстов, на качество этих текстов, потому что мы с вами прекрасно понимаем: качество литературы меньше всего зависит от чьего-либо психического здоровья.
«Почему вас нет в Facebook?»
Я есть в Facebook. Там кто-то уже написал, что это фейковая страница. Нет, она не фейковая. Там выкладываются мои аутентичные тексты — просто выкладываю их не я, а тайные поклонники.
«В 1944 году с фронта вызвали на ковёр Илью Сельвинского, и он держал ответ перед самим Сталиным за стихи «Кого баюкала Россия». Как ему удалось выйти невредимым?»
Подробно описано это в мемуарах Сельвинского. Сталин сказал: «Надо беречь Сельвинского. Его очень любил сам Бухарин». И тут Сельвинский жалобно при своём мачизме, жалобно закричал, что Бухарин его поддерживал ещё только на самых первых этапах, до того, как был разоблачён. И, увидев эту жалобность, Сталин, видимо, смягчился. Понимаете, страшная самовлюблённость была в Сельвинском, но эта самовлюблённость не мешала ему иногда очень честно рассказывать о себе. И в этой ситуации он предстал, по-моему, с поразительной честностью и наглядностью.
«Как вы относитесь к урокам сексуального воспитания в школах?»
Господи помилуй, ну почему же вас это интересует? Ну, по-моему, такая третьестепенная вещь! Я никак не отношусь к урокам сексуального воспитания в школах, и меня эта тема абсолютно не занимает. Мне кажется, что всё сексуальное воспитание ребёнок традиционно получает в классе или во дворе, и никакие школьные уроки ничего с этим сделать не могут. И это, мне кажется, правильно.
Тоже вот вечный вопрос: а как родители должны беседовать с детьми о сексе? Они не должны беседовать с детьми о сексе! Есть масса других, гораздо более интересных тем. Иначе получится, как в анекдоте: «Решила с дочерью поговорить о сексе. Узнала много нового». Ну что такое? Почему надо ребёнка обязательно усаживать напротив себя и говорить: «Ваня, нам надо с тобой серьёзно поговорить». Это очень напоминает мне классический демотиватор с котом, когда кот смотрит на хозяина мрачно и говорит: «Нам надо серьёзно поговорить. Это ты управлял маленькой красной точкой?» Ну кому это нужно, эти разговоры?
«Сартр в трактате «Бытие и ничто» доказывает невозможность бытия Бога по чисто онтологическим основаниям: не может бытие-для-себя и бытие-в-себе объединиться в одно самотождественное бытие. Выходит, что такая сущность как Бог невозможна в принципе. Что вы думаете об этом?»
Думаю, что Сартр вообще был человек талантливый, но не очень умный, большой болтун. И нечего здесь совершенно городить бытие-в-себе и бытие-для-себя. Всё это попытки прикрыть словарём неясность собственных понятий. Может быть, вам это очень нравится. А мне это не нравится совсем. Если Сартр думает, что Бога не может быть по онтологическим основаниям, то это его право. А есть онтологическое доказательство бытия Божия, которое стоит на совершенно других основаниях. И вы знаете… «Бог умер», — Ницше. «Ницше умер», — Бог. Вот это, мне кажется, очень точно.
«Знаете ли вы, что Нооскоп — это изобретение Аненербе?»
Нет, не думаю. Мне кажется, что всё-таки… Ну, как вам сказать? Это не детище Аненербе. Просто оккультные настроения и оккультная лексика при всех тоталитарных режимах входят в свои права. Мистика, аморальность и тоталитарность очень связаны. Вот объяснил бы кто-нибудь когда-нибудь, что идеи мистики напрямую связаны с идеями тоталитарными. Это всегда так бывает, потому что власть должна быть загадочной и мистичной.
«В школьной программе из произведений Мамина-Сибиряка проходят только сказки. Неужели это единственные достойные его произведения? Может, он незаслуженно забыт?»