Я не смог это читать. Простите меня, Лёша, вот честно. Я и «Террор» не дочитал. Мне кажется, Симмонс — всё-таки очень многословный автор и какой-то бесструктурный. Я знаю, что «Песни Гипериона» — это культовый текст, но той динамики, которая заставляет припасть к тексту и не отлипать, я там не почувствовал. Простите, мне очень жаль.
«Что можно сказать о романе Сальвадора Дали «Сокрытые лица»?»
Я не читал этого романа. Но то, что я читал в «Дневнике одного гения», убедило меня, что гений не всегда гениален во всём. Вернее, это талант талантлив во всём, а гений хорошо делает что-то одно. Сальвадор Дали очень хорошо рисовал. Писал он, на мой взгляд, эпатажно, скучно. Ну, это я говорю о «Дневнике одного гения».
Вот это хороший вопрос: «Посоветуйте что-нибудь интересное и лёгкое, чтобы это нормально воспринималось после написания дипломной работы».
Видите ли, братцы, всегда после большой работы (а мне это тоже знакомо, потому что свалишь, бывало, толстую книгу — и надо долгое время как-то приходить в себя) наступает что-то вроде такой последовой депрессии. Это естественное дело. И в таких случаях, даже после дипломной работы, нужно к подходу литературы подходить очень грамотно, с большим вкусом.
Если интересное и лёгкое, то я мог бы, наверное, порекомендовать… Если вы не читали Мопассана, то почитайте. Я не скажу, что это легко (это довольно мрачное чтение), но мопассановские новеллы, по крайней мере, читаются безотрывно. «Смок и Малыш» Джека Лондона, если вы ещё его не читали. «Смок Белью» — вообще мне кажется, что это очень удачная вещь. Пожалуй, Джозефа Конрада. Это тоже довольно мрачная литература, но вот «Шторм» — это одна из любимых моих повестей. Наверное, имеет смысл… Вообще морские приключения хорошо бывает почитать — Мелвилла раннего, «Тайпи». Может быть, вообще кого-то… Да, и пожалуй, я рекомендовал бы, знаете… Я не могу сказать, что это лёгкое чтение, но это интересное чтение. Я бы рекомендовал вообще хороших американцев позапрошлого века — Готорна, например. Меня почему-то всегда очень успокаивало его чтение. И, конечно, если у вас сёстры Бронте не читаны, то займитесь ими. Вот для последипломного состояния это идеально.
Если же говорить о современной прозе, то трудно мне перечислить тексты, которые в последнее время читались бы безотрывно. Ну, Хьортсберга я рекомендую всегда в таких случаях, любой роман Хьортсберга: «Nevermore», который я только что прочёл и который мне жутко понравился, хотя это роман уже пятнадцатилетней давности, или «Mañana». Ну, всё, что найдёте.
Вот это очень интересный вопрос: «Хотелось бы услышать от вас сравнительную оценку народовольцев в «Истоках» у Алданова и в «Нетерпении» Трифонова. Кто из авторов ближе к пониманию предпосылок трагедии 1 марта?»
Лекцию о народовольцах я не возьмусь читать, дорогой vitwest. Мне больше нравится Трифонов, больше нравится и стилистически, и философски. И не потому, что он мне (простите за выражение) идейно ближе, а потому, что всё-таки алдановский взгляд на историю, изложенный в «Ульмской ночи», взгляд на историю, как на хаос случайностей, мне не близок. И потом, трифоновский роман — он же не прочитан по большому счёту, он нуждается в переосмыслении.
Конечно, нетерпение не было главной проблемой людей 1 марта и вообще людей 80-х годов. Но вот вещь, которая для меня несомненна. Конечно, они были страшно самонадеянны во многих отношениях, и узки, и ограниченны, и в них была революционная бесовщина. Но была в них и святость — та святость, которую, наверное, Достоевский не видел. Луначарский считает, что он её видел и вот так её преломил. Мне кажется, что люди 1 марта были больше похожи на то, какими они изображены у Трифонова.
Не будем забывать, в каком контексте Трифонов писал «Нетерпение». Ведь это классическая книга 70-х годов — душных, переломных 70-х годов, которые опять поманили надеждами и опять разбились. Это книга 1973 года, каким-то чудом вышедшая в серии «Пламенные революционеры», где все диссиденты — от Окуджавы до Гладилина, от Войновича до Аксёнова — отметились романами. Они в этой серии не просто приспосабливались к действительности, конечно нет. Это не была конъюнктура. Это была попытка разобраться с собственными шестидесятническими иллюзиями. И «Евангелие от Робеспьера» Гладилина, и замечательный роман Житинского о Людвике Варынском (сейчас не припомню его название). Там много было удивительных текстов. Это всё были попытки разобраться с собственным отношением к революции. Разобраться до конца не получилось, потому что диалектика русского и советского, например, в мировоззрении Трифонова очень сложна (и в мировоззрении Окуджавы, кстати говоря, тоже).
И мне кажется, что «Нетерпение» — роман более сочувственный. Мы понимаем, в каких обстоятельствах Алданов писал «Истоки». Алданов был одной из жертв Русской революции, а Аксёнов, Окуджава были детьми этой революции, поэтому их отношение , естественно, разнится. Но мне ближе — и стилистически, ещё раз говорю, и философски — позиция Трифонова просто потому, что это лучше написано. Кроме того, ведь Трифонов не спешит расставлять оценки, Трифонов пытается понять генезис, Трифонов пытается понять, что надо сделать, чтобы это всё не повторялось. Ведь террор (по Трифонову) предстаёт следствием опять незаконченных, недодуманных вещей, недореформированной страны, незаконченных поползновений, пресечённых в зародыше. Вот здесь, мне кажется, речь идёт не только о нетерпении революционеров, а о нетерпении реакционеров, желающих задушить любое начало. В любом случае самый точный анализ 70-х годов дан, мне кажется, у Толстого в «Анне Карениной», но трифоновская позиция к ней близка.
«Верите ли вы, что не прогреми в тот день дважды на Екатерининском канале, если бы Победоносцев не отказался передать письмо Толстого Александру III, — ну, это известное такое письмо, где Толстой пытался отговорить Александра от казни первомартовцев, — и если бы Александр III проникся вдруг высоким смыслом этого письма, верите ли вы, что любое из этих «если» могло бы увести Россию с того поворота, с той исторической развилки, откуда путь был только в катастрофу 1917-го?»
Видите ли, развилки к тому моменту, я думаю (во всяком случае развилки, ведущие к катастрофе 1917-го), в большинстве уже были пройдены. Если бы не было взрыва 1881 года, я боюсь, всё, что начал делать Александр III, обречён был бы осуществлять Александр II. Историческая пьеса, историческая драма России такова, что от исполнителя роли здесь чаще всего ничего не зависит. Возможно, тогда, может быть (в случае Александра II), он бы осуществлял этот поворот несколько менее радикально, несколько менее грубо, чем делала это партия Константиновского дворца. Может быть, Александр II не говорил бы, что «Европа может подождать, пока русский царь удит рыбу».
Но, с другой стороны, видите ли, Александр III — он же был неплохой человек-то, если посмотреть, не кровожадный. Другое дело — очень ограниченный. Но что-то есть обаятельное в этом гиганте, великане, который так страшно «подмораживал» Россию, сам того не желая. И в Дагмаре, жене его, есть некое очарование. Ну, прелестный человек на самом деле, хотя и, конечно, объективно именно он — главный виновник событий 1917 года. Ну, ничего не поделаешь, ничего не поделаешь… Я не думаю, что исторические развилки в российской истории возможны.
«Вам близко творчество Георгия Данелия? Что в его трагедиях так привлекает зрителей?»
Могу сказать. То, что это, собственно говоря, не трагикомедии (это такое определение слишком поверхностное). Это сказки, такие печальные сказки в духе Володина, но, по-моему, лучше, чем у Володина. А особенно я люблю «Кин-дза-дза!» и «Слёзы капали». Но люблю и грузинский цикл, очень люблю и «Тридцать три». По-моему, Данелия — и замечательный сатирик.
Понимаете, что мне близко в нём? Я с Данелией много раз разговаривал, и всякий раз… Конечно, лучше, чем он, не сформулировать. Он тоже человек скрытный. Он, когда начал делать мультипликацию, сказал: «Самое удивительное, что она делается слоями, раскладывается послойно. Я понял, что и жизнь делается слоями. И вот моё кино — это тот слой, которого не видно, но без которого всё не имеет смысла. Вот так бы я сформулировал». Данелия — действительно, это какие-то невидимые, но необходимые основы жизни: какой-то здравый смысл, милосердие, в последний момент приходящее раскаяние. В общем, он живописует те вещи, без которых мир бы погиб. А это очень хрупкие вещи, но они всегда в последний момент срабатывают. Ну, какой-то кислород жизни, которого не так много в воздухе, но без которого ничего не может быть.
Кстати, я как-то Токареву спросил… (Привет вам большой, Виктория Самойловна! Я очень вас люблю.) Я говорю: «Я не могу своему сыну объяснить, про что фильм «Мимино». И действительно не могу, потому что очень много там всего, а как-то сформулировать — трудно. Она сказала: «Это про то, что надо жить там, где ты нужен, а не там, где тебе нравится». И я подумал, что это правильно, наверное.
«Прочитал жестокий рассказ Шукшина «Крепкий мужик». Там бригадир со злобой рушит старинную церковь и становится изгоем в селе, его все возненавидели. Получается, Шукшин показал, что христианских чувств больше нет в людских душах?»
Да нет, Шукшин показал совершенно другое. Знаете, Андрей, я рискну сказать, что там христианские чувства ни при чём. Это не про христианские чувства рассказ, а это рассказ про пиррову победу. В русском народе (вообще в народе любом, но в русском особенно) живёт такое очень острое чувство: у победы какой-то странный вкус, как в старом анекдоте. Это история о том (этот шукшинский рассказ), как человек нажал и сломал, как он одержал победу, но его после этого перестали любить, перестали уважать, как он настоял на своём, как он раздавил… Эту церковь, крепость настоящую, очень трудно же было разваливать. Она всё выдерживала, всё выносила. Она казалась такой хрупкой, древней, слабой. А он взял и начал её разваливать — и в конце концов своего добился. Но когда ты настоял на своём и начинаешь дотаптывать оппонента — этого русский народ не одобряет. Русский народ одобряет победу духовную. А так все наши главные эпосы — это же эпосы о поражениях, о духовных победах: «Слово о полку Игореве», «Бородино» у Толстого. Наложена рука сильнейшего духом противника. Вот надо побеждать не тем, что ты кого-то дотоптал и доломал, а тем, что ты оказался лучше. Вот это очень важно.