роизведение.
«Мне очень дорог роман Юрия Давыдова «Бестселлер», — мне тоже. — Его герой, Владимир Бурцев, — Дон Кихот ХХ века. Такие персонажи в истории России ещё возможны?»
Конечно, возможны. Вы не идеализируйте особенно Бурцева. Он, кстати, и у Толстого есть в «Эмигрантах», Алданов его несколько раз описывал. Бурцев — это просто очень крепкий профессионал. Многие как раз спрашивают, каким образом увязан профессионализм и совесть. Да таким образом и увязаны, что профессионализм — это ответственность перед другими, ответственность за свою работу, за своё дело. Если бы Бурцев не был гениальным профессионалом от журналистики, от расследований, он бы не раскрыл Азефа и не раскрыл бы «Протоколы сионских мудрецов» — два его главных расследования. Бурцев вполне возможен в наше время. Просто человек благороден, когда у него есть ответственность за свою работу и за свои взгляды.
«Ответьте как на духу, кто вы: гражданин, поэт, писатель, журналист, правозащитник?» А почему вам надо обязательно какой-то один ярлык на меня навесить? Я — литератор. И мне этого совершенно достаточно.
«Хочу связать свою жизнь с литературой, поступаю в этом году. Куда лучше подавать документы?» На истфак, я думаю. Писателю важно знать историю.
«Свободны ли люди творчества в сегодняшней путинской России?» Смотря от чего. От многих соблазнов, безусловно, свободны.
«Героиня рассказа Чехова «Душечка» живёт любовью, и сама — воплощение любви. Но автор, раскрыв суть женщины, тихо смеётся. Прав ли он?»
Да вот в том-то и дело, что героиня рассказа «Душечка» — она совершенно не воплощение любви, а она воплощение других вещей, которые часто принимают за любовь. Ой, господи, как же это сформулировать?.. Придётся, наверное, грубые и жестокие вещи говорить. Дело в том, что Чехов вообще не питает особенных иллюзий насчёт человеческой природы, и он подвергает сомнению многие понятия, пытается их переформулировать. Вот он говорит о вере: «Все говорят «верю», «не верю», а между тем, между «да» и «нет» в вопросе о бытии Бога, в вопросе в вере в Бога лежит огромное поле, которое иногда за всю жизнь не удаётся пересечь». Вот так же и любовь.
У Чехова есть рассказ о любви, где подвергаются сомнению разные прежние представления о любви; есть рассказ «Красавицы», где любовь определена, по-моему, точнее всего — как тягостное, но приятное чувство, что все мы потеряли что-то главное. Вот это любовь, да. А то, что в «Душечке» — это не любовь; это собственно, принадлежность, растворение в другом. Она всё время же говорит «мы с Феденькой», «мы с Ванечкой». Она и с теми, и с этими, но она не личность, к сожалению, а она растворяется в другом человеке. И я не думаю, что это стоит как-то сравнивать с любовью. Это совсем другое ощущение и совсем другое чувство, вот так мне кажется.
И это толстовский взгляд на вещи, что душечка — это правильная женщина. Чехов писал иронический рассказ и совершенно иначе о душечке думал. Кстати говоря, дочь Толстого, Татьяна, в Чехова немного влюблённая, поняла этот рассказ совсем иначе — именно по-чеховски. Она говорила: «Я просто поумнела, читая вашу «Душечку». А Толстой, наоборот, говорил: «Вот истинно прелестный образ женской души!» А Чехов ничего подобного… И всякий раз, когда ему начинал Толстой хвалить этот рассказ (помните, как Горький вспоминает), он смущался и говорил: «Да там опечатки».
«Меняются ли ваши взгляды на жизнь в свете насаждения правящим режимом политики страха? Меняются ли ваши планы в связи с этим обстоятельством?»
Мои планы? Нет у меня никаких особенных планов. Как любит повторять Веллер (хотя это и старая пословица): «Хочешь рассмешить Бога — расскажи ему о своих планах». Планов нет. Меняются ли взгляды? Да, всё больше сил, конечно, тратится на адаптивность. Но, с другой стороны (я это повторял не раз), если бы я уехал, эти же силы тратились бы на адаптацию. Так что в борьбе со страхом есть разные правила. Иногда бояться просто надоедает.
«Есть ли у вас свой девиз?» Нонна Слепакова, уже мною упомянутая, как-то его сформулировала: «Я знаю, как надо, но я так не хочу».
«Что вы думаете о 32-летнем цикле Белковского?» У каждого представления свои о циклах, но… Как бы это сказать? То, что циклична, что не линейна история, соглашаются все. Периодизация у всех своя. Мне кажется, что моя правильнее, но мне приятно, что Белковский в целом не расходится с моими взглядами.
«В одной из передач вы говорили, что Бендера должны были ограбить в финале «Золотого телёнка» по логике сюжета».
Нет, я говорил другое. Я говорил, что просто такой сюжет логичнее, чем придуманный ими сначала брак. Вы же знаете, что написана (и, кстати, опубликована) другая глава, которая заканчивается фразой: «Перед ним стояла жена». Когда Остап женился на Зосе Синицкой, Козлевич их привёз в загс, и всё получилось. Логичнее тот сюжет, который для Бендера они написали потом. Вот великая художественная правда, вот её зов. Все, конечно, хотят… Тут правильно написано, что это всё из-за публикации романа в СССР. Нет, это ни при чём. Тут есть именно логика.
«Или надеяться, что Бендер уедет, так же наивно, как надеяться, что в Гефсиманском саду всех отрицательных персонажей поразят гром и молнии? Уж простите за такое сравнение».
А что же прощать? Правильное сравнение. Я говорил о том, что плут — это христологическая фигура (при всей парадоксальности такого взгляда). В каком-то смысле Бендер уехал, потому что следующей реинкарнацией Бендера был Штирлиц, конечно. Это объясняет то, что большинство анекдотов о Штирлице выдержано в стилистике Ильфа и Петрова. Но, конечно, реальный отъезд Бендера был бы невозможен. Бендер может уехать только в качестве шпиона, то есть — мегаплута, переродившегося плута.
«Ваше мнение о книге Эфраима Севелы «Моня Цацкес — знаменосец»?» Я вообще немного Севелу знал, с ним говорил, люблю его книги, но мне они представляются всё равно гораздо более слабыми, чем, скажем, сочинения Войновича.
«Познакомился с альтернативной версией, согласно которой автором всех пьес Шекспира был граф Оксфорд. Аргументы звучат убедительно. Какова ваша точка зрения?»
Знаете, если уж и допускать, что это не Шекспир, то для меня, конечно, Рэтленд убедительнее всех трактовок. И Луначарский в своё время, кстати (почему я цитирую Луначарского — потому что лекция была о нём), писал, что в наше время верить в стратфордианскую версию могут только самые наивные люди, потому что наконец доказано, что у Рэтленда были однокурсники Розенкранц и Гильденстерн. Кроме того, очень много уточнений в Гамлете появилось именно после того, как Рэтленд съездил в Данию. Мне нравится, конечно, версия, которую у нас горячее всего защищал Илья Гилилов в книге «Загадка о великом Фениксе». И сама судьба меланхолического Рэтленда меня восхищает. Но тоже в этой версии много натяжек.
Я предпочитаю думать… Мне не важно, кто Шекспир. Мне очевидно по текстам пьес (вероятно, по всем, может быть, кроме «Тита Андроника», который наконец сейчас, кстати, исключён из канона — всё-таки там многовато зверств), мне совершенно очевидно, что все лучшие вещи Шекспира, главные вещи Шекспира написаны одним пером. И эволюция этого человека для меня совершенно очевидна: от мрачных комедий, вроде «Троила и Крессиды», которую я считаю, наверное, лучшей пьесой Шекспира наряду с «Гамлетом», до мрачных трагедий, до совершенно чёрного отчаяния «Тимона Афинского» и до такого странного, не совсем ещё нами, я думаю, понятного просветления в «Буре» или в «Зимней сказке». Эволюция этого человека сама по себе — блистательная шекспировская драма. А звали его Рэтленд, Оксфорд или Шакспер — для меня совершенно непринципиально.
Лекция о Дэвиде Фостере Уоллесе? Понимаете, не настолько знаю его всё-таки. Вот про «Бледного короля», последний роман, я мог бы лекцию прочесть, я всё-таки его прочёл. «Infinite Jest» я читал не целиком, жду всё-таки или русского перевода, или готов в нём поучаствовать, если надо. Но, знаете, 120 страниц такого плотного текста — это тяжело. Просто времени нет.
«Вы сказали, что евангелисты были талантливыми писателями, — не я сказал, а Александр Кабаков, но я с этим солидарен. — Может быть, как раз наоборот, Евангелие — это ярчайший пример массовой культуры со всеми превалирующими негативными оттенками».
Дорогой davinchihand, а почему вы думаете, что массовая культура и великая культура исключают друг друга? Очень многое великое стало массовым. Больше того, Евангелие — действительно пример универсальной литературы. Такое может создать только гений. Я вообще никогда не понимал этой абсолютно снобской точки зрения, согласно которой только элитарное имеет право называться высоким искусством. Очень часто (и почти всегда) рано или поздно бестселлером или лонгселлером становится великое.
«Роберт Шекли подметил любопытную вещь: «Все ждали Бога, но никто не думал, что с ним станет только хуже». Вопрос простой: почему Шекли не прав?» А я не знаю, прав ли Шекли. Здесь очень относительное понятие — «хуже». Стало труднее, безусловно, потому что добавились многие неизвестные. Жить в плоском мире гораздо приятнее.
«Повесть Владимова «Верный Руслан» до сих пор словно кровоточит. Система избавляется от «верных», а те всё равно служат. Неужели Русланы до сих пор охраняют нас?»
Система избавляется от «верных» — это очевидно. Но кровоточит эта повесть по другой причине. Кровоточит она прежде всего потому, что Владимов вскрыл очень точно природу рабства и природу наслаждения рабством. Наверное, Руслану очень нравится то, что с ним происходит. Хотя для него это и трагическая ситуация (помните, когда там собаки кинулись перекусывать эти шланги), но тем не менее для верного Руслана нет другой возможности — может быть, потому что Руслан выдрессирован как сторожевая собака, а не как борзая, скажем. Может быть, у Руслана нет другой профессии, и в этом его главная проблема.
Через три минуты вернёмся.
НОВОСТИ
Д. Быков― Продолжаем разговор. Я ещё на некоторые форумные вопросы отвечу, а дальше перехожу, как обычно, к вопросам в письмах.