«До определённого возраста ребёнок верит, что его отец — самый сильный, а мать — самая красивая. И не надо его в этом разубеждать. Но с возрастом приходит понимание, что родители — нормальные люди со своими недостатками, и не стоит всегда брать их за образец. То же относится и к России. И вот вопрос: с какого возраста ученикам можно рассказывать правдивую историю России, хотя бы на уровне Костомарова?»
Знаете, тут абсолютно разные вещи. Правдивую историю России надо знать, безусловно, с самого раннего возраста, потому что любой обман здесь ужасен. Что касается отношения к родителям. Понимаете, это как и с Родиной. Правду знать надо. Но я, например, за эту правду своих родителей люблю больше. Я знаю, что мать моя, которая сейчас меня слушает, к некоторым вещам относится очень предвзято, очень предубеждённо. Я ничего не могу с этим поделать, и я не считаю нужным её переспорить. Но эти её заблуждения мне по-человечески необычайно милы и трогательны.
Это же касается и в общем отношения к России. Сейчас Россия много чего воротит такого, что можно навеки в ней разочароваться, но я же понимаю, что по большому счёту это всё к России не относится. Вот это концепция захваченной, одержимой страны. В конце концов, одержимость бывает и у самых здравых людей.
Меня тут, кстати, спрашивают о смысле фильма «Possession» только что умершего Жулавского, Царствие ему небесное. Да смысл очень простой как раз. Он рассказывает о рисках религиозного помешательства — о том, о чём и Умберто Эко в «Имени розы». Помните, там был монах, одержимый преступной страстью к Богоматери, прости Господи. Это та же история. Это анализ очень опасного религиозного помешательства. Но одержимость, «одержание», как это названо у Стругацких, — это же не означает окончательного безумия и не означает, что человек потерян. Точно так же и Родина может иногда временами впадать в болезнь. Но надо помнить, что это её болезнь, потому что в генах её это не заложено. А если заложено, то в любом случае она поправима, она выздоравливаема, что мы не раз уже видели, в общем. Я согласен с Кашиным: «европейская страна, которой не повезло».
А что касается любви к родителям и сознания их недостатков. Я прочёл как-то, кажется, у Толстого где-то, что там героя стал раздражать запах изо рта жены. Если бы он её любил, то этот запах его бы не раздражал, он бы вызывал у него какие-то другие чувства. Я вообще считаю, что родители, которые беспомощны, родители, которые заблуждаются, и даже родители, которые говорят глупости, нам милее, чем их ледяная правота.
К тому же я сам, сделавшись родителем (а теперь уже родителем довольно взрослых детей), на своём примере и опыте замечаю, что у родителя есть неизбежные аберрации. Не может родитель любить ситуацию, когда сын приводит домой девушку. Ну не может! Он должен радоваться, но не может. Во всяком случае, я не могу. Возникает и родительская ревность, и родительские опасения, и уже в халате так просто не пройдёшься. Ну, есть какие-то серьёзные вещи. Точно так же не может… Я думал: вот я буду родителем абсолютно продвинутым, сын у меня будет что хочешь делать. Я даже такие стихи тогда писал:
Пусть забывает заправить кровать,
Будет мучительно нечистоплотен,
С детства приводит домой ночевать
Грязных девах из любых подворотен.
Ну, я представлял для себя такой вариант, но потом понял, что — нет, продвинутый родитель из меня не получился. Наверное, родительские заблуждения вытекают из природы родительства. Точно так же, как писательские комплексы — тщеславие, определённая зацикленность на совершенно бессмысленном творческом процессе — они вытекают из природы писательства. Давайте нас любить за наши врождённые заболевания.
«В каком стиле написан роман «ЖД»?» Я думаю, что в жанре мениппеи, есть такое определение. Хотя я не очень пониманию, что такое мениппея. Мне приятнее думать, что это в жанре одиссеи.
«Мне интересно ваше мнение относительно присуждения премии «НОС» 2015 года книге «Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева» и о книгах — основных претендентах на премию: «Пенсия» Ильянена и «Живые картины» Барсковой».
Я присудил бы Барсковой — наверное, просто потому, что я давно её знаю. И мне нравится этот поэт, и мне нравится её книга. Хотя, по-моему, тоже там у меня есть к ней претензии, но дело не в этом. Понимаете, в этом споре схлестнулись две одинаково неприятные мне стороны. С одной стороны, мне совершенно не нравится позиция Colta в этом вопросе — позиция достаточно снобская. И я вообще к Colta отношусь со скепсисом, как и она ко мне. Не буду я подробно объяснять, чем мне не нравится Colta.
А что касается позиции Константина Богомолова, выраженной в его письме, то и это мне не нравится. Мне совершенно не нравятся ни «Пенсия» Ильянена, которая представляется мне абсолютно скучной и совершенно неталантливой книгой, хотя сам Ильянен, наверное, талантливый и очень хороший человек. Ну, что поделать? Вы же меня спросили. У меня есть свои мнения. Вот мне не нравится эта книга. И ровно в той же степени мне не нравится и «Житие Данилы Терентьевича Зайцева». Мне скучно его читать. При том, что для этнографа или для историка, или для социопсихолога, я согласен, это произведение представляет замечательный интерес и замечательный материал. Но это материал для исследования, а не самоцельное художественное произведение.
В России сейчас очень много хороших книг, которые вообще проходят абсолютно мимо внимания большинства литературных премий — видимо, потому, что эти книги либо не имеют должного пиара, либо они… Они издаются, их издать-то не проблема. В России сейчас много хороших поэтов, хороших прозаиков, которых никто не знает. И мне, конечно, очень обидно, что спорят о Носове… то есть о «Зайцеве» или Ильянене (Носов — это просто премия «НОС» подсказала мне), и совершенно не спорят о десятках (не буду сейчас их перечислять) других авторов, которые заслуживают такого спора. Мне кажется, как всегда, что это мимо главного, мимо центра. Это противопоставление друг другу двух наглядных, типичных и, по-моему, не очень хороших книг.
«Как вы относитесь к творчеству Толкина?» Это вопрос не на одну программу. В общем, если говорить в целом, я признаю масштаб явления, огромную одарённость автора, но мне это не близко.
«Мне помнится один из последних советских фильмов — «Шут», по повести Вяземского. Учителя играл Костолевский».
Да, это была экранизация Андрея Эшпая, который приходится… Я не знаю, как это называется. Эшпай — это муж сестры Вяземского. Вяземский — замечательный прозаик и историк. Муж его сестры — Андрей Эшпай. А его сестра — Евгения Павловна Симонова, замечательная актриса.
«Мне фильм очень нравится, — и мне он очень нравится. — Скажите своё мнение».
Мне повесть нравится больше, она была провокативнее. И вообще мне очень нравится ранний Вяземский — времён повести «Банда справедливых [справедливости]», если я ничего не путаю, и «Бэстолочи». Я люблю и поздние его романы из цикла «Сладкие весенние баккуроты», но ранний Вяземский мне был ближе. Вот те самые подростки, которые бегали смотреть «До свидания, овраг!», хватали и жадно читали подростковые повести Вяземского, потому что они ставили очень острые проблемы, и они были написаны про умных книжных детей — про тех умников и умниц, которых он принимает теперь в МГИМО и этим, по-моему, вносит огромный вклад в формирование российской интеллектуальной элиты. Я вообще к Вяземскому отношусь с большой теплотой.
Мне кажется, что «Шут» — это важное, этапное произведение в каком-то смысле, очень жестокое. И в отличие от большинства текстов 70–80-х годов, оно ставит не надуманные, не уродливые проблемы закрытого общества, а оно ставит проблемы серьёзные. Грубо говоря: есть ли сила, способная победить сноба, есть ли сила, способная победить такого эгоцентричного, любующегося собой, умного и сильного человека, который разрабатывает именно шутены, наслаждаясь чужим унижением? Какая сила способна это победить? В фильме Вяземского шута побеждает другой шут, только более высокой квалификации (в фильме Эшпая). Но там, если помните, когда звучит песня в конце и мы видим вот этих жалких несчастных старшеклассников и жалких таких же первоклашек, идущих во время последнего звонка… Мне кажется, сила милосердия может победить в гораздо большей степени, сила сентиментальности, сострадания. Потому что вот этот довольно-таки садический метод шута — это метод Кая, которому осколок попал в глаз, а его можно растопить слезами. И мне кажется, что сентиментальность здесь не худший выход. Вот это я у Вяземского люблю очень сильно, люблю его сострадательность.
«Не могли бы вы сказать об Эдгаре По?» Хорошо, в следующий раз — пожалуйста.
«Где можно услышать лекции вашей матушки?»
Ну, мы пытаемся её сейчас уговорить. Вообще-то можно их услышать, наверное, когда она занимается со своими учениками, она репетирует их. Но вряд ли она вас, взрослого человека, возьмёт в ученики. Я попробую уговорить её прочесть, может, пару лекций (может, по «Войне и миру», может, по Маяковскому), попробую уговорить её прочесть пару лекций в «Прямой речи». Но всегда же, понимаете, начинаются эти разговоры: «Да кому это нужно?», «Мне это физически трудно». Может быть, если бы несколько человек, которые для неё авторитет, её бы уговорили…
Понимаете, словесник же не имеет возраста. Пока у него работает память и речь, он молод. Вот Айзермана возьмите. Это, по-моему, великий преподаватель литературы. И я очень рад, что они с матерью регулярно созваниваются и делятся секретами мастерства. Привет мой большой Айзерману, чьи ученики — мои ближайшие друзья. Мы же все, московские словесники, более или менее друг друга знаем. Вот Айзерману гораздо больше лет, нежели матери, но человека с такой памятью, таким юмором и такой живой, точной реакцией на всё происходящее мне просто трудно припомнить. Я вообще абсолютно убеждён, что учитель — это профессия, которая почти гарантирует вечную молодость. Поэтому мы попробуем, конечно.