Если вы помните, очень многие адепты Владимира Путина всю жизнь говорили, долго говорили (во всяком случае до Беслана и после), что прагматизм, здравый смысл — это прекрасно. Но мне-то как раз кажется, что прагматизм сам по себе не может заменить убеждений. Более того, это довольно опасная вещь. Человек — это такое существо, которому прагматизм противопоказан. Он любит всё бессмысленное: выдумывает вокруг примитивнейшего размножения целую гигантскую мифологию любви, вокруг выживания — гигантскую мифологию культуры, и так далее. Так что прагматизм мне не кажется достойным человека. И здравый смысл трамповский мне кажется очень относительным. Он, конечно, не клоун. Я думаю, что он ввязался из чистого азарта, потом увидел, что это сейчас востребовано, и постепенно начал думать: а чем чёрт не шутит? Но я глубоко убеждён, что вся эта история как-то прервётся, как-то она в какой-то момент остановится. У меня есть ощущение, что тут можно доиграться.
Трамп предсказан абсолютно чётко у Стивена Кинга, предсказан он в замечательном романе «Мёртвая зона», там его зовут Грег Стилсон. Помните, когда Грег Стилсон идёт и кричит: «Я пойду на них вот так!» — имея в виду чиновников и бюрократов Белого дома, и обещает всему населению горячие сосиски, и под этим лозунгом побеждает. Ну, почти побеждает, потому что Джонни Смит сумел ему помешать. Я надеюсь, что американский Джонни Смит — интеллигент — он бессмертен, и что у него всё получится, и Трамп в результате не приведёт человечество к заслуженной давней катастрофе.
Много вопросов… Я совершенно не хочу в эту тему углубляться. Очень много вопросов о том, считаю ли я нужным цензурировать новости, касающиеся теракта на «Октябрьском поле» (это сейчас можно называть терактом), или считаю я нужным любой ценой это давать в эфир.
У меня довольно сложное отношение к этой истории. Я, безусловно, как вы понимаете… В полемике Навального и Познера, я думаю, вы можете догадаться, чью сторону я беру — именно потому, что, как мне представляется, аргументы Навального здесь более рациональные. Хотя, когда оба оппонента переходят на личности, мне это не нравится. Я полагаю, что когда в стране происходит событие такого масштаба, об этом надо говорить.
Но больше всего, знаете, что меня… не скажу, что убивает, но во всяком случае очень пугает, очень тревожит? На сегодняшний день две самые обсуждаемые в новостях фигуры — это Надежда Савченко и эта… террористка она или шизофреничка (я думаю, что, конечно, душевная болезнь некая здесь имеет место и прослеживается). Просто у меня всегда было представление, что если женщина становится главным солдатом и главным террористом, как сейчас это происходит, то это какой-то страшный сдвиг, какое-то непомерное смешение ролей. И то, что Савченко оказывается единственным мужчиной…
Меня, кстати, тут тоже спрашивают, как выглядит герой нашего времени. Мне кажется, он выглядит, как Илюша Новиков — честный и достойный адвокат, знаток, мой приятель давний, тот, чьей дружбой я горжусь, очень хороший человек. Вот он адвокат, который в этом абсурдном процессе олицетворяет тот самый настоящий здравый смысл — не популистский, а, я бы сказал, юридический. Я с очень большой любовью слежу за тем, что он делает. Соответственно, сама ситуация, сама коллизия, когда Савченко оказывается единственным мужчиной, она мне кажется, конечно, патологической. И у неё начались уже, конечно, мне кажется, реакции, которые прямо самоубийственные. Вот эта сухая голодовка, которую она объявила, — это последний аргумент — швырнуть свою жизнь в пасть.
По-моему, и то, и другое… Хотя это явления абсолютно разного порядка: одно явление — героическое, другое явление — мерзкое и болезненное. Но и то, и другое свидетельствуют о том, что женское начало в нашем обществе как-то болезненно и страшно искажено. Если вы помните, в прошлый раз я читал лекцию про Стругацких, про «Бессильных мира сего», про последний роман Бориса Натановича. Там как раз есть этот образ страшной девочки. Помните, злая девочка, которая уничтожит мир? Это страшное пророчество. То, что в литературе многое стало, к сожалению, указывать на приоритет женского начала, — это, по-моему, катастрофа. Причём начала не просто материнского, или любящего, или, я не знаю, природного. Это было бы счастье. Нет, это именно начало воинское, воинствующее. И вот это меня пугает очень сильно — прежде всего потому, что в этом образе страшной девочки я угадываю какое-то главное извращение: то, чему надлежит давать и оберегать жизнь, становится главным оружием. Вот этого я по-настоящему очень боюсь.
Довольно любопытный вопрос от Андрея пришёл на почту, где он спрашивает меня о том, какова будет главная жанровая тенденция в массовой культуре. Вот была эпоха фэнтези, была эпоха антиутопии. Что будет сейчас?
Вы не поверите, но ровно на эту тему я разговаривал с американскими школьниками вчера, у меня была встреча с ними. Вы знаете, что ни один профессиональный учитель не может пройти мимо школы, ему интересно туда зайти, посмотреть, что там делается, поговорить со старшеклассником на его какие-то ключевые темы. И вот я поговорил. Там мы обсудили, там было три позиции. Вообще, конечно, дети феноменально умны, начиная с 12 лет, я повстречался с ними. И у меня есть ощущение, что три позиции имеют наибольшие перспективы.
Первая. Одна девочка замечательно сказала, что жанр «фэнтези» действительно умер, но жанр «антиутопия» возродился, потому что конец света очень близок или во всяком случае носится в воздухе, поэтому военные антиутопии, техногенные антиутопии будут в ближайшее время занимать позиции доминирующие. Меня это очень пугает. Может быть, такие антиутопии, как «Хищные вещи века». Это может быть. И меня это, конечно, очень огорчает.
Вторая тенденция, которая мне кажется скорее позитивной. Один ребёнок там замечательно сказал, что самые продаваемые книги в мире — это поваренные книги и книги, которые дают советы, как жить. Это постепенное сращение художественной литературы с пикаперской. В конце концов, я сам написал «Квартал» ради этого. Ну, то есть чтобы это спародировать, но тем не менее такое явление есть. Это очень горько, а вместе с тем очень интересно, потому что это появление любовных советов — «как за три дня выйти замуж», условно говоря. Вот это, может быть, будет главным литературным жанром — появление таких художественных учебных пособий, достаточно талантливых. Такая перспектива есть.
И третий жанр, который мне показался самым перспективным, — это появление большого количества новых религий. Это высказал ребёнок, который мне показался самым умным. Он сказал, что, по всей видимости, прежние религии скомпрометированы, и отсюда — массовый религиозный кризис. И ИГИЛ — это явление, конечно, кризисное, потому что это показывает вырождение религиозного сознания, его превращение в какую-то апологию сумрачного зверства. Поэтому, по всей вероятности… Ну, мы уже переживали, собственно, этот этап формирования новых квазирелигий — рерихианства, антропософии, теософии Блаватской, разных попыток так или иначе пересмотреть христианство. Это всё делалось. Действительно очень сильна тоска по какому-то новому духовному опыту. Мне бы не хотелось, чтобы это было засильем лжеучений, чтобы это было, как Мандельштам называл теософию, какой-то «плюшевой фуфайкой, душегрейкой», чтобы это не было имитацией.
Но хотелось бы, как ни странно, какой-то всё-таки религии нового гуманизма. Я думаю, что до этого рано или поздно дойдёт. Я не очень себе представляю, как это будет выглядеть, но я сильно подозреваю, что в ближайшее время мы увидим большой поток литературы о поисках какого-то нового духовного опыта. Я понимаю, что это звучит очень идеалистически и, может быть, прекраснодушно, но тоску по этому я чувствую страшную, потому что ну невозможно всё время говорить о стратегиях взаимного истребления. Это ужасно надоедает и… Не могу даже объяснить, почему это так надоедает. Наверное, потому, что в этом нет никакого прорыва, нет никакого будущего, а хочется немного вздохнуть.
Вот мы всё время говорим, что если сейчас в России произвести какую-никакую либерализацию, то сразу массово начнутся зверства, откат в ещё большее воровство. Нет, мне так не кажется. Говорят, что после революции всегда идёт гражданская война. Я хотел бы возразить. По-моему, гражданская война — это сейчас. Это очень горько, но это ситуация холодной гражданской войны и разрухи. Потому что то, что произошло в Воркуте, — это разруха. И эта разруха во многом уже. Она и в умах, и в калабуховском доме. Поэтому мне кажется, что люди, как казаки у Шолохова, истосковались по работе, по земле, по семье — грубо говоря, по здоровью, по какой-то надежде и по возвращению в нормальный быт. От взаимной ненависти все уже чрезвычайно устали.
Спрашивают меня, естественно, как я отношусь к победе ДиКаприо. Хороший вопрос, многие интересуются этим.
Это тот случай (довольно частый, к сожалению), когда роль явно более слабая, чем многие предыдущие его роли, награждается в виде компенсации за всю горькую жизнь. Мне не нравится «Выживший», и я об этом говорил. Ну, не то чтобы не нравится. Это героическая работа, но я не вижу в ней прорыва. Но то, что его наградили — это хорошо. И, конечно, довольно забавна (хотя, по-моему, грубовата) шутка Мединского, выложенная по этому поводу. Ну, приятно уже и то, что министр пошутил, что он может не только негодовать по поводу клеветы на русский характер, но может иногда и сострить.
У меня есть такое ощущение, что это победа, присуждённая по очкам, а не ввиду нокаута. Какого-то эстетического нокаута здесь нет. Вот «Бёрдмэн» — это был фильм, на мой взгляд, гораздо более бесспорный и, если угодно, гораздо более интересный. Что я думаю о фильме «В центре внимания»? Я пока его не видел. Я очень хочу его посмотреть, мне интересна ситуация. Она, как вы понимаете, действительно сейчас в центре внимания, поэтому мы все в очередной раз спорим, должны ли журналисты показывать то и сё. Но я этого пока не видел. Те отзывы, которые я слышал, крайне