Глубокоуважаемый Эрнест Львович, пишу в настоящее время о Мальбранше конец и хотела бы спросить Вас, нужно ли выслать рукопись немедленно или можно отправить ее с мамой в начале августа? (12 июля 1905 г.)
Глубокоуважаемый Эрнест Львович, мама отвезла Вам на днях продолжение о Мальбранше и II том его сочинений, который Вы были так добры одолжить мне. Знаю, что эта чисто компилятивная и ученическая работа не удовлетворит Вас, как не удовлетворяет и меня: сознание своего невежества связывало мне руки, и я боялась сказать что-нибудь «от себя». Но, думаю, Вы не найдете и больших несообразностей, а потому надеюсь, что Ваше искусное перо превратит ее в нечто годное для печати. ‹…› Еще раз – не судите слишком строго неуменья. (26 августа 1905 г.)
Ваше молчание, глубокоуважаемый Эрнест Львович, наводит меня на безотрадное размышление, что Вы нашли мою работу никуда не годной и бросили ее под стол в корзину ‹…›. Когда раньше я обращалась к Вам за советом, Вы никогда не отказывали мне в том, и я просила бы Вас и впредь руководить мною. Недостатки работы я «чувствую», но если бы я ясно видела их, я могла бы и избежать их: Ваши указания мне необходимы. Бывает, что я пишу для себя, чтобы разобраться в том или другом вопросе, но писать для публики – дело иное, и для того у меня сейчас нет ни таланта, ни знаний, ни смелости. Тем не менее я думала, что я дала такой сырой матерьял, из которого можно сделать что-нибудь, но, может быть, именно в этом я ошибалась и написала Вам совсем не то, что было нужно. Мои философские занятия идут черепашьим шагом в силу неблагоприятно сложившихся условий, но я далека от того, чтобы бросать их, и не ради практической какой цели, а они имеют интерес для меня сами по себе. Я знаю, Вы очень заняты и избегаете писем, но еще раз прошу: скажите Ваше мнение. (5 октября 1905 г.)
Глубокоуважаемый Эрнест Львович, весьма порадовали меня письмом Вашим. Я совершенно не рассчитывала получить так скоро за Мальбранша, да еще крупную – для меня – сумму. Прекрасно знаю, что если философы дают мне что-либо, то делают они это исключительно по Вашим настояниям, за что и приношу Вам мою глубокую, искреннюю благодарность. Ваше суждение о введении слишком снисходительно – я сама недовольна им: по-моему, оно носит вымученный, ученический характер – но мне приятно сознавать, что редактирование его не портило Вам крови по крайней мере. (22 февраля 1906 г.)
Работа над изданием Мальбранша продолжалась почти пять лет. За это время Е.Б. Смелова основательно обжилась в Гельсингфорсе. Первые полгода она снимала квартиру на Bernhardsgatan, 5, затем переехала на Östra Henriksgatan, 13, где и прожила до лета 1907 г.; она частенько приезжала в Петербург к маме, при этом иногда посещала и Радлова, и письма свидетельствуют о том, что об основных переменах в своей текущей жизни она сообщала ему при личных встречах.
Еще в 1899 г. Смелова по просьбе Радлова выяснила требования, предъявляемые к поступающим в Гельсингфорсский университет, затем стала выборочно посещать лекции, а в 1902 г. матрикулировалась на историко-филологический факультет и окончила учебу, видимо, летом 1906 г. Об учебе она писала очень мало, по-видимому считая более важным для себя совершенствование в шведском, а затем и изучение финского языка; в остальном она относилась к университетским занятиям и экзаменам как к постоянной помехе в настоящих делах, неизбежной обузе ради получения диплома, дающего ей широкие педагогические права. Регулярные сравнения с обучением на Женских педагогических курсах и с петербургскими преподавателями чаще всего оказывались (прямо или косвенно) не в пользу университета.
Глубокоуважаемый Эрнест Львович, печатных правил для поступления в университет нет, а потому могу лишь сообщить Вам сведения, полученные от ректора шведского реального лицея, и выслать отчет этого лицея, где Вы найдете темы, предложенные на экзамене на студента, т. е. на предварительном испытании в лицее. Ректор сказал мне следующее: все без исключения при поступлении в университет подвергаются экзамену. Принимаются как воспитанники нормальных (классич‹еских›) лицеев, так и реальных. Знание древних яз‹ыков› не обязательно; оно заменяется для реалистов обязательным знанием русского, французского и немецкого. Следов‹ательно›, сдается экзамен по 5 яз‹ыкам› (еще шведск‹ому› и финск‹ому›). Лица, не имеющие свидетельства об окончании лицея, подвергаются предварительному испытанию на право получения этого свидетельства. (Так как 8-ой кл‹асс› лицея представляет собою лишь повторение курса – это видно из отчета, – то воспитанники, желающие поступить в университет, выходят из 8-го кл‹асса› и проделывают тот же предварительный экзамен.) Если экзаменующийся выбирает главным языком шведский, то подвергается испытанию при шведском лицее; финский – при финском. Экзамены производятся осенью и весною.
На 61-й стр‹анице› отчета есть темы для письм‹енных› работ, данные на предварительном экзамене в лицее. Я перевела для Вас 2 перевода и мат‹ематические› задачи для образца, может быть, Вам будет интересно пробежать их. – От знакомой, которая держит теперь экзамен при финск‹ом› лицее, слышала, что для иностранцев делаются послабления, не требуется, например, столь подробное знание истории и географии Финляндии, самостоятельную работу могут позволить писать на родном яз‹ыке›. По ботанике же, помимо пройденных в лицее растений, требуется собрать и изучить самостоятельно 200 раст‹ений›, но это требование, разумеется, легко обходится. Вот все, что могла узнать о финских порядках. Относительно же русской гимназии слышала (передаю как слух и за достоверность не ручаюсь), что реального отделения в смысле отделения с особой программой не существует. Программа одна для всех, но не желающие изучать древние языки берут местные. Как поставлены последние, не знаю, но еще в прошлом году, когда говорила о предполагаемых курсах русск‹ого› яз‹ыка› с директором гимназии Семеновым[308], слышала от него, что местные русские купцы предпочитают отдавать детей в шведские лицеи в видах изучения шв‹едского› и фин‹ского› яз‹ыков›. В отчете и Вы найдете несколько несомненно российских фамилий в списке учеников. Верно ли поняла я Вас и доставила ли те сведения, которые Вы желали иметь? (27 октября 1899 г.)[309]
С лекциями мне неудача, шведских лекторов по философии опять нет. (28 января 1900 г.)
Принялась я за финский язык – довольно трудно-таки одолеть его, – и слушаю лекции по философии при университете. За отсутствием философов чтение лекций поручено лектору по истории педагогики[310]. Читает он о Канте. Было еще только две лекции, но я думаю, что не ошибаюсь: это лекции по истории, а не философии. (3 октября 1900 г.)
Вы спрашиваете, как я устроилась. Удачнее, чем в прошлом году, довольна и комнатой и столом; чувствую себя вполне здоровой и бодрой. Это время я в большом раздумье, раздумье относительно своих планов на будущее – мне советуют поступить в университет, – и было написала Вам длинное послание, желая знать Ваше мнение, да не понравилось оно мне, и я отложила до другого раза или до личного свидания с Вами. (31 октября 1900 г.)
Сдала еще экзамен, по русскому языку у Мандельштама. Итак, немного подвинулась к цели. (21 февраля 1903 г.)
В среду поднесла один экземпляр ‹первого тома Мальбранша› профессору Ruin’у, тому самому, который экзаменовал меня по философии и который все еще ждет обещанную ему письменную работу. Мечтаю теперь (когда, благодаря Вам, разбогатею) приняться за нее наконец! (4 сентября 1903 г.)
‹О своей статье во втором томе Мальбранша:› Если не совсем забракуете, примусь за перевод ее на шведский язык для университета, так как для laudatur[311] по философии необходимо представить письменную работу. Готовлюсь также по латыни. (26 августа 1905 г.)
Мои дела идут хорошо: работы много. ‹…› Одна беда – мало успеваю готовиться к экзамену, а о самостоятельной работе, на которой хотелось попробовать силы, отложила всякое помышление до лета. (22 февраля 1906 г.)
Занятия Е.Б. Смеловой от года к году расширялись: к частным урокам добавились уроки в школе[312], перевод Мальбранша из короткого эпизода превратился в продолжительную и хорошо оплаченную работу; кроме того, с февраля 1903 г. Смелова получила место в Русской библиотеке при университете.
Это лето коротаю в Гельсингфорсе, потому что имею два урока, которые неудобно было оставлять, да и сама беру уроки шведского языка, чтобы в школе говорить с детьми вполне правильно. (15 июня 1901 г.)
‹…› спешу поделиться с Вами и своими радостями. В понедельник получила наконец занятия при библиотеке[313], на которые совсем уже было не рассчитывала. Работа пока небольшая, но важно уж и то, что попала туда. (21 февраля 1903 г.)
Занятия в школе и библиотеке идут своим чередом – остается лишь приискать 2–3 частных урока, чтобы считать жизнь обеспеченной до весны. Словом, колесо завертелось. (26 августа 1905 г.)
Мои дела идут хорошо: работы много. Приходится отказываться даже от таких выгодных уроков, как, напр‹имер›, в семье командира корпуса[314]. Между прочим, здесь нравы самой глухой провинции, и многие находят, что я должна была бы отказаться от урока, взятого раньше в другой семье, ради корпусного командира! (22 февраля 1906 г.)
Я чувствую себя прекрасно, работы у меня много и предвидится также и в будущем порядочный заработок. Время идет незаметно и с ужасающей быстротою. (5 июля 1907 г.)
Я по обыкновению очень занята, но чувствую себя хорошо и физически и морально. (30 декабря 1908 г.)
Мы устроились удачно на эту зиму: все как-то сразу вошло в должную колею. Работы у меня много по обыкновению. (Письмо к В.А. Радловой от 16 сентября 1908 г.)