[588]. Политическая поэзия Мандельштама 1930-х гг. во многом может восприниматься как сознательная попытка выйти за рамки «индивидуального» во «всенародное» искусство. Возможно, в этом ракурсе стоит понимать его слова Эмме Герштейн о том, что его антисталинское стихотворение «комсомольцы будут петь на улицах! ‹…› В Большом театре… на съездах… со всех ярусов…»[589].
В этом смысле для Мандельштама, как я далее покажу, Т. Шевченко стал одним из представителей состоявшейся исторической «трагедии» – реализации подвижнической миссии поэзии, в которой было отказано Анненскому и на которую ориентировался сам Мандельштам, говоривший Анне Ахматовой перед прочтением ей своего антисталинского стихотворения, что «стихи сейчас должны быть гражданскими»[590]. В 1934 г. слово поэта становится его делом, его судьбой: из-за эпиграммы Мандельштам был арестован и сослан в Воронеж, где в 1935 г. он читает Шевченко.
В 1934 г. широко отмечалось 120-летие со дня рождения Шевченко. Это советское празднество проходило на фоне последствий голода на Украине, жестокого сворачивания Сталиным политики украинизации и уничтожения украинской интеллигенции. И стихотворение лета 1933 г. «Холодная весна. Бесхлебный робкий Крым…», описывающее последствия голода на землях «Украйны и Кубани»[591], послужило вместе с эпиграммой на Сталина уликой в деле Мандельштама в 1934 г. Это пересечение жизненного пути Мандельштама, трагической поры в истории Украины и празднования шевченковского юбилея имело свой прецедент в самом начале знакомства Мандельштама с Украиной – в 1919 г.
Тогда, в середине февраля 1919 г., после конфликта с Я. Блюмкиным и незадолго до репрессий против левых эсеров Мандельштам уезжает в Харьков. Здесь он пробудет до середины апреля и затем переедет в Киев, где познакомится со своей будущей женой. В Харькове Мандельштам активно участвует в административно-культурной жизни города, одно время заведует поэтической секцией Всеукраинского литературного комитета при Совете искусств Временного рабочекрестьянского правительства Украины, сотрудничает в журналах «Творчество» и «Пути творчества», в газете «Известия временного рабоче-крестьянского правительства Украины», выступает на литературных вечерах. 22 февраля Мандельштам участвует в заседании Всеукраинского литературного комитета при правительстве Украины, где заслушивается план чествования Т. Шевченко 11 марта[592]. Совнарком Украины постановил отметить это чествование как всеукраинский праздник[593]. Кстати, дни рождения и смерти Шевченко почти совпадают – по новому стилю он родился 9 марта 1814 года и умер 10 марта 1861 года, так что юбилей Шевченко совмещал в себе обе даты. Это могло резонировать для Мандельштама с выраженным в статье «Скрябин и христианство» восприятием «соборной кончины» поэта как истинного начала его творческой жизни, когда «личность, умирая, расширилась до символа целого народа»[594].
Чествование 1919 г. стало одним из основополагающих событий в широкой и многолетней «борьбе за наследие Шевченко», развернутой Советским государством с целью освятить именем поэта собственное существование и собственные действия. Шевченковские дни 1919 г. ознаменовались митингами, торжественными вечерами, концертами, специальными изданиями поэзии Шевченко и литературы о нем на украинском и русском языках. В этой деятельности активное участие принимал Всеукраинский литературный комитет, членом которого, как я уже сказал, Мандельштам стал по приезде в Харьков[595]. Вообще во второй период советской власти на Украине, совпавший с пребыванием там Мандельштама, были переименованы улицы, сооружались памятники; первый советский театр, созданный в Киеве в марте 1919 г., стал носить имя Шевченко. Украинские поэты, с которыми Мандельштам встречался в Киеве, декламировали на вечерах шевченковские стихи. Павло Тычына записывает в своем дневнике: «Весь 1919 рік у мене пройшов з Шевченком»[596]. Знаменательно также, что эта деятельность по культурному присвоению шевченковского наследия советской властью и увековечивание его памяти нашли свое отражение в творчестве В.И. Нарбута (с которым, по свидетельству Н. Мандельштам, О. Мандельштам встречался весной 1919 г. в Киеве), Велимира Хлебникова и косвенно самого Мандельштама. Я имею в виду стихотворение Нарбута 1920 г. «Кобзарь», написанное в Харькове:
Тарас, Тарас!
Ты, сивоусый,
загрезил над крутым Днепром:
сквозь просонь сыплешь песен бусы
и «Заповiта» серебром…
Косматые нависли брови,
и очи карии твои
гадают только об улове
очеловеченной любви.
Но видят, видят эти очи
(и слышит ухо топот ног!),
как селянин и друг-рабочий
за красным знаменем потек[597].
В поэме Хлебникова «Ладомир», тоже частично писавшейся в Харькове в 1920 г., создается синтетический образ «монументальной пропаганды» как одного из первых проявлений создаваемого «Ладомира»:
И то впервые на земле:
Лоб Разина резьбы Коненкова,
Священной книгой на Кремле,
И не боится дня Шевченко[598].
Комментаторы высказывают предположение, что Хлебников «объединяет два реальных события, связанных с “монументальной пропагандой”, – открытие барельефа “Павшим в борьбе за мир и братство народов”» на стене Сенатской башни Московского кремля (7 ноября 1918) и открытие памятника Разину на Лобном месте (1 мая 1919), оба – работы С.Т. Коненкова»[599]. Образ Шевченко здесь может быть связан и с установлением ему памятника в Москве в 1918 г. Известно также, что Временное рабоче-крестьянское правительство Украины 27 февраля 1919 г., когда утверждало мероприятия по увековечиванию памяти Шевченко, поручило Наркомату просвещения объявить конкурс на проект памятника поэту, который и был установлен в Харькове в 1921 г.
С этого времени в поэзии Мандельштама начинают появляться украинская топика и украинизмы: «лирники слепые», «криница», «прокинется», «початок», «дробот», «чоботы», «будь ласка» и т. д.[600] Ниже я скажу также об украинской теме в воронежских стихах. А. Морозов высказал предположение, что подтекстом начала стихотворения «В Петербурге мы сойдемся снова…» 1920 г. («В Петербурге мы сойдемся снова, / Словно солнце мы похоронили в нем, / И блаженное, бессмысленное слово / В первый раз произнесем») было стихотворение Шевченко из его петербургского цикла «В казематi» (1847), обращенное к друзьям: «Чи ми ще зiйдемося знову? / Чи вже навiки розiйшлись? / I слово правди i любовi / В степи i дебрi рознесли!»[601] Косвенное подтверждение этому подтексту можно найти в воспоминаниях Н.Я. Мандельштам: на ее вопрос, к кому обращено это стихотворение, Мандельштам «ответил вопросом, не кажется ли мне, что эти стихи обращены не к женщинам, а к мужчинам»[602] – т. е. к друзьям поэта, как и в стихотворении Шевченко. В дальнейшем в мандельштамовском творчестве украинская тема будет часто соотноситься с его первым пребыванием на Украине в 1919–1920 гг.[603] Этот период можно назвать своеобразным импринтингом в восприятии Мандельштамом Украины, и знаменательно, что в образовании этого импринтинга немаловажную роль сыграл образ Т. Шевченко.
Вернемся к 1930-м гг. Я приведу несколько выписок из писем воронежского приятеля Мандельштама С. Рудакова своей жене за ноябрь 1935 г. о совместном с супругами Мандельштамами чтении Шевченко.
Запись от 5 ноября: «Читаем Шевченко (по-украински и в переводе Сологуба)»[604]. Запись от 12 ноября 1935 г.: «Читаем Шевченко – все трое одновременно. Мы с О‹сипом› ритм и интонацию, а Н‹адин› произношение и перевод»[605]. Как мы видим, чтение было на украинском и русском языках с исправлением ошибок в украинском произношении Рудакова и О. Мандельштама. Запись от 13 ноября после встречи с Мандельштамами: «Немного разговоров вокруг переводов и Шевченко»[606]. Из этих записей можно сделать вывод, что Мандельштам намеревался переводить Шевченко, хотя осуществилось ли это намерение в какой-либо форме – неизвестно. Но мы знаем, что Мандельштам был особенно восприимчив к звучанию иностранной речи, и его увлечения иноязычной поэзией и размышления о возможностях ее перевода на русский язык обычно сопровождались разнообразными попытками ее творческого усвоения в ткань собственной поэзии. Выявление примеров такого поэтического полилингвизма стало одним из основных направлений в современном мандельштамоведении. Вместе с очевидной правомерностью своих предпосылок этот метод таит в себе и большую опасность произвольного «вчитывания» в стихи Мандельштама межъязыковых влияний. В случае соприродности русского и украинского языков попытка обнаружить в поэзии Мандельштама украинский субстрат становится особенно проблематичной. Но, вооружившись здравым смыслом и желанием не умножать сущностей без нужды, позволительно высказать несколько предположений о возможных откликах Мандельштама на чтение Шевченко.
Планы Мандельштама о переводе Шевченко были связаны прежде всего с широкой кампанией по переводу национальных литератур на русский язык, на которую Мандельштам иронично откликнулся еще в ноябре 1933 г.: