— Зачем мне знать? Может, я в них не буду.
— Курите? — Ненюков достал сигареты.
— А папироски нет?
Позвонили от дежурного:
— В вещах задержанного вырезка из иностранного журнала. Много почтовых марок. Филателия.
— Что еще?
— Два обручальных кольца, перстень… Сейчас подошлю.
Через несколько минут пакет с вещами был наверху.
— Все ваше? — спросил следователь.
Задержанный не пошевелился.
Ненюков взял в руки вырезку из какого-то иллюстрированного издания.
— Что здесь написано, конечно, не знаете. Логично… Попробуем перевести, — инспектор по особо важным делам задумался. — «Образность»? «Поэтическая образность мышления Антипа Тордоксы, любовь к плоскому орнаменту, свойственная народному искусству…» Интересно! «Международная выставка. Телефон и адрес — 61049. Университетштрассе, 27. Дата открытия — май…»
— Марки тоже ваши? — спросил Гонта.
Марок было много. С репродукциями известных картин.
— У вас с десяток серий. Вы филателист?
Сынок с фабрики зонтов встретил Кремера как знакомого. В одной руке он держал сачок, в другой — белый ломоть, посыпанный густо сахарным песком. На столе, служившем верстаком, секретером и книжной полкой, стояли аквариум, кружка круто заваренного чая. Заготовки фанерных пистолетов лежали между посудой и тетрадями.
— Будешь? — Сынок показал Кремеру на чайник.
— Спасибо. Почему не в школе?
— Воскресенье же!
— Я забыл. А как с матерью?
— Помирились.
Алюминиевая раскладушка все еще стояла за кушеткой.
— Константин не появлялся?
— Хоть бы совсем не приходил, — Сынок не перестал жевать. — Рукам волю дает! Увидел, я записку пишу, говорит: «Дай!» И за волосы!
— Секретное послание?
— Это он думал, секретное. Из книжки, про рыб: «Угрожающе смотрит морской дракон…» — Сынок вытащил из-под аквариума брошюру. — «Нравы обитателей морских глубин». Читал? Возьми: интересно!
— Благодарю, — Кремер положил брошюру в карман. — Родственников надо терпеть.
— Не родственник он, — Сынок отправил в рот очередной кус хлеба с песком. — Комнату снимал! Видел дверь рядом с телефоном? Константин жил там вместе с Володей. Потом Константин попал в колонию, а Володя переехал…
Ночь без сна на Ярославском вокзале давала себя знать. Кремер боялся уснуть, поэтому сел не на кушетку, а табурет, рядом со столом. В кружке перед ним плавали разваренные хлопья чая.
— …Пока Константина не было, комнату сдали, вещи Володя унес.
— Выходит, он тоже жил здесь?
— Тоже.
— Сейчас я тебя спрошу, а ты, если не можешь, не отвечай…
Сынок кивнул.
— Володя оставлял здесь икону?
— Здесь его кляссер с марками, — Сынок откинул челку со лба и стал похож на круглолицую с пухлыми губами девчонку, — сейчас найду. А икон не было.
Кремер подумал, что марки должны находиться на столе, среди шурупчиков и обрезков фанеры, лежащих вперемешку с посудой, школьными учебниками. Однако Сынок нырнул в стоящий под окном фанерный, с замками чемодан.
В комнате было тихо, на кухне негромко играло радио.
Сынок вынырнул с альбомчиком в потускневшем дерматиновом переплете — десяток пыльных листков, побелевшие от клея слюдяные клеммташи.
— Я оботру, — поспешил он.
— Ничего.
Слоны, змеи, попугайчики. Альбом начинающего, любовно подобранные цветные картинки. Старая серия напомнила Кремеру его собственный школьный кляссер. Зеленые, синие, фиолетовые квадраты и треугольники, леса, табуны коней, стремительные всадники с «уюками» — арканами на длинных тувинских пиках.
До Володи альбом, без сомнения, принадлежал школьнику.
— Много у Володи марок?
— Тысяч десять, есть дорогие. Тоже собираешь?
— Собирал. Но меня интересует икона.
— Иконы не оставлял.
Следователь вынул бланк с фотографиями, положил на стол.
— Обвиняемый Сенников, кого из предъявленных на опознание лиц вы знаете?
Понятые — мужчина и женщина у стола — почувствовали себя после вопроса следователя неуютно: сидевший поодаль Ненюков догадался об этом по тишине в следственной камере.
— Пишите: никого не знаю, — вид у Сенникова был вполне респектабельный: борода аккуратно подстрижена, скулы выбриты. — В первый раз вижу.
Следователь записал, Сенников и понятые по очереди подписались. Ненюков знал этого следователя и ясно представлял четкую линию его действий.
— Обвиняемый Сенников, — заговорил тот снова, — вам предъявляются показания жителей деревни Большой Починок Архангельской области. Допрошенные утверждают, что на фотографии номер три — ваш отец. Сенников Иван Александрович. Что вы можете пояснить?
— Я сказал: не знаю.
— Можно записать?
Сенников поколебался: речь шла об отце.
— Пишите что хотите!
— Действительно ли ваш отец проживал в упомянутой деревне? Могли ли указанные свидетели его знать? — следователь знал, в каких случаях следует действовать прямолинейно.
— Не буду отвечать на этот вопрос.
— Вынужден составить акт об отказе от дачи показаний.
— Ну, мой! Мой это старик! Мы семь лет не виделись! Какое имеет отношение? — жесткая лопатка бороды вздрогнула и застыла.
— Вы хотите сказать, что под номером три…
— Да! Да! Да!..
Старик на завалинке, в фуражке и гимнастерке, застегнутой на все пуговицы, торжественно и прямо, уперев руки в колена, следил за ними с фотографии во время этого разговора.
— Хочу дать пояснение! — прохрипел Сенников. — Когда меня в последний раз посадили, вещи остались на квартире. Фотокарточка тоже. Не знаю, как она попала в дело. Все!
— Уточните адрес квартиры.
— Не помню, — он упорно не называл фабрику зонтов.
Следователь записал ответ, казалось, в его профессиональном арсенале не было иной тактики, кроме лобовой атаки:
— Фотография изъята после кражи в квартире онколога. Вам предъявляется протокол осмотра места происшествия… — признав фотографию, обвиняемый должен был объяснить, как она попала в прихожую профессора.
— Не знаю, — Сенников достал платок, не развернув, приложил к виску.
Час Ненюкова приближался, он не задал ни одного вопроса, не взял под сомнение ни одной версии обвиняемого. Из глубины здания периодически доносился лязг металла, гулко отдавались шаги.
Вскоре следователь ушел и увел понятых. Обстановка следственного изолятора их угнетала, они уходили с явным облегчением.
Сенников держал платок в руке. В аккуратно сложенном носовике был блатной шик: «Мы дома, здесь мы не на год, не на два, в отличие от фрайеров, стараемся и в тюрьме выглядеть прилично».
С Сенниковым было ясно. Признаться в совершенном преступлении он не хотел, потому что, во-первых, как рецидивист не надеялся на снисхождение и, во-вторых, оттого, что долгое время считал главными своими добродетелями упрямство и неумение идти на компромиссы. Были и иные причины. Ждать, что Сенников выведет управление на след Спрута или похищенных икон было бессмысленно. И в то же время понятно, что Сенникову иконы не нужны, в них он не разбирается.
Таков результат поверхностного анализа.
Инспектор по особо важным делам, раздумывая, прошел по кабинету. Он не решил, начать разговор или подождать, пока в треугольнике Спрут — Сенников — Нестор появятся хотя бы примерные параметры.
— Фотография моего старика была на квартире, в вещах! — заговорил Сенников, когда они остались одни. — Верите?
— А письмо?
— Письмо?
— «Признали, что нерв болит, выписывают натирания…» — процитировал Ненюков.
— Что письмо? — похоже, Сенников и про письмо слышал впервые.
Ненюков достал репродукцию, он все еще не мог дать объяснения странным уликам.
— «Живем с бабушкой, — прочитал Сенников по складам, — никого не держим и козу убрали…» Что письмо? Тоже подбросили!
Магазин «Филателия» размещался недалеко от метро «Юго-Западная», в недавно возведенном массиве. Гонте пришлось подождать, пока крикливая особа, оставшаяся за оценщика, просматривала принесенные на комиссию марки.
— Зайдите на той неделе!
— Здесь дефект — не хватает зубца…
С удостоверением инспектора она знакомилась так же скрупулезно, безотчетно взяв в руки лупу.
Гонта уже побывал в местах обмена марками — Нескучном саду, у «Факела». Перед ним прошли работники магазинов на Ленинском проспекте, набережной Тараса Шевченко, коллекционеры, мелкие спекулянты и фарцовщики, которые не прочь заработать на непосвященных. В комиссионном магазине Гонта тоже встретил их примелькавшиеся физиономии.
— Чем могу быть полезной? — оценщица вернула удостоверение.
Гонта показал фотографию Нестора.
— Не знаете?
— Нет, — возвращая фотографию, она привычно осмотрела состояние обратной стороны.
У окошка еще стоял владелец отвергнутых марок.
— Разрешите? Я тут всех знаю.
Гонта показал снимок.
— Володя-филателист! На прошлой неделе сдал Абу-Даби!
Ситуация изменилась. Нашелся оценщик — старик в тюбетейке, в пенсне, он оказался в соседней комнате, отгороженной стопой марочных каталогов. Крикливая особа принесла извинения. Гонта записал домашний адрес Володи-филателиста, значившегося в уголовном деле как Нестор.
Через двадцать минут он уже стучался в квартиру на первом этаже старого дома напротив Белорусского вокзала.
— Вам Володю? — открывший дверь был маленький, узкоплечий и тучный. Он сильно косил водянистыми, как у слепого, глазами. — Володи нет дома.
— Я подожду, — сказал Гонта.
Человек показал на вешалку. На вид ему было не меньше семидесяти.
Они прошли в комнату, которую можно было назвать столовой.
— Садитесь! Володя знает, что вы приедете? — хозяин квартиры навел на него водянистые большие глаза.
— Мы не успели договориться.
Мужчина кивнул.
— Но мне кажется, он вас ждал. Часто спрашивал: никто не звонил? Никто не приходил? — когда человек сидел, узкие плечи его казались под жилетом еще уже. — Могло так быть?