— Как себя чувствуешь? — спрашивал Антон. — А то совсем позеленел…
— Утром-то? — тот насторожился… — Ерунда… Ночь без сна. И духота…
Куртка у него на поясе была разорвана, сквозь дыру проглядывала загорелая складка.
Денисов сдвинул занавеску. Пока он спал, Антон задернул ее, спасая от прямых лучей.
— Работы много? — спросил Сабодаш. — Ты садись…
Феликс покосился на кобуру, однако сел, поставил корзину у ноги.
— Работы как всегда. Не спалось… Я вообще не сплю в поездке… Нервы, что ли?
— В твои годы!
Официант-разносчик был молод, с начинающимся брюшком.
— Возраст ни при чем.
— По составу ночью ходил? — продолжал Сабодаш.
— Было.
— Было? А мы по радио обращались, искали очевидцев… Когда ты приходил ночью, свет горел?
— Сначала горел, — Феликс отвечал неуверенно, — в темноте тоже проходил.
— Куда?
— В хвост состава, по-моему.
Денисов слушал, пробуждение оказалось неожиданно легким.
— Пострадавшего видел?
— Убитого? — официант подумал. — Видел, когда еще свет горел. Он разговаривал с пассажиром.
— С кем? Помнишь?
Феликс пожал плечами.
— Ты его соседей по купе знаешь?
— Знаю. Старичок. А еще — высокий, в джинсах. Нет, с ним стоял другой. По-моему, не из этого вагона…
Антон оглянулся на Денисова: слышит ли?
— В одиннадцатом я этого пассажира не видел.
— Какой он из себя?
— Немолодой…
— Я сам не молод, — сказал Сабодаш, — скоро тридцать. И Денисов тоже. Он, правда, моложе. Сколько ему на вид?
— Лет сорока…
Денисов вспомнил Пятых: «Пожила людина».
— Где они стояли? — Антон был явно в ударе.
— У служебки…
— Любопытно!
За окном показались дома — Феликс обрадовался.
— Тамбов! Областной город, а пять минут всего стоим! Разрешите, — он показал на пакеты с молоком. — Жара! Сразу киснет…
Поезд замедлил ход.
— Сорокалетний мужчина из другого вагона, — подытожил Антон. — Может, тот самый? Исчезнувший? Проводнице даже ты кажешься староватым…
Денисов внимательно слушал.
— …Пассажир этот приходил в одиннадцатый вагон к Голею и не вернулся.
— А потом?
— Потом настала очередь самого Голея!
В станционную милицию Антон отправился один, Денисов ждал в купе. Вокзал был залит солнцем, казалось, вокруг нет клочка земли, не пронизанного палящими лучами.
Перрон был пуст. Пассажиры прятались в тень, под козырьки вокзальных павильонов, в залы. Никто не оставался на расплавленном асфальте. Под тентом ближайшего киоска Денисов увидел Марину, разговаривавшую о чем-то с проводницей. От головы поезда рядом с дежурной по станции шел Шалимов.
Антон появился перед отправлением, в обеих руках нес яблоки.
— А как с телеграммами?
— Пока нет.
5
За обедом Марина и Антон снова говорили о субботних вылазках за город. Как бывает, разговор малознакомых людей касался одной счастливо найденной темы.
— …Глаза страшатся, а руки делают! Как подумаешь: в пятницу собрать детей, спальные мешки! Все эти котелки, поводки, ошейники…
Круглая большая оправа делала ее лицо моложе. Из-за чуть затемненных стекол следили внимательные глаза.
— Оторопь берет! Отправила бы одних, сама бы до понедельника с тахты не вставала… Но приедешь к реке — тишина, птицы. До утра сидим, стихи читаем, смотрим на костер. Тем не менее все высыпаемся!..
— Понимаю.
— И всю неделю — ожидание поездки, — она улыбнулась. — Помните, у Вероники Тушновой: «Счастье — что оно? Та же птица: упустишь — и не поймаешь. А в клетке ему томиться тоже ведь не годится, трудно с ним…»
— Цветов много в Сумах?
— Очень. У гостиницы в Москве гладиолусы, настурции… Но у нас больше. Аромат на весь город.
Денисов смотрел в окно. За Тамбовом в направлении Рады тянулся смешанный лес. Поезд перерезал овраг. По обоим склонам строго вверх росли деревья.
— Стоит ли ехать на Каспий? — он с трудом оторвался от прочерченных ими вертикалей. — Если так хорошо дома?
Наискосок, через два столика, снова сидел Ратц, скучный, похожий на высохший глиняный сосуд. Одинаково тусклый свет исходил от его нержавеющих металлических зубов и потухших голубоватых глаз.
— Поездки кончились, — Марина отодвинула прибор. — Распалась компания.
— Поссорились?
— И не ссорились. На работе встречаемся, разговариваем. Распалась, и все. Теперь каждый по себе.
В конце обеда появился Вохмянин с толстой общей тетрадью. По просьбе Денисова Шалимов подобрал купе, где завлабораторией мог готовиться к симпозиуму.
Антон продолжал прерванный разговор, Денисов снова ему позавидовал: сам он был скован, боялся что-нибудь упустить. Как будто день и ночь все играл одну и ту же сложную турнирную партию…
— …Он увлекается магнитофонами… — сказала Марина.
Денисов понял: Антон спросил о муже.
— Сколько их перебывало! То что-то не отрегулировано, не доведено. То меньше, чем хотелось, ватт на выходе. Разъем двухштамповый вместо одноштампового…
Антон кивал.
— …Он способный, талантливый. Недавно вернулся из командировки в Италию. Евгений переживал, когда так получилось с компанией, — Марина поправила очки. — Мужчины наши — друзья по институту, все с одного выпуска, «мушкетеры». Только жены перезнакомились… — она обернулась к Денисову: — Как по-вашему? Меня еще будут тревожить?
За стеклами мелькнуло беспокойство.
— Насчет Голея?
— Придется приезжать, давать показания? По существу, я ничего не знаю!
Денисову показалось: она сейчас расплачется.
— Закон есть закон.
— Я хочу быть объективной. Не было в купе ничего, кроме этой стычки Голея с Ратцем.
— Так вы считаете?
Тот же закон, однако, запрещал Денисову настаивать. Беседа со свидетелем за столиком купе, в вагоне-ресторане даже по поводу только что совершенного преступления оставалась беседой, а допрос — допросом, процессуальным действием со взаимными обязанностями, правами, протоколом.
— Голей что-то сказал…
— А Ратц?
— Может, у них старые счеты? Ратц побледнел. Слово «война» я определенно слышала.
Денисов помолчал.
— Но вначале было все мирно?
— Вполне.
— Если бы они были знакомы раньше, вы бы заметили?
— Конечно!
— Еще вопрос. Кто открыл шампанское?
— Может, Игорь Николаевич? Голей, я знаю, проткнул пробку, чтобы не выбило.
— Странно.
— Мне это было тоже в новинку. Ратц дал свой ножик.
— У него был нож? — спросил Антон.
— Он не сказал? — Марина удивилась.
Из раздаточной показался Феликс. От Денисова не укрылось: официант-разносчик вздрогнул, увидев обоих сотрудников милиции.
— Вы спрашивали еще о сторублевых купюрах… Я не видела их, — она словно спешила снять с себя подозрения. — На вокзале он не расплачивался в моем присутствии!
Ее слова навели Денисова на мысль.
«А ведь такой свидетель есть! — вспомнил он. — Шпак! Житель Кагана… Он стоял у кассы позади Голея, мог видеть сторублевку! А то и все восемь тысяч!»
Бородатого, с узловатыми морщинами Шпака Денисов нашел в служебке девятого вагона. Свидетель пил чай.
— Присоединяйтесь, — он придвинул вторую пиалу. — Представьте, что мы в Кагане.
— В Бухаре.
Частая дробь колес на секунду прервалась.
Денисов сел, Шпак налил чай.
— Что вас больше поразило в Бухаре? — спросил он. — Если не секрет… Мавзолей Саманидов?
— Бала-Хауз!..
Денисов вспомнил: звенел совсем московский морозец, знаменитый водоем был пуст. Крутые ступени уводили вглубь, к ледяному зеркалу, где несколько пацанов играло в хоккей.
Денисов поблагодарил за чай.
— Проводница спит?
— Бригадир послал ее в четырнадцатый. За бельем. Сейчас придет.
— У меня вопрос к вам. На московских вокзалах кассиры оформляют билеты иначе. Не как везде, — Денисов рассчитывал на его наблюдательность.
— С помощью манипулятора, — прямой как палка каганец откинулся еще дальше назад, — я видел… Потом пишущая машинка заполняет бланк.
— Верно. Тогда вы наверняка вспомните… Сколько билетов изготовили, пока вы стояли у окошка?
— Три. Может, четыре.
— Впереди вас расплачивались сторублевой купюрой?
Пауза показалась долгой, наконец Шпак качнул головой:
— Нет.
— Определенно?
— Я бы обратил внимание, — борода его легла на воротник красного батника, узловатые морщины как будто расправились. — Хотите еще чаю?
— Нет, благодарю.
— Это шестидесятый номер. Обычно я завариваю сто двадцать пятый…
— Он лучше? — Денисов думал о другом.
— Как сказать…
Появилась проводница — в джинсовом костюмчике, с косичкой. В первую минуту она показалась Денисову подростком.
— У нас гости?
— Денисов, — он представился. — Инспектор транспортной милиции.
— Рита, — она преувеличенно-внимательно оглядела его. — Не задержали еще?
— Убийцу? Пока нет.
Рита обернулась к Шпаку.
— А вы говорили: «Быстро найдут».
За окном показались дома, дополнительный пошел совсем тихо. На песчаном бугре мальчик гладил лежавшую рядом собаку, вторая рука была приветственно поднята.
— Потом поймешь, малыш, — Шпак тоже вскинул руку. — Глупо махать всем без разбора. Жизнь — штука пресложнейшая… Главное в ней — выбор цели. Согласны?
Денисов не ожидал вопроса.
— Вы говорите о сверхзадаче?
— Вот именно! Шестьдесят пять лет человеческого существования и миллиарды по обе стороны от точек отсчета! Есть над чем задуматься…
Денисов пожалел, что с ним нет Антона: Сабодаш любил поспорить.
— В очереди за билетами шел разговор о гостинице. О какой именно? — спросил он.
Бугор и мальчик с собакой остались позади, Шпак с сожалением отставил пиалу.
— По-моему, я назвал: гостиница «Южная».
— Не ошибаетесь?
— «Южная»… Хорошо помню. Потерпевший хвалил ее.
За Иконоковкой рядом с сенокосами все чаще попадались подсолнухи, в одиночку, потом целыми массивами. Земля почернела, опять лежала жирная антрацитово-черная в низине, замкнутой на горизонте небольшими холмами.