Байрон оторвал глаза от пульта:
— Конечно, нет. Да и вряд ли он захотел бы делать это. Вспомни, ведь он первый рассказал нам всё, что знал о нас.
В рубку вошла Артемида. Она прижала палец к губам:
— Не так громко. Мне кажется, он уснул. Скоро мы уже будем на Родии, верно, Байрон?
— Чтобы добраться туда, нам хватит одного Прыжка, Арта. Аратап вычислил его для нас.
— Пойду помою руки, — Ризетт вышел из рубки.
Они проводили его взглядами, и Байрон обнял девушку. Он целовал её глаза, губы, волосы, руки; поцелуи были нежными и лёгкими.
— Я очень люблю тебя! — сказала она.
— Я люблю тебя так, — ответил Байрон, — что не могу выразить словами. Как ты думаешь, он даст согласие на наш брак?
— Пока не знаю. Но я попытаюсь ещё раз всё объяснить ему.
Их диалог прервал вернувшийся в рубку Ризетт.
— Значит, нам предстоит прожить на Родии до самой смерти… Не думал я, что меня может ожидать подобное. Эх, и почему этот мятежный мир — только выдумка?
— Мятежный мир существует, Теодор.
— Что?!
— Мятежный мир ЗДЕСЬ.
Ризетт резко ответил:
— Я ещё не совсем свихнулся, Байрон.
— Я не лгу. Такой мир СУЩЕСТВУЕТ, и я знаю, где он находится. Я мог узнать это несколько недель назад, но только сейчас мне удалось сопоставить все факты. Вспомни слова Джоунти, когда он понял, что мы с тобой заодно. Помнишь?
— Нет.
— Он сказал, что на свете множество звёзд и до любой из них нужно добираться через биллионы миль. Вот тут-то я всё и понял.
— Что ты имеешь в виду? — спросила Артемида.
— Подумай сама. Метеор врезался в корабль дяди Джила и сбил его с курса. Поэтому окончание Прыжка было уже не в нашей системе планет. Так думал дядя Джил. Так считал и Автарх. И оба они ошибались. А что, если при столкновении направление полёта и скорость не изменились?
— Тогда…
— Да, тогда корабль приземлился там, где и должен был, — на Родии. И как это я сразу не догадался?
Артемида сказала:
— Но ведь тогда мятежный мир должен быть у нас дома. Это невозможно!
— Почему же невозможно? Этот мир находится где-то в Родийской Системе. У нас есть два способа найти его. Давай опять обратимся к фактам. Что случилось с Джилбертом после возвращения из мятежного мира? Он вновь был на Родии. Он считал, что это — заслуга совершенного тиранийского корабля, хотя скорее всего жители мятежного мира, зная, что на борту этого корабля один из Хенриадов, никогда не оставили бы его в живых, если бы этот мир находился за пределами Родийской Системы. Кто, кроме родийцев, стал бы сохранять жизнь Хенриаду?
Артемида взволнованно перебила его:
— Но если то, что ты говоришь, — правда, то мой отец находится в страшной опасности.
— И находился в ней все последние двадцать лет. Но вовсе не по тем причинам, которые ты имеешь в виду. Однажды Джилберт рассказал мне, как сложно было ему прикидываться дурачком. Но твоему отцу играть свою роль было намного сложнее.
— Ты же не хочешь сказать…
— Именно это я и хочу сказать, Арта. И вот что надоумило меня. Ещё когда Автарх обвинял твоего отца в предательстве, я усомнился в том, что мой отец мог оказаться таким доверчивым. Мы были уверены, что отец работал на Джоунти, и ошибались. Ещё больше в моей уверенности меня укрепил Джилберт, когда рассказал о том, что отец и Правитель долго разговаривали в библиотеке. На самом деле отец служил Правителю и был просто лазутчиком в стане Джоунти. Знаешь, почему для меня было так важно спасти корабль Аратапа? Не из-за себя, конечно, и даже не из-за тебя. Я должен был спасти Правителя. Он самая важная персона среди нас. Бедняга Джилберт не понимал этого.
Ризетт простонал:
— Я просто не могу во всё это поверить.
Внезапно в их разговор вмешался новый голос:
— И тем не менее — поверь. Это правда.
У двери стоял Правитель. Это был его голос и в то же время не его. Он звучал веско и уверенно.
Артемида подбежала к нему:
— Отец! Байрон говорит…
— Я всё слышал. — Он ласково провёл рукой по её волосам. — И всё это правда. Я даже согласен на ваш брак.
Она изумленно всматривалась в него:
— Ты говоришь совсем не так, как раньше. Ты говоришь…
— Как если бы я не был твоим отцом, — грустно сказал он. — К сожалению, Арта, так будет недолго. Как только мы вернёмся на Родию, всё будет как прежде.
Байрон затаил дыхание. Хенрик жестом подозвал его к себе.
— Было время, молодой человек, когда мне хотелось принести тебя в жертву. Такое время может возникнуть вновь. И тогда я не смогу защитить тебя. Понимаешь?
Они кивнули друг другу.
— Двадцать лет назад я был не так уверен в себе, — продолжал Хенрик. — Я только вступил в эту роль и страдал нерешительностью. Мне следовало бы убить Джилберта, а я сохранил ему жизнь. Именно поэтому кое-кто теперь знает, что мятежный мир существует и что я — его вождь.
— Это знаем только мы, — возразил Байрон.
— Не считай Аратапа глупее, чем он есть, — Хенрик слегка усмехнулся. — Вам с ним были известны одни и те же факты, и если ты сумел сделать правильные выводы, значит, то же самое может и он. Я уверен, что и на свободу он отпустил тебя с одной-единственной целью — чтобы поближе подобраться ко мне.
— Значит, мне придётся покинуть Родию? — Байрон чуть не плакал.
— Нет. Это будет фатальной ошибкой. Нет никаких причин для подобного поступка, и это может насторожить кое-кого. Поэтому ты останешься с нами и будешь делать вид, что ничего не произошло.
— Но, Правитель, вы не знаете кое-чего. Существует один документ…
— Который искал твой отец?
— Да.
— Твой отец, мой мальчик, тоже знал не всё. Он знал о существовании этого документа, но не знал, где документ находится. Если бы он спросил об этом меня, я бы сразу же сказал ему, что на Земле документа давно нет.
— Более того, сэр. Я уверен, что им владеют тиранийцы.
— Ну конечно же, нет! Документ у меня. Вот уже двадцать лет он у меня. Я получил его, когда ещё только зрела идея мятежного мира. И я всегда знал, что нужно нам, чтобы победить.
— Это какое-нибудь оружие?
— Это самое мощное оружие во Вселенной. Оно разрушит и Тиранию, и Родию, но спасет Королевства Космической Туманности. Без него мы, конечно, можем противостоять тиранийцам, но при этом только заменим феодальный деспотизм другой формой угнетения. Мы должны стремиться совсем к иной политической модели. Придёт время, как это уже было однажды на планете Земля, и появится новый, ещё невиданный в Галактике тип правительства. Не Ханство, не Автархия, не Директория.
— Во имя неба, — взмолился Байрон, — так что же это будет?
— Люди.
— Люди? Но как они смогут управлять? Ведь решения должен принимать только один человек?
— Ерунда. История докажет тебе, что это возможно не только на одной маленькой планете, а и во всей Галактике.
Правитель улыбнулся:
— Подойдите, дети. Я хочу благословить вас.
Дрожащей рукой Байрон взял за руку Артемиду. Он был как никогда счастлив. И всё же что-то угнетало его.
— Сэр, не сочтите это нахальством, но позволите ли вы мне заглянуть когда-нибудь в этот документ?
Артемида весело рассмеялась:
— Если ты не сделаешь этого, отец, моя семейная жизнь не будет удачной.
Хенрик улыбнулся в ответ:
— Я знаю этот документ наизусть. Слушайте.
И глядя в смотровое стекло на родийское солнце, Хенрик начал с тех самых слов, которые были старше — гораздо старше, — чем все планеты Галактики, вместе взятые: "Мы, народ Соединенных Штатов, в целях создания совершенного союза, установления справедливости и равенства, обеспечения независимости и безопасности, одобряем и подтверждаем эту Конституцию Соединенных Штатов Америки…"
КАМЕШЕК В НЕБЕPEBBLE IN THE SKYПеревод с английского И. Ткач
Глава 1МЕЖДУ ДВУМЯ ШАГАМИ
За две минуты до своего внезапного исчезновения Джозеф Шварц прогуливался по приятным ему улицам пригородного Чикаго, цитируя про себя Браунинга.
В некотором смысле это было странно, поскольку Шварц едва ли производил впечатление человека, увлекающегося поэзией. Он выглядел именно тем, кем был: портной на пенсии, которому серьёзно не хватало того, что сегодняшние умники называют «общим образованием». Благодаря своему стремлению к знаниям он много читал. И хотя его чтение носило бессистемный характер, Шварц знал много «отовсюду понемножку»: память у него была великолепная.
Например, Браунинга он в молодости читал дважды и, конечно же, помнил прекрасно. Большая часть была ему непонятна, но эти три строчки стали особенно дороги в последние годы. И он вновь повторил их про себя в этот яркий солнечный день 1949 года:
Со мною к радости иди!
Все лучшее ждет впереди,
Жизни конец, если ты упустил начало…
Теперь Шварц полностью ощущал их смысл. После юношеской борьбы за жизнь в Европе и позднее, в Соединенных Штатах, безмятежная обеспеченная старость была особенно приятной. У него была хорошая жена, две удачно вышедшие замуж дочери и внук — для утехи в эти последние лучшие годы. О чём ещё можно было беспокоиться?
Правда, существовали ещё атомные бомбы и все эти разговоры о третьей мировой войне, но Шварц верил в лучшие черты людей и в то, что они не допустят ещё одной войны и того, чтобы Земля когда-либо увидела ад разъяренного атома. Поэтому он снисходительно улыбался детям, мимо которых проходил, и мысленно желал им быстрого и не слишком трудного пути через юность к тому лучшему, что впереди.
Он поднял ногу, чтобы переступить через куклу, лежащую посреди тротуара. Спокойно опустить эту ногу ему было не дано…
В другой части Чикаго находился институт ядерной физики, и работавшие в нём люди также имели свои теории относительно моральных качеств человека, но понимали и то, что инструмент для измерения этих качеств до сих пор не создан. Размышления на эту тему зачастую ограничивались упованием на некие высшие силы, которые помогут предотвратить попытки людей превратить изобретения человечества в смертоносное оружие.