Нет, не совсем так. Он будто бы коснулся чего-то, но не телом, а мозгом. Это было даже не прикосновение, а ощущение присутствия, похожее на нежную щекотку.
Потом ощущение распалось надвое – на два Образа. И второй – как он вообще мог их различать? – стал громче. Нет, это не то слово. Он стал ощутимей, определенней.
И Шварц понял, что это Арбин. Он знал это за пять минут до того, как услышал шум двухколески, и за десять до того, как увидел Арбина.
Потом это стало происходить с ним все чаще и чаще, до него вдруг дошло, что он всегда знает, когда в пределах ста футов от него находится кто-то из домашних: Арбин, Лоа или Грю, хотя ничто не предупреждало его об этом, хотя он мог с полным основанием полагать, что они далеко. Это чувство трудно было принимать как должное, но оно становилось для Шварца естественным.
Он стал экспериментировать, и оказалось, что он точно знает, где сейчас любой из троих – в любое время. Он их различал – Образы были непохожи. Но ни разу не решился сказать им об этом.
Иногда он спрашивал себя, чей же был тот первый Образ по дороге к сиянию. Это был не Арбин, не Лоа, не Грю. Кто же тогда? А-а, не все ли равно?
Нет, не все равно. Он опять наткнулся на тот же Образ, когда однажды вечером загонял скотину. И спросил Арбина:
– Что это за лесок за Южными холмами?
– А тебе-то что? – • буркнул Арбин. – Ну, министерская дача.
– Что, что?
– Не твоего ума это дело. Министерская дача – принадлежит верховному министру.
– А почему эти земли никто не обрабатывает?
– Они не для того существуют, – ответил шокированный Арбин. – Там в старину был большой город-то священное место, и ходить туда нельзя. Слушай, Шварц, если хочешь остаться цел, не любопытничай да занимайся своим делом.
– Раз место священное, значит там никто не живет?
– Нет, конечно.
– Это точно?
– Точно. И смотри не ходи туда, не то тебе конец.
– Я и не собираюсь.
Шварц ушел, недоумевая и почему-то волнуясь. В том-то лесу и был Образ, четкий Образ, но в нем было что-то не так. Это был неприятельский образ, угрожающий Образ.
Кто же это? Кто?
И опять Шварц не посмел ни с кем поделиться. Они бы ему не поверили, и ничего хорошего из этого бы не вышло – Шварц знал. Он знал слишком много всего.
А еще он помолодел – не то чтобы физически, хотя подобрал брюшко и стал шире в плечах. Мускулы тоже окрепли, стали упругими, пищеварение улучшилось – все от работы на свежем воздухе. Но главное было не в этом, а в том, что он стал думать по-другому.
В старости человек забывает, как он мыслил я юности: забываются быстрые прыжки мысли, дерзкая молодая интуиция, живость и свежесть восприятия. Человек начинает привыкать к более медленной работе ума, а поскольку это сопровождается накоплением опыта, старики считают себя умнее молодых.
Но Шварц, сохранив свой опыт, с восторгом убедился, что схватывает все на лету, что опережает объяснения Арбина, заранее зная, о чем пойдет речь. И почувствовал себя снова молодым. Никакая физическая крепость не могла бы ему этого дать.
Прошло два месяца, и настал тот знаменательный вечер, когда Шварц и Грю играли в шахматы на лужайке у дома.
Шахматы почему-то не изменились, только фигуры стали называться по-другому. Игра осталась такой же, какой ее помнил Шварц, и это всегда утешало. Хоть в этом его бедная память не подвела.
Грю сказал ему, что есть много разновидностей шахмат. Была игра в четыре руки, где доски всех четырех игроков соприкасались углами, а пятая заполняла центр, выполняя роль ничейной земли. Были трехмерные шахматы, где восемь прозрачных досок помещались одна над другой и каждая фигура ходила в трех измерениях, как раньше в двух, количество фигур и пешек удваивалось, а выигрывал тот, кто одновременно объявлял шах обоим королям противника. Были и другие вариации, например: начальное расположение фигур определяли, бросая кости, некоторые поля считались благоприятными, а другие – нет, вводились новые фигуры с особыми свойствами.
Но сами шахматы, старые и неизменные, были все те же, и Грю со Шварцем сыграли уже пятьдесят партий своего турнира.
Шварц, начиная играть, едва знал, как надо ходить, и проигрывал все первые партии. Потом стал проигрывать реже. Грю ходил теперь медленно и осторожно, в промежутках дымя трубкой так, что в ней оставался один пепел, но все чаще терпел поражение, ворча и бранясь при этом.
В этот раз Грю играл белыми и уже поставил пешку на е4.
– Ходи, – кисло поторопил он Шварца, зубами стиснув мундштук трубки и не сводя глаз с доски.
Начинало смеркаться. Шварц сел на свое место и вздохнул. Играть теперь, когда он мог заранее предсказать все ходы Грю, стало неинтересно. Это выглядело так, будто в черепе у Грю появилось запотевшее окошко. Не говоря уж о том, что сам Шварц тоже инстинктивно чувствовал, как надо вести игру, – одно было связано с другим.
Играли они на «ночной» доске, которая светилась в темноте синими и оранжевыми квадратами. Фигуры из красной глины, днем неказистые, ночью преображались. Одни светились кремовой белизной, холодные и блестящие, будто фарфоровые, другие искрились красными огоньками.
Первые ходы были сделаны быстро. Королевская пешка Шварца выступила навстречу врагу. Грю пошел конем на f3, Шварц – на сб. Белый слон переместился на b5, и шварцевская пешка а7, передвинувшись на одно поле, прогнала его на а4. Шварц перевел своего другого коня на f6.
Светящиеся фигуры скользили по доске будто сами собой, как заколдованные, – пальцев не было видно в темноте.
Шварцу было страшно. Может быть, сейчас выяснится, что он сумасшедший. Но будь что будет – он должен наконец узнать. И он выпалил:
– Где я нахожусь?
Грю взглянул на него, решительно двигая своего коня на с3, и переспросил:
– Чего?
Шварц не знал, как сказать «страна» или «государство», и спросил:
– Что это за мир? – и поставил своего слона на е7.
– Земля, – кратко ответил Грю и картинно сделал рокировку: сначала передвинул высокого короля, потом перенес через него приземистую ладью.
Ответ был совершенно неудовлетворительный. Шварц перевел для себя как Земля, но ведь любая другая планета – это «земля» для тех, кто на ней живет. Он передвинул пешку b7 на два поля, и слону Грю снова пришлось отступить, на этот раз на bЗ. Потом Шварц и Грю поочередно переставили свои пешки d на одно поле, освободив слонов для сражения в центре доски, которое скоро должно было развернуться. Шварц спросил как можно небрежнее:
– А который у нас год?
И тоже сделал рокировку.
Грю недоуменно помолчал.
– Что это на тебя сегодня нашло? Играть не хочешь, что ли? Ну, если тебе от этого легче, то восемьсот двадцать седьмой Г. Э., – саркастически добавил он, хмурясь над доской, и со стуком поставил коня на d5, предпринимая первую атаку.
Шварц быстро увернулся, противопоставив ему коня на а5. Борьба пошла всерьез. Грю взял конем шварцевского слона; который взвился вверх, сверкнув красным огнем, и со стуком упал в коробку, где будет лежать, как павший воин, до следующей игры. Но черная королева тут же расправилась с белым конем, атака Грю захлебнулась, и он отвел оставшегося коня в тихую гавань el, где тот был сравнительно бесполезен. Конь Шварца повторил первый размен, взяв слона, и в свою очередь пал жертвой пешки а2.
Снова настала пауза, и Шварц вкрадчиво спросил:
– А что такое Г, Э.?
– Что? – сварливо переспросил Грю. – А, ты все про то же? Что за дурацкие… ладно, я все забываю, что ты и говорить-то выучился всего месяц назад. Но ты способный. Правда, не знаешь? Ну, сейчас восемьсот двадцать седьмой год Галактической Эры – вот тебе и Г. Э. Восемьсот двадцать седьмой год от основания Галактической Империи, от коронации Франкенна Первого. А теперь ходи, сделай милость.
Шварц, охваченный безумной тоской, сжал в кулаке коня, которым собирался пойти.
– Минутку, – сказал он и поставил коня на d7. – Тебе о чем-нибудь говорят слова: Америка, Азия, Соединенные Штаты, Россия, Европа…
Трубка Грю тускло вспыхнула в темноте красным, и его легкая тень упала на светящуюся доску, точно он был призрак, а шахматы – живые. Он, должно, быть, мотнул головой, но Шварц этого не видел, да и нужды не было. Он так же ясно слышал отрицательный ответ, как если бы Грю произнес его вслух. Он попытался еще раз.
– Не знаешь, где можно взять карту?
– Нету никаких карт, – проворчал Грю, – разве что в Чике можно достать, рискуя головой. Я не географ, и слов, которые ты назвал, тоже никогда не слышал. Это имена, что ли?
Рискуя головой? Почему? Шварца пронзил холод. Значит, он совершил преступление, и Грю об этом знает?
– В Солнечной системе девять планет, да? – нерешительно спросил он.
– Десять, – твердо ответил Грю.
Шварц колебался. Может, открыли еще одну, а он и не слышал? Тогда почему слышал Грю? Посчитав на пальцах, он спросил:
– А у шестой планеты кольца есть?
Грю медленно двигал пешку f через два поля, и Шварц незамедлительно ответил тем же.
– У Сатурна, что ли? Конечно, есть.
Грю размышлял. Он мог сейчас взять или пешку f5, или пешку е5, но последствия выбора были ему не совсем ясны.
– И астероидный пояс есть – такие маленькие планетки между Марсом и Юпитером? То есть между четвертой и пятой планетой?
– Есть, – проворчал Грю. Он снова разжег трубку и лихорадочно обдумывал свой ход. Шварц чувствовал его мучительные сомнения, и это раздражало его. Теперь, когда он уверился, что живет на Земле, игра совершенно перестала его интересовать. В голове у него роилось множество вопросов, и один выскочил наружу:
– Так ваши книгофильмы говорят правду? Существуют и другие миры? Населенные миры?
На этот раз уже Грю поднял голову и вперился в темноту.
– Ты серьезно?
– Они есть?
– О, Небо! Ты, кажется, и вправду не знаешь. Шварц почувствовал себя униженным, обнаружив свое невежество.
– Пожалуйста, скажи.