Когда Зиап вышел на пенсию, Хай Чынг взял у него эксклюзивное интервью для своего журнала. Я узнал на фотографиях, сопровождавших статью, постаревшего, но по-прежнему сильного и бодрого генерала сумным и проницательным взглядом. Он позировал на фоне своего сада, усаженного пунцовыми орхидеями, должно быть напоминавшими ему о поле битвы в Дьенбьенфу. Теперь, в мирное время, его больше всего беспокоили вопросы экологии и коррупции, и он высказал намерение продолжать общественную деятельность и бороться пером. Старик не сдавался.
С тех пор как во Вьетнаме была объявлена политика Обновления, к нам с Баком начали поступать всё новые и новые подтверждения того, что органы госбезопасности на нашей Родине окончательно и бесповоротно закрыли дела против бывших «врагов народа», включая дела на «людей Ши Таня» и «людей Чан Ван Ча». Перейдя к мирному строительству, молодая республика была гораздо больше заинтересована в иностранных инвестициях, чем в старых идеологических разногласиях и внутрипартийных чистках. Не только «ревизионисты», но и политические эмигранты из США и Франции, сторонники марионеточных режимов, даже те, кого раньше объявили бы военными преступниками, теперь беспрепятственно въезжали в страну по туристическим визам, праздновали на Родине Тет и свои семейные праздники, навещали могилы предков. Теперь единственным препятствием для выезда во Вьетнам оставалась линия советского КГБ. Мне было по-прежнему запрещено выезжать за рубеж, впрочем, как и большинству советских граждан. Более того, я уже несколько лет не мог добиться советского гражданства и членского билета КПСС — мне это нужно было в карьерных целях, для того чтобы возглавить наконец какое-нибудь предприятие в огромной сети народного хозяйства, как я давно того заслуживал. Пока меня предпочитали держать в замах и политэмигрантах.
После того как моя многострадальная страна одержала очередные победы в войнах против армии Пол Пота и полчищ Дэн Сяопина, а в Москве, несмотря на беспомощный бойкот реакционеров, проходила Олимпиада, мы получили новую квартиру, ближе к центру города. Здесь не было яблонь и цветущего урюка, но во дворе росли высоченные тополя, а сразу за домом зеленели раскидистые кроны дубовых и берёзовых деревьев местного сквера, занимавшего добрый квартал. По вечерам этот сквер заполняли клубы дыма, запахи анаши и дешёвого портвейна. К своему удивлению, я начал замечать, что почему-то именно сейчас, когда страна добилась относительного благосостояния, у молодёжи начали резко изменяться ориентиры и жизненные установки. Вместо того чтобы брать пример с героев прошлых лет, Стаханова, Жукова, Гагарина, пацаны теперь брали за образец для подражания каких-то тунеядцев, социальных паразитов и дебоширов, нередко отсидевших срок в местах лишения свободы. Блатная романтика оказалась настолько заразительной, что весь город теперь оказался, судя по всему, разделённым на враждующие районы, контролируемые группировками, которыми исподволь заправляли повзрослевшие хулиганы. Бывало, проходя по парку с детьми, услышишь какой-то гомон, а это компания здоровых лбов вперемешку с малолетними пацанятами заняла полянку за кустами, рассевшись там в обширный круг на корточках и обсуждая что-то своими нетрезвыми, развязными голосами, сводя какие-то одним им ведомые счёты.
В целом, сына растить оказалось довольно трудно. С малых лет я начал замечать за ним проявления какого-то непостижимого безрассудства. Помню, ему было ещё годика три, мы были на Кавказе, как он вдруг побежал к краю обрыва, и я едва успел его догнать и перехватить. Он потом утверждал, что хотел слезть на дно, карабкаясь по стеночке, уверяя, что ему это вполне удалось бы. В другой раз, когда я вёл его из садика на проспекте Абая, недалеко от Правды, он вдруг вырвался и перебежал дорогу буквально в сантиметрах от мчавшейся прямо на него «Волги». Бедный таксист резко затормозил, пронзительно скрипя шинами по асфальту, и выскочил из машины, вцепившись в свои вихры и крича от ужаса. Алик же уверял потом, что рассчитал скорость такси и свою собственную и был уверен, что успеет. Когда он стоял на воротах, то защищал их так, что шайбой в лицо из всех доставалось обязательно ему.
Бывало, он нас удивлял. Ему с большим трудом давались детские стишки, и мы начали было уже подумывать, что парень туповат или, по крайней мере, с мнемоническими способностями у него не очень. Но когда Венера научила его читать в четыре года, он вдруг начал рассказывать наизусть стихи Лермонтова, вплоть до поэмы «Бородино». Венера очень хотела сделать из него высококультурную личность. Именно ей пришло в голову отдать пацана на скрипку, а потом на большой теннис. Бедняга сильно приуныл из-за этого, ведь больше всего он любил гонять в футбол во дворе да в хоккей зимой, а времени у него на это теперь не оставалось. Потом мы узнали, что из музыкальной школы и с тренировок он всё равно убегает, да так и шастает где-то по улицам и дворам со своим смешным футлярчиком и нотной тетрадью или с теннисной ракеткой в чехле.
Когда он учился в четвёртом классе, меня вызвали к директору из-за того, что он выбрил себе виски. Честно говоря, я согласился, что причёска безобразная и вид у него стал дурацкий, но я отказывался понимать её далеко идущие выводы о том, что пахнет антисоветчиной. Я её даже за это отчитал. А сына отвёл в парикмахерскую и обрил под ноль. В то время он начал таскать домой со двора на два-три дня югославские и болгарские виниловые диски с какой-то тяжёлой музыкой, которая действовала на нервы не только нам, но и соседям. Я купил ему наушники.
Другое дело, Инга. Эта девочка повсюду ходила за своим отцом, сызмальства во всём ему помогала, а хорошенькая такая росла, любо-дорого смотреть! Помню, идёт Бак куда-то по своим делам, а она за ним семенит, ещё и с какой-нибудь тяжёлой авоськой. Надо сказать, воспитывал её Бак строго. Почему-то младших детей всегда воспитываешь строже, чем первенцев.
Рудик к тому времени поступил в престижный институт в Москве. Правда, из-за жёсткой системы квотирования по республикам, места на него там не было, а на выбранный факультет и подавно требовалась московская прописка. Так что Баку пришлось помыкаться по Москве, и даже обратиться к Славкину, который подключил свои связи, чтобы ему помочь. Сабина поступила в институт в Барнауле, да так там и осталась, выйдя замуж за одного местного парня, фотографа. В тот период в стране начались большие перемены.
Посвятив всю свою сознательную, зрелую жизнь плановой экономике, о чём я уже упоминал, я не мог не удивляться, когда об ускорении экономического развития через рыночные, по сути, механизмы госприёмки, хозрасчёта и кооперации, заговорили и у нас, в Советском Союзе. Перепроизводство нефти с падением цен на неё подрывало экономические позиции нашей страны на мировом рынке, и ситуация уже начинала потихоньку ухудшаться. Именно в этих целях были предприняты меры по автономизации предприятий в целях сокращения расходов и максимального повышения прибыльности. Трудовым коллективам давали права на самофинансирование, возлагая на них ответственность за эффективное ведение хозяйства. От этой эффективности якобы зависел уровень доходов коллектива.
Точно такие же перемены продолжались и на далёкой Родине. На Шестом партийном съезде была принята политика Обновления, во многом похожая на проводившуюся у нас политику Перестройки. Было официально разрешено учреждение кооперативов, которым предназначалось играть всё более важную роль в товарном производстве. Подобно Дэн Сяопину и Горбачёву, нынешние лидеры Вьетнама считали рыночные реформы единственным способом выживания своего режима в стремительно изменяющейся глобальной ситуации. Интересно, что сейчас в тамошнем кабинете постепенно возрастало число московских выпускников моего поколения, многие из которых закончили Плешку и Бауманку.
Бак начал получать аккуратные посылочки и бандероли оттуда с различной кооперативной продукцией. Первой их всегда бежала разворачивать Инга, потому что они, по её словам, очень вкусно пахли. В ней внезапно проснулись коммерческие таланты, когда она начала активно сбывать косметику, часы и жвачки у себя в двадцать восьмой школе, на «Снежинке». Дошло до того, что она с мамой купила вскладчину ковёр для дома. А ведь кроха ещё только ходила в шестой класс. Настоящее дитя рыночного времени.
Именно в те дни наша новая соседка Рая, отозвав меня в сторону, таинственным шёпотом сообщила:
— Туан Иванович, а сын-то ваш курит! И пиво пьёт.
— Да что ты, Рая, бог с тобой. Парню всего лишь тринадцать лет.
— Ей-богу, Туан Иваныч, сама видела у пивнушки с компанией папиросу смолил, «Беломорину».
— Не верю. Побожись!
— Вот те крест!
По возвращении из отпуска, с Чёрного моря, я получил приглашение возглавить научный центр систем нефтеснабжения Казахской ССР. Работа опять же была связана с тонкостями применения плановой экономики, но на этот раз в нефтегазовой отрасли, начинавшей играть всё большую роль в республиканском народном хозяйстве. Коллектив, который я возглавил, занимался определением технико-экономических нормативов по снабжению областей нефтепродуктами и подготовкой кадров для региональных управлений этой отрасли, контролировал республиканскую сеть автозаправок. Опять же, несмотря на время перемен, это был не рыночный механизм — моя последняя должность перед пенсией была неразрывно связана с плановой экономикой даже в тот момент, когда ей оставались считанные месяцы жизни. Переходя на пост директора, я, как и полагается, получил советское гражданство и вступил в КПСС. Так я ушёл из цветной металлургии, в которой проработал свыше пятнадцати лет, в учреждение, подведомственное Государственному комитету нефтепродуктов.
На днях мне звонил Рене из Сен-Тропе. Контакты с зарубежными родственниками стали теперь возможны, и они сразу же узнали мой телефон у дяди Нама, после того как я созвонился с ним в первый раз. Они с Софи уже давно живут на юге Франции, владеют особняком на Лазурном побережье и частной школой в Сен-Тропе.