– Кто такие, и куда путь держим, люди добрые? – растягивая слова, поинтересовался капрал.
– Из Лонгшуэна мы, – с готовностью ответил Чай. – Возвращаемся домой после Сайгона
– А там что делали?
– Сомов на продажу возили, известное дело.
– Хорошо поторговали?
– Нормально.
– Тогда купите у нас мяса.
– Дома купим.
– Купите у нас, брат, хорошее мясо, не пожалеете, – он кивнул одному из солдат, и тот продемонстрировал нам часть свежеразделанной туши.
– Цвет какой-то странный, – пробормотал Чай. – Это говядина или свинина?
– Это человечина, брат, – ответил капрал. Чай кисло улыбнулся. – Очень вкусная, тебе понравится. Свежая.
– Свежая?
– Да вот, вчера коммуниста убили, ищем, кому продать, мы же знаем, что на селе голод, – он пошарил рукой по палубе и поднял за волосы голову убитого партизана. Его залитое запёкшейся кровью лицо словно бы до сих пор морщилось и скалилось от боли в предсмертной агонии. – Нашли вас, так что, считай, вам повезло.
– Да уж. Мы не едим человечину, брат.
– Съедите вы его или нет, а мясо вы у нас купите, – сказал капрал, как отрезал.
Чай тяжко вздохнув, вытащил деньги и рассчитался, не торгуясь. Они вывалили останки нам на плот и туда же швырнули голову.
Как только они, довольно хохоча, удалились за излучиной в обратном направлении, дядя Чай причалил к берегу. Вместе, при помощи весла, ножа и рук, мы вырыли во влажной земле неглубокую могилу для убитого. Перед тем как продолжить наш путь, мы почтили мёртвого партизана минутой молчания. Чай торжественно поднял над головой левый кулак.
– Спи спокойно, товарищ, ты будешь отмщён, – едва слышно проронил он, и слова его поглотил прожорливый мрак, выползавший из непролазной чащи.
15.
Утром мы причалили на окраине города Кантхо. Во дворе одной из портовых лавочек мы позавтракали домашним супом «фо бо» с рисовой лапшой. Потом, пока мы прогуливались по набережной в ожидании междугороднего автобуса, дядя Чай объяснил мне, что мы миновали Седьмую зону, самую опасную из всех, и вот-вот переправимся в элитную Восьмую, где находится главное командование партизанских войск Южного Вьетнама. На автовокзале мы без проблем купили билет до Лонгшуэна и беспрепятственно покатили в полупустом автобусе по шоссе регионального значения. Мы выезжали из города как раз мимо завода дяди Нама, как объяснил мне Чай – предприятие выглядело заброшенным. После черты города за окнами потянулись необъятные рисовые плантации с их золотившимися на солнце зрелыми побегами, охраняемые конной охраной, вооружённой «винчестерами». Я подумал, что, наверное, если бы мы случайно забрели на эту территорию, они могли бы запросто убить нас, приняв за расхитителей риса-падди. В отдалении показалось жилище владельцев этих земель, роскошная трёхэтажная вилла, выстроенная полукружьем, в версальском стиле, за которым находилось фамильное кладбище с причудливыми мавзолеями из рыжего кирпича в кхмерском духе. Товарищ Чай пихнул меня локтём в бок и подмигнул.
– А ты знаешь, кому принадлежат эти земли и этот замок? – спросил он. Я покачал головой. – Нет?! Тебе! Это владения твоей матери.
Так вот, куда хотел нас отвезти дядя Нам, когда Сайгон был охвачен боями! Впрочем, сомневаюсь, что нам бы удалось прорваться сюда с ним.
– Значит, после революции, они будут принадлежать народу, – ответил я. Много лет спустя, находясь в СССР, я узнал, что был прав.
Чай, слегка оторопев от моего ответа, тем не менее, счёл нужным согласно закивать головой.
Сойдя в Лонгшуэне под вечер, мы, как и в Сайгоне, незаметно присоединились к разбредавшимся по домам крестьянам из близлежащих деревень. Здесь, конечно же, не было такого большого потока, но люди выглядели менее измотанными жизнью и разговаривали веселее. Проходя с ними через очередную деревню, мы стали свидетелями ещё одной неприятной сцены. Сначала послышались крики: «Ловцы креветок! Ловцы креветок!». Потом прямо у нас на пути выросла, возбуждённая толпа, которая всё продолжала пополняться сельчанами, выбегающими из-за домов. В центре толпы крепкие мужики вели за шиворот безоружного араба в форме Иностранного легиона и тщедушного вьетнамца в шарфике с цветами французского триколора. Их руки были связаны за спиной. Их довели до моста, крича: «Эй вы, наловите нам креветок побольше да пожирнее!». Чай потянул меня за рукав, и мы зашагали дальше в сторону темневшей впереди чащобы, раскинувшейся прямо за деревней.
– Дядя Чай, а что происходит? – спросил я.
– Ничего особенного. Поймали одного палача и одного стукача. Сами виноваты. Нечего было шляться, где не следует. В Восьмой зоне рулим мы, и все жители это знают.
Я оглянулся. Несчастной парочке уже связали ноги и, повесив на шею по валуну, пинками столкнули в реку. После этого толпа крестьян мгновенно рассосалась, должно быть, быстрее, чем успели успокоиться круги на воде.
Мы тем временем уже скрылись в джунглях, где ненасытный мрак поспешно отвоёвывал себе пространство у последних, слабых лучей солнца, уходившего за край света. По пути, то слева, то справа голоса невидимых людей спрашивали у нас из темноты пароль, на который мы давали свой отзыв, пока мы, наконец, не выбрели на полянку заполненную людьми и приветливо залитую светом костров. У одного из костров на развёрнутом пледе, расстеленном на земле, сидела, обняв колени и задумчиво глядя в огонь, красивая женщина в маскировочной одежде. Моя мама. Я бросился было к ней на шею, но она мягко отстранила меня:
– Кто ты, мальчик? – она смотрела на меня, не узнавая.
– Мама, это же я, твой сын, Мишель!
– Мишель?! – она неподдельно удивилась. – Что ты тут делаешь?
В этот момент в круг света отбрасываемого огнём вступила тень, отбрасываемая рослым поджарым мужчиной в военной форме, с закатанными рукавами. Мой отчим. Один из руководящих политработников штаба партизанской армии Южного Вьетнама.
– У тебя очень способный пацан, Май, – сказал он. – Мы отправим его в Кадетскую школу, созданную моим другом, бывшим офицером Иностранного легиона. Там он освоит не только военное дело, но и все другие необходимые дисциплины, даже спорт и музыку.
16.
Вот так я и попал в Девятую зону, на самом Юге Индокитайского полуострова, под Баклю. Я решил взять себе вьетнамское народное имя – Туан, я не хотел больше зваться по-французски Мишелем. Деньки потянулись весёлые и насыщенные. В школе было около сорока детей от двенадцати до шестнадцати лет, в основном дети партизанских командиров. Наш детский взвод разделили на три отряда, как в армии, и каждому выдали оружие. У командира был пистолет, у рядовых по автомату или винтовке. Мы учились и играли.
С утра я любил наблюдать как заместитель комбата, наш инструктор по вьет-водао занимается разминкой с трофейным японским мечом. Он очень плавно скользил между частых ветвей, произвольно меняя боевые стойки, играя с центром тяжести, меняя баланс, как бы примеряясь к жизненно важным центрам незримого врага. Заканчивал разминку он зачастую одним молниеносным ударом меча по банановому дереву, рассекая толстенный ствол одним движением, да так, что разрубленное надвое дерево продолжало стоять, как ни в чём не бывало. Меч проходил сквозь древесную массу, как сквозь масло. Потом, правда, он учил нас, что вовсе не обязательно владеть трофейным мечом или автоматом, для того чтобы практиковать искусство самообороны. Любой предмет способен превратиться в грозное оружие, будь это заострённый бамбуковый ствол, кирпич, или обрезок трубы, который можно спрятать в рукаве. Центральной концепцией в его поучениях было восстановление справедливости и гармонии в мире. Страдания невинных, злоупотребления властью, физическое и моральное насилие над личностью были порождением помутнённого сознания, тёмных сил эпохи раздора. Путь воина заключался в постоянном самосовершенствовании, потому что воин должен пройти сквозь эру раздора незапятнанным и всегда стремиться восстановить природный баланс между светлым и тёмным, исцеляя раны нанесённые гармонии мира замутнённым сознанием власть предержащих.
Для того чтобы мы не расслаблялись, он нередко нападал на нас в самых неожиданных местах. Бывало идём мы на занятия или с занятий, как вдруг выскакивает из непроходимых джунглей инструктор и с отчаянным криком, валит одного, а то и сразу нескольких из нас на землю. Излюбленным объектом для него стал почему-то добродушный здоровяк Лап, которого он особенно любил ронять на землю, обхватив ногами за шею – этим он как бы показывал, нам, что рост и вес противников, равно как и их количество, никогда не должны становиться препятствием для поединка с ним.
Большая часть уроков в школе была посвящена военному делу: мы изучали различные виды вооружений, применявшихся на войне, основы сбора разведывательных данных, практиковались в стрельбе и метании гранат, занимались физической подготовкой. После школы мы выполняли свои обязанности по поддержанию чистоты территории, приготовлению пищи, мытью посуды, уборке. Не преувеличивал отчим и насчёт музыки – занятия вёл известный ещё с довоенных времён композитор. Человек эмоциональный и творческий он влюбился здесь в учительницу французского языка, но та заняла с ним позицию полной неприступности. Позже она вышла замуж за известного в партии полевого командира. В результате появились лирические песни «Голубая река» и «Раненая птица», которые очень любили в народе даже после войны. Когда же наступал вечер, мы все собирались на центральной поляне для обсуждения вопросов марксистско-ленинской теории и прослушивания последних новостей и фронтовых сводок по радио.
На Севере уже тогда намечался перелом. Де Латтр, отстояв французские позиции в Ханое и Хайфоне, решил было перейти к наступлению. Зиап знал, что на этот раз имеет дело с очень и очень достойным противником, с лучшим генералом Франции, и был готов к схватке. Войска де Латтра атаковали силы Рабоче-крестьянской армии по земле, по воде и с воздуха – в бой были брошены американские танки «Шерман М-4», с моря в дельту Красной реки были введены амфибии с морской пехотой на борту, а с воздуха в места скопления красноармейцев посыпались бомбы и десантные батальоны. Наши были вынуждены отступать от Красной реки к Чёрной. Трижды Зиап бросал свои войска в контратаку, и трижды терпел поражение от де Латтра, в первую очередь из-за технического превосходства французской армии. Если Зиап, при планировании сражений, основывался на прекрасном знании местности, то де Латтр каждый раз умело использовал все доступные ему технические преимущества над врагом.