«Соберись, не будь дурой! – зашипел внутренний голос. – Пойдешь на попятный сейчас – считай, проиграла раз и навсегда!»
Яна выпрямила спину и напустила на лицо вызывающе-наглую ухмылку.
– А я сказала: этому не бывать, пока ты не найдешь нормальную работу.
Сид издал смешок, за которым читалось еле сдерживаемое бешенство.
– Сколько у тебя там зарплата будет? – Яна изогнула бровь.
– Нам хватит, – Сид холодно нахмурился. – Полторы за представление… За палку.
От Яны не укрылось, как он торопливо поправился на цирковой жаргон.
«Хочешь сойти за тертый калач? Ну-ну…»
– Палок пятнадцать в месяц обещают. С голода не умрем, – небрежно закончил Сид.
Яна на секунду прикрыла глаза. Она понимала, что собирается буквально добить его. Но промолчать было нельзя.
«Сдашься сейчас – проиграешь!»
Она разразилась убийственно-пренебрежительным, оскорбительным смехом:
– Да что ты говоришь? И это все, на что ты способен?
Сид умолк. А Яна все веселилась:
– Да я же в три раза больше тебя получаю! Ты считать умеешь?!
Отсмеявшись, она встала на ноги и холодно покачала головой:
– Забудь, Сид. Это несерьезно. Я не уволюсь.
В гробовом молчании она пересекла комнату, выключила свет и бросила:
– Уже поздно. Доброй ночи.
Она невозмутимо забиралась под одеяло, когда Сид резко крутнулся на пятках и вышел из комнаты, напоследок грохнув дверью.
– Так что он сказал? – воспоминания прервал настойчивый голос Владиза.
Яна бледно улыбнулась.
– Он не работой со мной мерился. А партнерами.
– Кем? – Владиз насмешливо поднял уголки губ.
– Ее вот живой назвал… – тихонько протянула Яна, завороженно глядя в окно. – А тебя – симулякром.
– Кем?
Владиз нервно усмехнулся. Яна неохотно перевела на него взгляд и пояснила:
– Симулякром. Это такое философское понятие, введено в двадцатом веке…
– Жоржем Батаем. Я знаю, – нетерпеливо перебил Владиз. – К чему это?
– Так Сид называет людей… Нет, они не люди. Погоди.
Яна смущенно потерла бровь. Владиз ждал, попыхивая вейпом.
– Вот смотри. В детстве у нас был сосед. Я часто видела его, возвращаясь из школы. Он выходил покурить на лестничную площадку. Всегда пьяный вдрабадан, провонявшая потом тельняшка… Шлепал в разношенных тапочках туда-сюда вдоль чужих дверей.
Владиз скептически хмыкнул.
– Ну таких у нас немало. В той дыре, где ты выросла…
Яна упрямо мотнула головой.
– Нет, я не договорила! Самой большой ошибкой было… – она сглотнула и помедлила, борясь с давним детским страхом. – Было здороваться с ним.
– Здороваться? – Владиз ласково улыбнулся. – Почему, дурашка?
– Понимаешь, – Яна уперлась неподвижным взглядом в чашку Владиза, – он оживлялся, если с ним поздороваться. Сразу начинал говорить, монотонно так, как заведенный… Про войну в Афгане. Про то, как гонял чертей по горам, про контузию. Про то, что все женщины – бляди, что на пенсию не прожить, потом снова про контузию. И так без конца, по кругу.
– Подумаешь, – Владиз зевнул. – Эка невидаль…
– Нет, ты не понимаешь! – горячо возразила Яна. – Он всегда был там, в любое время дня и ночи! Всегда на посту, всегда в тельняшке. Он не живой был. Живой человек так бы не смог. А этот… Он энергией питался, вниманием людей…
Она помолчала и неохотно выдавила:
– Мне до сих пор иногда снятся сны. Кошмары. Его нескончаемое бормотание…
– Мелкая, – Владиз прихлопнул ладонью по столу. – Ты тогда ребенком была. Да, кажется, и сейчас осталась.
Но Яна не слушала.
– А знаешь, – она сузила глаза и заговорила негромко, с жаром, – знаешь, как отличить симулякра? Вот спроси его, как дела. Знаешь, что он ответит?
Владиз терпеливо улыбнулся.
– Нет, не знаю.
– Ничего! – Яна подалась вперед. – Он вообще не поймет вопроса! Потому что и не живет вовсе. Он не бывает в другой одежде, в другом месте. Всегда там, всегда на посту…
Она начала тихонько раскачиваться из стороны в сторону.
– Ну все, хватит, – Владиз делано рассмеялся. – Развела тут жути.
– Они не люди, – Яна упрямо наклонила голову. – Бесполезная пустая оболочка. Они только сосут твою энергию. Мертвые голограммы…
– Мелкая, – перебил Владиз. – Посмотри на меня.
Яна неохотно подняла глаза. Владиз сидел на кончике дивана, подавшись вперед, и пристально смотрел на нее своими огромными незамутненными голубыми глазами.
– Посмотри на меня. При чем тут я? Ведь я-то живой!
Она медлила с ответом. На кухне неожиданно стало холодно.
– Вот, потрогай, – Владиз с усмешкой протянул руку. – Какая же я мертвая оболочка?
Его ладонь лежала на столе, белая и неподвижная, как будто сломанный предмет. Яна неожиданно поняла, что не хочет к ней прикасаться.
– Ну же! Смелее!
Владиз улыбнулся странно заискивающей улыбкой и облизнул сухие губы. Он настойчиво подвинул ладонь через стол.
Яна почувствовала себя пригвожденной к месту этими немигающими льдистыми глазами. Как зачарованная она медленно протянула свою потную, мелко подрагивающую ладонь. Секунду поколебалась и неохотно коснулась руки Владиза.
Ее кольнуло секундное омерзение – словно дотронулась до пыльной резиновой перчатки.
Пальцы Владиза молниеносно сомкнулись на ее запястье.
– Видишь? – он ликующе улыбался.
«Каждому иногда нужно, чтобы ему кто-то это сказал», – Яну пронзило острое чувство жалости.
Она тепло улыбнулась и пожала его запястье:
– Конечно. Ты живой. Живой!
Это сработало. Владиз расправил плечи и обрадованно хлопнул ладонью по бедру.
– Вот и славно!
Он полез в карман. Яна знала, что он там ищет.
– Нюхнем?
Она безнадежно пожала плечом. Возможно, это поможет хоть немного разогнать тоску.
– Давай…
Уже через полчаса они смеялись на пустой кухне, и Яна больше не чувствовала себя такой одинокой.
– Слушай сюда, мелкая, – Владиз заговорщицки перегнулся через стол. – Все ты правильно делаешь. Хочешь отстоять свое – включайся в борьбу и никакого нытья.
Яна неуверенно улыбнулась.
– Да ты и так все знаешь, – махнул рукой Владиз. – Вон, похудела, в глазах огонь… Молодец! Ты своего не упустишь.
Он смотрел на нее так весело и ободряюще, что у Яны потеплело на душе. Она благодарно пожала руку друга. Единственного человека, которому не плевать на ее проблемы.
Больше она не испытывала отвращения от прикосновения к этой холодной бледной ладони.
Владиз расслабленно откинулся назад и прищурился от удовольствия.
– Расскажи мне про него еще. Про Сида…
Новая волна благодарности затопила Яну. Ей так нужно было говорить хоть с кем-нибудь о нем, о единственном мужчине, имевшем для нее значение. Она улыбнулась и начала рассказывать. Болтала все, что в голову придет, с нежностью и теплом отыскивая и передавая мельчайшие, самые родные черточки Сида.
Если бы она посмотрела в этот момент на Владиза, то увидела бы, каким плотоядным блеском горят его глаза и как странно он все гладит и гладит себя по волосам.
Но Яна смотрела куда-то вдаль, сквозь мерзлую ноябрьскую ночь – туда, где был ее любимый. А рядом с ним – юркий рыжеволосый эльф, которому под силу украсть любое сердце.
Когда в день премьеры Сид ввалился в гримерку, он с первого взгляда понял: Ника взвинчена до предела.
– Где тебя носит?! Почему не брал трубку?
– Ну… – Сид расслабленно опустился на стул, – вот он я.
– Ты на часы смотрел?! – Ника в бешенстве закусила губу.
– Да, еще целый час до представления.
– Всего час, Сид! Ты должен быть на месте за два, как минимум!
– Бэби, релакс, – он потянулся, чтобы приобнять ее за плечи. – Мне переодеваться пять минут.
Ника увернулась и зло дернула щекой. Она была уже в гриме и костюме: обтягивающие лосины телесного цвета, черное боди и кумачовый, отделанный золотом, фрак с кокетливыми фалдами. Сид невольно залюбовался ее скульптурной точеной фигуркой, но она даже не заметила его восхищенного взгляда.
– Запомни: ты должен быть на месте за два часа. Иначе говно ты, а не артист.
Она шагнула к выходу из гримерки, но задержалась в дверях и жестко припечатала:
– Хочешь здесь работать – не смей спорить.
Хлопнула дверь. Сид пожал плечами и полез в рюкзак за формой. На этот раз он тщательно погладил майку.
Закулисье манежа преобразилось перед премьерой. Всюду деловито сновали толпы униформистов, перед форгангом был выставлен реквизит: блестящие барьеры и обручи, алые тумбы и нарядно украшенные клетки для мелких зверей. Из конюшен доносилось нервное фырканье: животным передался ажиотаж людей.
Но больше всего Сида поразили артисты труппы. При виде пышных костюмов разбегались глаза: красное с золотом, нежно-голубые кружева, черный бархат, стразы, ленты, цепочки. И, конечно, грим: густо подведенные (и у мужчин тоже) глаза, блестки на лицах и волосах, алые росчерки губ и черные – бровей.
Казалось бы, сами люди должны теряться за всей этой бутафорией, но нет. Грим не в силах был скрыть жесткого блеска сухих глаз, под легкомысленными костюмами каменно бугрились разогретые мышцы, движения – собранные и отточенные.
Здесь никто не суетился зря: все действия были расписаны вплоть до секунды, каждый знал, что ему делать.
Сид почувствовал укол зависти: эти люди годами выходили на публику и устраивали шоу. День за днем – многие работали в манеже с детства. Им нечего было бояться. Казалось, Сид здесь единственный, кого бьет лихорадочная дрожь.
Он выдохнул и сжал руки в кулаки.
«Ты отлично справишься, buddy. Ты такой же, как они, – вы одной крови!»
Занавес форганга был плотно задернут, но с той стороны доносился гул голосов: цирк постепенно заполнялся зрителями. Сбоку висел экран телевизора. Камеры передавали на него картинку с манежа, который пока пустовал.
За монитором сосредоточенно следил невысокий мужчина в черном. Он то и дело подносил к губам рацию и неразборчивым лающим голосом передавал какие-то команды.