Сид блаженно жмурится и тянет время, крутит в руках полупустую бутылку вина. Он делает долгий глоток, щурится на пламя свечей и молчит до тех пор, пока Яна не прижимается к нему еще теснее. Тогда он заглядывает подруге в глаза и с улыбкой заканчивает:
– Говорят, если отдать симулякру кусочек души, то рано или поздно сам станешь таким же.
Яна зачарованно глядит в желтые, будто горящие изнутри глаза. На секунду она чувствует ледяное дыхание недоброго предчувствия на щеке, но тут же прячется под плед, разражается облегченным смехом:
– Да ну тебя! Глупый, нам ведь так нужна эта работа!
Сид отвечает довольным хрипловатым смешком и лишь пожимает плечами:
– Я тебя предупредил. А ты уж сама решай, бэби.
Убаюкивающий шум дождя, живое пламя свечей…
Яна провела дрожащей рукой по лицу, с усилием возвращая себя в действительность. Это все неправда, вымысел, глупая сказка! Ей больно, холодно и страшно, а значит – она жива, что бы там ни говорили другие.
Легкие понемногу заполнило липкое дыхание ужаса, с потемок души донесся холодный шепоток:
– Для любимого ты уж точно умерла…
– Заткнись, тварь! – Яна с силой хлопнула себя по виску.
Перед глазами снова встало перекошенное ненавистью лицо Сида. Из полыхающих бешеным огнем звериных глаз рвутся наружу все демоны, а голос жесткий и злой, уверенный в собственной правоте:
– Собирай вещи! Утром тебя здесь не будет.
Он уже говорил однажды нечто подобное, но теперь все совсем по-другому. Янино чутье не могло ошибиться: сейчас это была не угроза, не крик боли, а холодный приказ.
Яна прижала ладонь к животу, жадно прислушиваясь к отголоску растущей в ней новой жизни.
Куда же им теперь идти? Все это было с такой любовью подготовлено для него, еще не родившегося: плетеная кроватка и зеркало с потешными рыбками, безмятежно-голубые стены цвета июльского неба – он ведь должен родиться в июле.
Какой чудовищной ошибкой ей теперь казалось мимолетное решение избавиться от этого маленького чуда! И какое же счастье, что она вовремя одумалась, отменила роковой визит в стерильно-ледяную, пропахшую антисептиком и страхом клинику. Сид бы сказал: верно, не оставили тебя добрые духи.
И вот теперь Сида нет, они остались вдвоем. Куда им идти завтра утром? Яна прижала ладонь к губам, но жалобный всхлип все равно прорвался наружу:
– Прости, мой малыш. Я тебя подвела…
Пьяно пошатываясь, она побрела прочь. Кроватка за ее спиной, любовно подготовленная детская – всему этому уже не бывать.
Так что же ей остается?
Яна стояла посреди комнаты с белыми стенами. Она потянулась к пыльной полке и сняла с нее заветную деревянную шкатулку. Холодно, ужасно холодно – почему-то совсем не так, как в голубой детской или солнечной ванной.
Она с минуту помедлила, но все же опустилась на постель. Какая разница, где быть, если главный холод давно и надежно поселился внутри?
Терпкий запах плитки гашиша, миниатюрная курительная трубка. Яна неуверенно улыбнулась. Сейчас она вдохнет в себя едкий смолистый дым, прикроет глаза и немного отдохнет. Всего пару минут, и на душе станет спокойнее. Может быть, тогда она сможет придумать выход. Конечно, сможет.
Она щелкнула зажигалкой, сделала глубокую затяжку и задержала в легких спасительный дурман. Несколько секунд – и внутри что-то сместилось, будто детали мозаики встали на свои места. Яна до боли сжала пальцы на резном угле шкатулки.
Она вспомнила, что еще рассказала Лиза в тот дождливый летний день на террасе кафе. В ушах отчетливо зазвучал прокуренный голос с нотками отчаяния.
– …А знаешь, я ведь как-то сама хотела со всем этим покончить… У него есть такой деревянный ящик с волшебными запасами – наверное, видела? У меня был свой escape-план: как остаться в той комнате навсегда, слиться с ней воедино и больше ни о чем не волноваться.
Лиза невесело смеется, а Яна устало прикрывает глаза, стараясь слушать только перестук дождя по брезентовому навесу…
Это действительно были Лизины слова? Или Яне все только приснилось? И имеет ли это уже хоть какое-то значение?
Яна медленно повернула голову, нашла глазами солнечно-охристый рисунок на белой стене. Она зачарованно уставилась на Трассу Ноль, чувствуя, как вся без остатка растворяется в лучах летнего заката, как хрустит на зубах дорожная пыль и как ласково шумит теплый ветер в кронах сосен.
А что, если Сид прав и она стала лишь жалким симулякром?
Что ж, тогда Яна знает, куда они с малышом могут податься. Ведь когда ты уже не совсем жив, у этого есть свои плюсы. Реальность становится гибкой, прозрачной и совсем послушной, правда?
Торопливо, не давая себе времени передумать, Яна выгребла содержимое шкатулки. Полиэтиленовые пакетики и сверточки фольги не поддавались, предательски выскальзывали из окоченевших непослушных пальцев.
Яна без разбора горстями отправляла в рот незнакомые таблетки и порошки – желтоватая, белая, розовая горечь, отдающая аммиаком… Скорей, скорей, пока сохраняется это чудесное чувство двойственности, пока слышен зов трассы, тонущей в огненно-малиновом небе!
Решение принято: разгадка найдена и обратного пути нет. В груди предвкушением спасительной свободы разлилось счастливое облегчение.
Протяжно вздохнув, Яна растянулась поперек постели. Лопатки уперлись в подушку, голова запрокинулась назад, пальцы ощутили уютное тепло кусачего клетчатого пледа.
Пережитое напряжение давало о себе знать: тело налилось свинцом, на грудь словно вывалили кучу камней. И все же Яна нашла в себе силы оторвать от пледа руку и опустить ее на живот. Сквозь ткань толстовки Сида она ясно ощущала тепло крошечной, вверенной ей одной жизни. Нежно поглаживая живот, Яна шепнула:
– Теперь все будет хорошо. Доверься мне, мой хороший!
Она выведет их к свету – главное не терять путеводную нить и не бороться с накатывающей дремой…
Из туманного небытия зыбко, как изображение на экране старого телевизора, выплывает картинка солнечного дня. Словно за изнанкой бытия неохотно разгорается, прогреваясь, исполинская лампа – и картинка обретает резкость, наполняется цветом.
Шагах в двадцати играет колдовскими волнами Озеро – льдистая бирюза с изумрудными переливами. От воды так и веет нетронутой первозданной свежестью. Как же славно забегать в нее утром, жмурясь и размахивая руками, роняя остатки сна на холодный мокрый песок!
Озеро плещется под бездонным пронзительным небом, а вдали едва маячит берег Большой земли: у самого горизонта громоздятся нарисованные махины темно-синих гор. Пейзаж по ту сторону бирюзовых волн условен и неподвижен, он – лишь бутафория, небрежно набросанная декорация. Реален только их маленький остров: песчаные дюны, поросшие соснами, бесконечные дни и звездные ночи, протекающие в волшебном уединении.
Яна щурится от солнца, вдыхает полной грудью и чувствует, как кружится голова. Оголтелый ветер едва не сбивает с ног, наполняет легкие запахом степных трав. На острове всегда дует ветер: этот непутевый парень не знает усталости и не нуждается в передышках.
Невдалеке вздымается знакомая дюна, на ее верхушке кренится раскидистая сосна. Выбеленные корни торчат из песка, с толстой ветки свисают грубые веревочные качели, а ниже по склону алеет маленькая палатка (такая уютная! это ведь их дом, настоящий).
Ну вот она и на месте. Подумать только, все получилось! Яна тихонько смеется и со всех ног бежит вперед, карабкается по рыхлому боку холма. Песок тут же набивается в кеды, зато дышится так легко, с тела словно сняли стальную броню.
Над очагом, сложенным из грубых кусков ракушечника, лениво курится дымок. Синеватое пламя лижет плавник, в центр костерка пристроен закопченный котелок.
Чуть в стороне – гладкая белая плита, на ней пирамидка из камней, украшенная перьями и сухими цветами.
Яна опускает руку в карман, нащупывает на дне горсть бесполезных монет и одинокую карамельку. Она достает леденец и робко кладет его к подножию пирамидки. Местные духи так добры к ним, мыслимо ли оставить их без подношения?
За спиной слышится деликатный шорох. Яна оборачивается и замирает в немом изумлении. О шершавый бок сосны точит когти кошка. Серая шерстка, плавный прогиб спины, откушенный кончик левого уха.
– Ума?!
Слова вырываются еле слышным шепотом. Яна стоит, не смея приблизиться, прижимает руки к груди в суеверном страхе: а вдруг это лишь мираж, еще шаг – и все развеется без следа?
Кошка дергает хвостом, мурлыкает и вприпрыжку бежит к хозяйке.
Яна падает на песок как подкошенная, подхватывает на руки горячее тельце, чувствует, как по щекам катятся горячие благодарные слезы.
– А, бэби! Ты вовремя: как раз чай поспел.
Не веря своему счастью, Яна медленно оборачивается.
Сид стоит по другую сторону очага: драные джинсы, голый по пояс, сигарета за ухом. В жилистых руках – целая охапка белого плавника. Он прижимает ее к груди, и человечек, вытатуированный на ребрах, словно танцует посреди не подожженного костра.
– Ну, так и будешь молчать?
На губах Сида играет привычная шальная усмешка, в глазах пляшут ласковые желтые искорки.
– Получилось! Я дома!!!
Выкрик рвется из груди вместе с дурацким смехом. Яна так и сидит на песке, не в силах подняться, ошарашенная и счастливая.
Сид хмыкает, опускает на землю охапку хвороста и склоняется над котелком.
– Знаешь, в волшебную страну ведут разные пути. Туда несложно попасть, только вот возвращаться уже не захочется.
– Конечно, не захочется, – Яна улыбается во весь рот. – Это ведь и был мой escape-план. Я на своем месте!
Сид не торопится с ответом. Он устраивается на песке у очага, зачерпывает в кружку травяной чай, тянет из-за уха сигарету.
– Ты уверена?
На минуту солнце прячется за пушистым облаком, налетает резкий порыв ветра. Он швыряет в лицо прядь выгоревших волос, заставляет зябко передернуть плечами.
Яна откидывает волосы за спину и нерешительно проводит рукой по животу, такому упругому и плоскому. Она тут же чувствует отклик: горячее радостное тепло поднимается от ладошки по запястью и выше, выше, к самому сердцу.