«А вот помойки у них нету», – подумал я.
Наш автобус в гараж не влезал. Он остался стоять возле дома и выглядел здесь странно, как советский танк на Лазурном Берегу. Макс, чтобы усугубить впечатление, раздобыл грязную тряпку и принялся протирать стекло.
– Максик, хватит тебе тереть, – сказал я. – Потом шланг возьмем и вымоем.
– Точно, шланг есть, – подтвердил юный хозяин особняка. – Я могу принести.
– Ну не сейчас же, блин. Слушай, Мишка, а твой отец – он кто?
– Он адвокат в Москве. У него своя контора. «Островский и партнеры». Борис Островский.
– Ясно, – сказал я. Я слышал эту фамилию по телевизору. Островский, кажется, вел крупные дела. Денег у него, судя по всему, было до черта. А сын даже день рождения не хочет праздновать. Смотри-ка, и верно: не всё можно купить за бабки.
– Пойдемте лучше в дом, – предложил Мишка, беспомощно оглядываясь и ища нас взглядом. – Можно в башню подняться.
– А там и жить можно? – спросил любопытный Костик.
– Там моя комната. Вы посмотрите. Оттуда хороший вид… должен быть.
Внизу, в просторном полутемном холле, мы встретили Мишкиного отца. Он посмотрел на нас, невесело улыбаясь. Дождался, когда все пройдут, и поманил меня пальцем.
– Вас как зовут, молодой человек?
– Петр. Петр Раевский, – зачем-то отрекомендовался я.
– А я – Борис. Борис Николаевич, как Ельцин, да… Вы не удивляйтесь, что я вас вот так пригласил в гости. Сын, может, не решился бы. А у него ведь сегодня такой праздник… Вы же сделаете ему приятное? Посидите с ним? У него здесь так мало… знакомых…
– А скажите… Дистрофия сетчатки – это очень серьезно?
– Очень серьезно, – кивнул Борис. – По крайней мере, так мне сказали даже в офтальмологическом центре в Хайфе, а я готов был платить им любые деньги… И российская… и наша клиника тоже сомневается, возможно ли улучшение. Бедный мальчик. Он даже не может учиться… Я привез ему компьютер, провел интернет, но он уже почти ничего не видит…
Я смотрел на него, и на душе у меня становилось все тяжелее.
– Остается купить ему аккордеон, чтобы он играл, как эти слепые в электричках, – вздохнул Борис. – Но я купил не аккордеон. Я купил электрогитару «гибсон». Миша любит музыку, знаете, рок-музыку… Это бывает в вашем возрасте… Сегодня подарю ему эту гитару. И усилитель.
– Комбик? – спросил я.
– Кажется, да. «Маршалл». Мне сказали, хороший.
– Да уж, – согласился я. – У нашего Макса… Вы видели, рыжий такой… У него тоже есть электрогитара, только он на ней играет так себе.
– Вы будете смеяться, но Миша играет с детства… Правда, на простой, акустической гитаре. Он и песни пишет.
Я даже не особенно удивился.
– И вот что, Петр... Вы ведь все уже выпиваете, не так ли? Я угощу вас, в доме есть виски (я вздрогнул), джин, хорошее вино… Возьмите ради праздника, только не переусердствуйте, ладно?
– Я все понял. Мы попробуем развлечь его.
– Почему-то я вам верю. Это странно при моей профессии… Я, чтобы вы знали, адвокат… Таких историй наслушаешься… Кстати, ваша фамилия мне знакома, только не помню, в какой связи…
– Был такой декабрист, – подсказал я.
– Да, да… А также октябрист, роялист и пианист… Нет, конечно. Вы меня не путайте, юноша. Я запоминаю только то, что относится к делу… Особенно если это дело тянет на уголовное. Впрочем, как говорится, бог с ними со всеми… Отдыхайте…
Он пожал мне руку, затем не очень-то ловко похлопал по плечу, надеясь, вероятно, завоевать мое расположение. Но этого и не требовалось. Мне и без того хотелось помочь его дорогому Мише снова почувствовать себя нормальным парнем. Девчонку бы ему, да без комплексов. Мы-то что? Мы только вискарь бухать умеем… брр…
Потом я подумал вот о чем: значит, дело моего отца было достаточно громким в Москве, раз слухи дошли даже до самого господина Островского. Тогда не приходится удивляться, что за нами гоняются все, кому не лень.
А ведь здесь мы как в крепости, – подумал я. Мы можем переждать. Мы можем даже забраться на наблюдательную вышку… И еще тут есть компьютер с интернетом.
Эпизод22. На вышке было светло. С нее действительно открывался потрясающий вид. Мы узнали даже, куда ведет дорога: она петляла между невысоких холмов и в самом деле возвращалась на московское шоссе. Получалось, что мы заехали сюда совершенно зря. Об этом мне сказал на ухо Макс, а я только пожал плечами. Не то чтобы я стал фаталистом, но почему-то с некоторых пор мне казалось: всякое наше движение что-нибудь да означает. Даже если неясно, что. Говоря проще, всем нам не мешало бы схорониться в тихом месте на денек-другой, чтобы поразмыслить над этим. В этом смысле я и ответил Максу, и тот нехотя согласился.
Костик с Шерифом тем временем оглядывали окрестности. Хозяин башни смотрел на них с грустью, и я решил отвлечь его:
– Мишка, – начал я самым невинным голосом, – а у тебя здесь девчонки никогда не бывали?
– Бывали, – ответил он. – Но сейчас нет.
– Сейчас однозначно нет, – подтвердил я. – Ты не ошибся. Можешь даже пощупать. Ну, а вообще?
– Вообще мы переписывались по сети. Уже здесь. Но у нас ничего не получилось.
– Да не бывает так, чтобы совсем ничего, – сказал Макс грубовато. – Плохо писал, наверно.
– Я совсем перестал писать. Месяца три назад. На экране все расплывается. Не отца же мне просить вслух читать, правда?
Макс смутился.
– Ну, прости. Я не знал. Но можно же приятеля попросить. Все так делают: пишут вместе, сидят, прикалываются, а потом…
– Хочешь, напиши что-нибудь за меня. Если тебе интересно. Я не стану. Мне всё равно.
– Гордый какой. Мне б такую башню, я бы вообще с телками кувыркался не переставая.
Неожиданно Мишка рассмеялся:
– А у меня почему-то тут никак не получалось. Мне казалось, что нас все видят. Я-то ничего не вижу, а меня – все… Даже если темно… Это мания, конечно…
– Мания преследования, – сообщил Костик.
– Ну и вот. Но на самом деле все было еще более мерзко. Мы познакомились по интернету, а она у меня украла деньги…
– А вот это уже не мания.
– Папа когда узнал, жутко разозлился. На меня, конечно. Потом взялся сам искать мне знакомых, в своем кругу, но я ему сказал – этого не нужно…
– Да, дружище, хреново тебе, – сказал Макс.
– Зато есть что красть, – откликнулся Шериф сурово. – Не так плохо.
– Это всё не мое, – возразил Мишка. – Там, где мы жили до этого, там было лучше. Там все жили одинаково, я еще хорошо видел, гулял по улицам. Мы траву курили. По субботам у хасидов из лавочек кока-колу воровали… На складе стоят бутылки, целыми упаковками. Берем и убегаем… Он злится, кричит, а сделать ничего не может…
– Кто такие хасиды? – спросил Шериф.
– Они очень религиозные. Им в шабат работать нельзя, грех. Даже свет включить нельзя. Прислуга включает…
– Слушай, а ты молодец, оказывается, – ухмыльнулся Макс. – Так им: кто не работает, тот не пьет кока-колы…
– Там я был нормальный, – грустно сказал Мишка. – А здесь – новый русский. Вам смешно?
– Значит, ты новый русский еврей? – спросил Шериф.
– Не совсем. Но отец так устроил, что да. Когда уезжал. Десять лет назад.
Зазвонил телефон, который стоял прямо на полу. Мишка обернулся на звук, поднял трубку, послушал и ответил: «да, идем».
– Зовут вниз. Они все-таки устроили праздник.
– Минуточку. Раз есть гости, должен быть и праздник, – воскликнул Макс. – Давай, корми нас. Мы тебе не хасиды, для нас пожрать – не влом. А потом еще кататься поедем.
Если я хоть что-нибудь понимаю в людях, то Мишка был счастлив.
Потом говорились тосты (Борис Николаевич переоделся и выглядел представительно, как по телевизору), пилось терпкое красное вино (мне оно понравилось), дарилась пузатенькая, сияющая огненно-рыжим лаком гитара (Мишка взял ее в руки и сразу, хотя и не на полном звуке, произвел такой пассаж, что Макс восхитился. «Йес», – сказал Мишка, никто его не понял, но Костик с важным видом закивал: оказывается, так называлась очень старая и очень сложная английская группа). После всего этого есть уже не хотелось. Мишка взял гитару и понес наверх, а Макс, кряхтя, поволок туда же тяжелый черный комбик размером с два пивных ящика. Борис вручил мне бутылочку вина, а Шериф незаметно прихватил со стола такую же.
В стеклянной башне было уже темно. Ярко светила луна. Сквозь прозрачный потолок были видны и звезды, и млечный путь. Костик засмотрелся на небо, и Макс водрузил комбик ему на ногу. Тот от неожиданности вскрикнул так, что Мишка испугался. Пришлось обоим налить. Нахальный Макс попросил гитару, воткнул провод в усилитель, покрутил ручки и сыграл что-то из своей любимой «Нирваны», довольно складно. Но Мишка взял у него «гибсон» и с ходу врезал то же самое. Макс спросил: «Ты чего, тоже Кобэйна снимал?» – «Первый раз от тебя услышал», – ответил Мишка, и Макс надолго заткнулся.
Уже ночью мы добрались до Мишкиного компьютера. Это был навороченный аппарат – папа-адвокат не пожалел денег. Монитор был просто огромным, чтобы человеку с плохим зрением можно было хоть что-то разглядеть, вот только Мишка уже мало что видел. Иногда он на ощупь лазил в интернет. Друзья, оставшиеся в теплых краях, все еще присылали ему письма.
Мы сидели втроем – Костик, Мишка и я. Шериф и Макс завалились спать в комнате для гостей.
Мишкино обиталище удивило меня. Похоже было, что все усилия высокооплачиваемого дизайнера были нарочно сведены на нет: итальянская мебель была расставлена в самых неожиданных местах; прямо из пола торчали светильники на тонких ножках, как будто светящиеся галлюциногенные грибы; подозрительно большая кровать стояла как-то косо, причем прямо перед ней, в ногах, громоздился широкоэкранный телевизор на подставке. Тут же в беспорядке валялась одежда.
Приглядевшись, я понял еще кое-что. Комната не желала ничего рассказывать о хозяине: тут не было ни книжных полочек со всякими игрушками и безделушками, ни постеров на стенах, ни раскрытых на интересном месте журналов. Только темный заст