е заглушены.
Я такой залез в кабину, дверь захлопнул, сижу. Сверху видно все. Х…й, думаю, теперь меня возьмешь. А сам за руль взялся, гляжу – на рычаге передачи нарисованы, что-то шесть или восемь, я и не знал, что столько бывает.
И тут как раз эта кодла вся из помещения вываливает. Уже не поймешь, кто кого мочит, но монтировками мужики машут по делу, сразу видно. Все в крови, кто-то на землю валится. А я вижу, сам Аслан и еще пара уродов к себе в «бэху» лезут, и уже внутрь засунулись, только то ли ключа у них нет, то ли что, но завести не могут. И тут меня как что дернуло: они – пехота, а я-то на танке. Я педаль вдавил, как газанул, что дымом все заволокло, и еще, и еще, потом как-то первую врубил, сейчас за руль посади – и не вспомню, а грузовик как попрет! Руль выкручиваю (он легко крутится, хорошо) – и на них. И вот как дополз до ихней машины, газанул, а она как захрустит, п…дец, такой скрип ужасный, – а потом уже, как стекла полетели, услышал, как эти внутри визжат. И вот, верите или нет, как этот визг услышал, сам заорал и железку еще сильней вдавил. Вот вам, думаю, за брата, вот вам за всех. Дальше мало что запомнил. Помню только – я кричу чего-то, и русские вокруг бегают, орут. Из кабины меня вытащили – а, говорят, ты тоже из этих? Грузовик хотел угнать?
Я, конечно, отмахиваюсь, но их же человек двадцать, и все с монтировками. Все равно прибили бы. Правильно их зовут: дальнобойщики. Уже все, перед глазами все плывет, как нокдаун. Встать не могу.
Как вдруг тут слышу, кто-то кричит: не бейте его, я его знаю! Смотрю, а это девчонка с трассы, помните, Машка. Помните, да? Еще как? Не понял я вашего юмора. Ну, в общем, растолкала там всех, вцепилась, не помню уже, чего говорила, только мужики вроде отстали. Да к тому же смотрят, у тех в «бмв»-то совсем плохие дела. Надо когти рвать, говорят, а то вот-вот менты приедут. Короче, разъезжаться начали. А Машка со мной осталась. Еще, помню, дождь сильный начался, молнии, гром. Повар, оказывается, скорую вызвал. Меня сюда привезли. Больно было очень. Ничего не помню. Просыпаюсь, а тут Макс на меня смотрит. И вы с Костиком. И девчонка эта.
Такая вот х…йня».
Эпизод 40 - 42
Эпизод40. От тюрьмы Шерифа спас повар, который шепнул пару слов по-армянски толстому и носатому фельдшеру «скорой помощи». Фельдшер увез его еще до разбирательства и поселил в уютной палате горбольницы с диагнозом «несчастный случай». Несколько пострадавших дальнобойщиков поместилось в другом отделении. Они помалкивали в тряпочку: видно, сами монтировками намахались всласть. Потерпевших милиция почему-то не нашла.
Но обо всем об этом мы узнали после.
А тогда, выехав с больничного двора, мы снова отправились на Железнодорожную. Уже была глухая ночь. Окна не горели.
– Маринка, тебя к дому? – спросил я, осторожно подъезжая к пустынному переезду.
– Ну, а куда, – печально откликнулась она. – Хотя спать не хочется.
– Вот именно. Поехали за пивом, – сказал Макс. – Сколько дней уже носимся, как подорванные. Надо хоть раз посидеть спокойно. Как раньше.
Судя по всему, Макса тоже накрыла пенная волна ностальгии, и я даже знал, где именно: на задворках больницы, как две капли воды похожей на нашу.
– А что? – повернулся Макс к нашей пассажирке. – Марина, ты ведь не против?
Я смотрел на Марину в зеркало. Она подняла глаза на Макса, и их взгляды встретились. Мне отчего-то стало грустно.
Я развернул машину, и спустя недолгое время мы уже подъезжали к небольшому магазинчику с вывеской «24 часа». Молодая разбитная продавщица, похожая на цыганку, посмотрела на нас иронически. Заполнив трюмы под завязку, мы легли на прежний курс, с приятным стеклянным звоном пересекли железнодорожные пути и, миновав знакомый ряд темных бараков, заехали на ближайший пустырь. Я заглушил мотор и перешел в кают-компанию.
Было тихо. Костик зажег свечку, и окружающий мир, как обычно, пропал для нас – только слышно было, как в кронах деревьев шумит ветер. Мы несколько минут сидели молча, прихлебывали пиво и – как бы получше сказать? – дружелюбно глядели друг на друга.
– Хорошо, наверно, когда есть свой автобус? – спросила вдруг Марина. – Едешь куда хочешь.
– Да я всю жизнь об этом мечтал, – честно ответил Макс. – Собраться и поехать по трассе. Чем дальше, тем лучше.
– Девчонок катать?
– А то, – усмехнулся Макс, как ни в чем не бывало. Я не удержался и вздохнул. А Костик – тот и вовсе покраснел.
– Парни все такие, – заявила Марина. – Наши местные и те туда же. Хотя автобус купить пока никто не додумался.
– А ты бы согласилась с нами поехать? Если бы мы позвали? – спросил я.
– Что, уже зовете? – она рассмеялась, обошла столик и с очень игривым видом забралась с ногами на наш знаменитый задний диван. Вы скажете – случайно? Хрен там – случайно. И не боялась она ничего, и как будто заигрывала с нами со всеми, и вообще – воля ваша, но мне никогда еще не приходилось оказываться в такой идиотской ситуации. Еще немного, и я сгрыз бы себе все локти и даже пятки.
Макс, похоже, чувствовал то же самое. Они переглянулись с Костиком и вылезли из автобуса отлить (мы тут рядышком, – неуместно сообщил Костик). А пока они в темноте искали подходящие кусты, Марина внимательно посмотрела на меня и спросила очень спокойно:
– Петь, а если нет никакого тайника? Что ты будешь делать?
– Маринка, – сказал я. – Может, этих денег и вообще в природе нет. Да и черт с ними. Я только хотел тебе сказать, что... пусть твоя мать меня не полюбит... когда я вернусь домой, я буду скучать о тебе. Как ни о ком вообще... Я не то говорю?
– Ты не говори ничего. Только не уезжай.
Я вскочил и в одно мгновение оказался рядом с ней. Мне хотелось, чтобы она говорила со мной еще о чем-нибудь, все равно о чем. Я тихонько погладил ее волосы; она поймала мои руки и зажмурилась на одно мгновение, а я замер на целую вечность. Но вечность кончилась, и я услышал:
– А вот это уже совершенно лишнее.
Я мог бы стереть этот кусок текста – вы всё равно не почувствуете разницы, замени я его сейчас каким-нибудь буниным или барбарой картленд, – но, пожалуй, я его оставлю. Потому что я – не слюнявый барин-сочинитель, и не извращенец, спускающий прямо на исписанный лист бумаги, вроде этого француза с его les enfants terribles. Этот отрывок прошлого записан в моей памяти огненными буквами, – что смысла убирать десяток строчек на экране? Вы не услышите от меня никаких жалоб, кроме этой, первой и последней: я не виноват, что девушка, в которую я втрескался по уши, была моей сестрой.
За спиной лязгнула дверь:
– А мы с улицы всё видим, братики-сестрички, – Костика душил смех. Макс молча уселся на свое сиденье и взялся открывать новую бутылку. Он для чего-то повертел ее перед глазами, зажал между колен и вооружился отверткой.
– Маринка, это нечестно, – проговорил он, подцепляя краешек пробки. – Целоваться с братом, когда вокруг так много хороших пацанов.
Тут, верите или нет, моя сестра делает шаг по направлению к Максу, протягивает руку, откидывает выгоревшую челку с его лба, запрокидывает его одуревшую голову и легонько целует прямо в губы.
Я застонал – мысленно, конечно.
Бутылка в руках у Макса зашипела и залила его руки липкой пеной. И все кончилось.
Эпизод41. Утром Маринкина мать вернулась с ночной смены. И заловила меня у водопроводной колонки. Согнувшись в три погибели, я пытался чистить зубы. Струя шипела и разбивалась о землю ледяными брызгами. Мои джинсы уже были мокрые, хоть выжимай.
– Петя, – окликнула Лариса Васильевна. – С добрым утром.
Я выпрямился и постарался широко улыбнуться.
– Как ночь прошла? – спросила Лариса Васильевна как бы между прочим.
«Да так себе, – подумал я. – Чуть не грохнули. Короче, все в порядке».
А вслух сказал:
– Спасибо вам, Лариса Васильевна. Мы нашего друга навестили в больнице. Несчастный случай...
– Спасибо мне можешь не говорить даже. Знаю я, какой у него там несчастный случай. Гачикян мне тоже лапшу вешал: совсем случайный, совсем несчастный… А то я не отличу ДТП от драки с поножовщиной. После десяти-то лет на «скорой».
– Это не поножовщина, – оправдывался я. – Он вам после сам все расскажет.
– Не уверена, что хочу его видеть. Марина, я надеюсь, дома?
– Конечно, дома, – подтвердил я.
Я вспомнил, как вчера ночью Маринка прогнала нас с Максом с крыльца, когда мы вызвались ее проводить. В окне второго этажа зажегся свет, а мы торчали внизу, кисло поглядывая друг на друга, как два кота. Сквозь скромные ситцевые занавески мы видели маринкин силуэт. Она нарочно задержалась на кухне, потом прошлась взад-вперед по комнате.
Помню, тогда я почему-то подумал: меня ведь не было рядом с ней целых шестнадцать лет. Я даже не видел ее подружек и одноклассников. Не знал, с кем она поцеловалась в первый раз. Кто ее провожал до улицы Железнодорожной.
Откуда-то пришла знакомая рыжая собака, Найда. Она обнюхала нас с Максом, вежливо повиляла хвостом. «Вот у кого спросить бы, вот кто всё видел», – усмехнулся я про себя.
Наконец свет в окне погас. Мы подождали еще немного и с позором убрались обратно в автобус, а собака – под крыльцо.
– Она девочка умная, – продолжала тем временем Лариса Васильевна. – Я надеюсь, что ты тоже. И потом, ты все-таки ее брат. Не забывай.
«Да я и так про нее постоянно думаю», – вздохнул я.
А Маринка уже спускалась по лестнице к нам. В тоненьком платье, под которым... ну да ладно. Одним словом, милая младшая сестричка.
– Привет, мамочка, – пропела она. – Мальчики вчера в больницу ездили.
– Да я наслышана про вашу историю, – отозвалась мать. – И что ты с ними была, тоже в курсе.
– Ну, я им просто показала, куда ехать, – беззаботно отвечала Маринка. – Мы пойдем в центр, погуляем?
Ларисе Васильевне ничего не оставалось, как только развести руками и отправиться домой – отдыхать.