ол и вскоре вышел на широкую улицу, мимо него прошел по-деревенски одетый человек и приветствовал его, как приветствуют священников. Фонарь освещал название улицы на угловом доме. Лиебхартшталь — ну что ж, не так далеко от дома, который Фридолину пришлось покинуть меньше часа назад. На секунду он был готов поддаться соблазну снова вернуться туда и подождать развития событий. Но Фридолин тут же отказался от этой затеи из соображений, что подвергнет себя еще большей опасности, но едва ли приблизится к разгадке тайны. Он представил себе, что, должно быть, сейчас происходит в вилле, и его переполнили гнев, отчаяние, стыд и страх. Подобное душевное состояние было столь невыносимым, что Фридолин почти сожалел о том, что не лежит с ножом между ребер в том затерянном переулке с дощатым забором. Тогда бы эта безумная ночь с ее абсурдными, не имеющими конца приключениями, приобрела хоть какой-то смысл. Возвращаться домой вот так казалось ему просто нелепым. Но еще не все не потеряно. Завтра будет новый день. Фридолин поклялся, что не успокоится, пока не найдет прекрасную женщину, чья сияющая красота околдовала его. И только сейчас он в первый раз за всю ночь подумал об Альбертине. И вдруг осознал, что она лишь тогда сможет снова стать его, если он изменит ей со всеми, со всеми женщинами, встретившимися ему сегодня: с обнаженной женщиной, с Коломбиной, с Марианной, с той проституткой из грязного переулка. А не следует ли разыскать и того студента, который его задирал, чтобы вызвать на дуэль на шпагах или лучше на пистолетах? Какое ему теперь дело до чужой или даже до своей собственной жизни? Неужели человек все время должен подвергаться риску только по велению долга или из самопожертвования, и никогда — из прихоти, страсти или просто из желания померяться силами с судьбой?
Тогда Фридолину снова пришло в голову, что он, вероятно, уже носит в своем теле ростки смертельной болезни. Разве это не глупо, умереть после того, как ребенок, больной дифтеритом, кашлял тебе в лицо?
«Может быть, я уже болен, — подумал он. — Разве это не жар? Разве я не лежу сейчас дома в постели, и все, мною пережитое, — ничто иное, как ночной бред?!»
Фридолин открыл глаза так широко, как смог, провел рукой по лбу и щекам, пощупал пульс. Пульс был чуть-чуть учащенным. Все остальное — в порядке. Он в полном сознании.
Доктор снова зашагал по улице в направлении к городу. Мимо, грохоча, проехало несколько рыночных повозок, Фридолину навстречу все чаще попадались бедно одетые люди, для которых уже начался новый день. В окне кофейни был виден сидевший за столиком толстый мужчина с шарфом на шее. Перед ним мигал огонек газовой лампы, голова опущена на руки, он спал. Дома все еще стояли темные, лишь в немногих окнах горел свет. Фридолину показалось, что он чувствует, как постепенно просыпаются люди; ему показалось, что он видит, как они потягиваются в своих постелях и готовятся к беспросветному, полному тяжелой работы дню. Ему самому тоже предстоял рабочий день, правда, не столь мрачный и тяжелый. И со странным сердцебиением он радостно подумал о том, что через несколько часов он будет уже ходить вдоль больничных коек в белом халате. На следующем углу стоял небольшой экипаж, кучер спал на козлах. Фридолин разбудил его, назвал адрес и забрался в экипаж.
Глава 5
Было уже четыре часа утра, когда Фридолин поднялся по лестнице в свою квартиру. Прежде всего доктор отправился в кабинет и тщательно запер маскарадный костюм в шкафу. Он не хотел будить Альбертину, поэтому снял одежду и обувь перед тем, как зайти в спальню. Фридолин осторожно зажег неяркий светильник на прикроватном столике. Альбертина лежала спокойно, закинув руки за голову, ее губы были полуоткрыты. У нее было такое выражение лица, которого Фридолин прежде не видел. Он наклонился к ней, и на ее лбу тут же, словно от прикосновения, появилась морщинка, лицо странным образом исказилось, и внезапно она так пронзительно рассмеялась во сне, что Фридолин испугался. Непроизвольно он позвал жену по имени. Она, словно отвечая ему, рассмеялась снова абсолютно чужим, даже зловещим смехом. Фридолин снова окликнул ее. На этот раз Альбертина медленно, с трудом открыла глаза и удивленно посмотрела на мужа широко раскрытыми глазами, будто не узнавая.
«Альбертина!» — позвал он в третий раз. Казалось, только теперь она пришла в себя.
В ее глазах плескались враждебность, страх и ужас. Она подняла руки, словно в отчаянии, слегка приоткрыв рот.
— Что с тобой? — дрожащим голосом спросил Фридолин. И так как: жена продолжала смотреть на него широко открытыми от ужаса глазами, ласково добавил:
— Это я, Альбертина.
В ответ она тяжело вздохнула, руки упали на кровать.
— Уже утро? — отстраненно спросила Альбертина.
— Скоро наступит, — ответил Фридолин. — Минуло четыре. Я только что пришел домой.
Жена молчала, и он продолжил:
— Советник умер. Он был уже мертв, кода я пришел, — но я, конечно, не мог сразу оставить родственников одних.
Альбертина кивнула в ответ, но, казалось, почти не слушала его или не понимала, о чем он говорит. Она смотрела сквозь него куда-то в пустоту. В этот момент Фридолину показалось, какой бы безумной ни была эта мысль, что ей известно все, что с ним произошло этой ночью. Наклонившись, он провел рукой по лбу жены. По ее телу пробежала легкая дрожь.
— Что с тобой? — снова спросил Фридолин.
Но Альбертина лишь медленно покачала головой. Он погладил ее по волосам.
— Альбертина, что с тобой?
— Я спала, — рассеянно ответила она.
— Что тебе приснилось? — мягко спросил он.
— Ах, многое, сейчас не могу все вспомнить.
— Может, все-таки вспомнишь?
— Сон был запутанный, я так устала. Ты, наверное, тоже устал?
— Совсем нет, Альбертина. Я вряд ли буду сегодня спать. Ты же знаешь, когда я поздно прихожу домой, самое разумное — сразу же сесть за стол. Как раз в такие утренние часы… — тут он осекся. — Расскажи мне свой сон, — Фридолин постарался улыбнуться жене.
Альбертина ответила:
— Тебе лучше ненадолго прилечь.
Некоторое время он колебался, но затем уступил желанию жены и лег рядом, стараясь не касаться ее. «Меч между нами», — подумал Фридолин, вспомнив о полушутливом замечании, которое он в свое время отпустил в похожей ситуации. Супруги молча лежали с открытыми глазами, чувствуя, что одновременно близки и бесконечно далеки друг от друга. Фридолин, подпер голову рукой и стал смотреть на Альбертину. Он лежал так очень долго, словно, вглядываясь в лицо женщины напротив, хотел проникнуть в ее мысли.
— Твой сон! — внезапно повторил он. Альбертина, казалось, ждала этого и протянула ему руку; он взял ее скорее рассеянно, чем нежно, и стал привычно играть с тонкими пальцами. Между тем, она начала:
— Ты помнишь мою комнату в маленькой вилле, где я жила с родителями в лето нашей помолвки?
Он кивнул.
— Сон начинается с того, что я захожу в эту комнату, не знаю откуда, но вхожу туда, словно актриса на сцену. Я знаю лишь, что родители в отъезде и что я в доме одна. Меня это удивляет, так как на следующий день должна быть наша свадьба. Но подвенечного платья все еще нет. Или я ошиблась? Я открываю шкаф, чтобы посмотреть, там ли оно, и вместо свадебного платья вижу тысячи разных нарядов: роскошных платьев, оперных костюмов, восточных одежд. «Какой из них выбрать для свадьбы?» — думаю я. В этот момент дверцы шкафа внезапно захлопываются, или он исчезает, я уже не помню. В комнате очень светло, хотя за окном темная ночь… В этот момент появляешься ты, тебя привезли рабы на галере, и я вижу, как они в тот же момент растворяются в темноте. Ты очень дорого одет, весь в шелке и золоте, на боку у тебя висит кинжал на серебряной цепочке. Ты стоишь под моим окном и помогаешь мне выбраться к тебе. Оказывается, что я тоже очень красиво одета, настоящая принцесса. Мы оба стоим на поле в сумерках, и тонкий серый туман поднимается почти до колен. Перед нами хорошо знакомый пейзаж: мы на берегу озера, впереди — горы; я вижу еще деревенские домики, они стоят там, словно игрушечные. А мы вдвоем — я и ты, мы парим… или нет, мы идем по этому туману, и я думаю: это наше свадебное путешествие. Потом мы уже не парим — мы идем по лесу, который ведет к вершине, и внезапно оказываемся высоко в горах на поляне, которая с трех сторон окружена лесом, а позади — уходящей ввысь отвесной скалой. Над нами было небо какого-то невероятного синего цвета, сплошь усыпанное звездами. «Это наше брачное ложе», — подумала я. Ты взял меня за руки и подарил мне свою любовь.
— Надеюсь, ты мне свою тоже, — заметил Фридолин, скрывая злую усмешку.
— Думаю, я подарила тебе еще больше, — серьезно ответила Альбертина. — Но… как бы это объяснить… несмотря на страстные объятия, наша нежность была грустной, словно в предчувствии несчастья. Вдруг наступило утро. Луг оказался солнечным и пестрым, лес вокруг был усеян восхитительной росой, на скале играли лучи солнца. Нам уже давно пора было возвращаться обратно, к людям. И тут случилось нечто страшное: наша одежда исчезла. Меня охватил ни с чем не сравнимый страх, ужасный стыд и одновременно ярость по отношению к тебе, словно ты один был виноват во всем, что случилось. И все эти чувства — страх, стыд и ярость — бушевали во мне с такой силой, как никогда в жизни. Ты же, осознавая свою вину, как был, голым, начал спускаться вниз, чтобы раздобыть нам одежду. Когда ты ушел, мне сразу стало гораздо легче. Мне не было жаль тебя, мне вообще не было до тебя никакого дела. Я была рада, что осталась одна — я была счастлива, бегала по лугу и пела — это была мелодия танца, которую мы слышали на балу. Мой голос звучал замечательно, и мне хотелось, чтобы меня услышали в городе, внизу. Я не видела его, но я знала, что он там. Этот город далеко внизу был обнесен высокой стеной. Такой причудливый, удивительный город, я не могу его описать. Не восточный и не старонемецкий, немного и то и другое, в любом случае, это был город, давно затонувший под водой. Я лежала на лугу — и была гораздо красивее, чем когда-либо на самом деле, как вдруг из леса вышел мужчина. Он был одет в светлый современный костюм и, как я сейчас понимаю, походил на того датчанина, о котором я тебе вчера рассказывала. Увидев меня, мужчина вежливо поздоровался и, пройдя через луг, подошел к скале и стал внимательно на нее смотреть, словно обдумывая, можно ли ее покорить. В то же время я увидела тебя. Ты ходил по затонувшему городу, от дома к дому, от магазина к магазину, потом прошел под аркой и попал в место, похожее на восточный базар. Везде ты покупал для меня самые красивые вещи, которые только мог найти: платья, белье, туфли, украшения; ты складывал покупки в маленькую желтую кожаную дорожную сумку, в которой, как ни странно, для всего хватало места. За тобой постоянно следовала толпа людей, я не видела их, но слышала их глухой угрожающий ропот. Затем я снова увидела датчанина, который остановился около скалы. Я увидела, как он выходит из леса и идет мимо меня — я знала, что за это время он обошел весь мир. На этот раз он выглядел по-другому, но я знала, что это — он. Датчинин снова остановился перед скалой и снова исчез, и опять вышел из леса, и снова, и снова. Это повторялось два, три или сто раз. Это был все время тот самый датчанин, но выглядел каждый раз