Панамка
Сестре Оле исполнился годик; чтобы выносить ее на улицу, мать сшила чепчик. Не было только кружева для оторочки, и мать решила отпороть кружево от моей старой панамки. Ткань на ней сносилась, а кружево оказалось прочным. А я из этой панамки почти не вылезала, она была удобная и на завязочках. Но, несмотря на мою любовь к ветхой панамке, мать решила сделать по-своему, и сколько я ни орала, что это моя панамка, распорола ее.
Собрав меня на улицу, вместо распоротой панамы надела на меня новенькую, только что сшитую, беленькую, аккуратненькую, на одной пуговке. Я вышла на улицу, и через три минуты со двора донесся мой рев. Домочадцы в недоумении высыпали из дома во двор.
– Нёмка, ты чего ревешь-то? – недоумевала мать.
– Панамка-а-а! – орала я, захлебываясь рыданиями.
Все подумали, что панамку у меня кто-то отобрал, но оказалось, что едва я вышла на улицу и непроизвольно мотнула головой из-за своего заболевания, новая панама слетела с головы и оказалась в огороде.
Панаму нашли, водворили на мою голову. Однако история повторилась, ну никак не хотела панамка без завязок держаться на моей чрезмерно подвижной голове! После трех полетов с головы на землю она превратилась в грязную тряпку. Тогда от меня, отстали, и с тех пор я гуляла без панамы.
Папа Саня
– Пап, пойдем к тете Вале, ну ты же обещал… Ну папа Саня… – через каждые пять минут назойливо напоминаю я отцу.
– Я тебе что сказал? Дочитаю книжку, и пойдем, – отвечает отец.
Мы остались дома вдвоем, остальные разошлись по делам. Отец сидит на бревнах, привезенных дедом для домашних нужд, и читает учебник – он тогда готовился на вечерние курсы. Но, видимо, из-за моей назойливости ничего из прочитанного не может понять.
Я чуть ли ни носом водила по странице его учебника и ныла:
– Ну когда мы пойдем к тете Вале?
– Побудь тут, унесу книгу в дом, и пойдем к тете Вале, – покорился он.
Но я знала характер своего папаши, когда ему было неохота что-то делать, он готов был отвязаться от меня любым способом. Ушел в дом и не выходил. Я подождала и, когда поняла, что он меня обманывает, решила пойти к тете Вале самостоятельно. Направилась к воротам, откинула крючок, вышла и стала раздумывать, как лучше дойти. Тетя Валя доводилась моему папе сводной сестрой (по матери), и жила в начале улицы, а наш дом стоял в середине.
Передвигаться по дороге я побоялась, понимала, если проедет машина, то мне некуда свернуть. Воль оград была протоптана тропинка, туда-то я и сиганула в ходунках и побежала. Разумеется, по-настоящему бегать я не могла, но постаралась изобразить из себя бегущую – гоню по тропинке ходунки и стараюсь погромче топать сандаликами. Картина, должно быть, препотешная. Соседи смотрят на меня и улыбаются. Уже миновала три дома, когда догнал отец, схватил сзади ходунки, что у меня аж зубы цокнули. И грубо потащил домой.
– Что, Саня, уже в догонялки играете? – шутили соседи, спрашивая отца.
А я пролежала в кровати зареванная до самого вечера. Вечером, когда собрались домочадцы, отец рассказал про мое бегство. Все хохотали, а я про себя твердила «все равно сама убегу».
Когда отец был в духе, он прогуливал меня, посадив к себе на загривок, и таким же макаром водил в цирк и в зоопарк. Я тогда даже представить не могла, что мой папка сначала отвезет меня в детдом, а потом уйдет из семьи. До сих пор пытаюсь найти оправдание этому поступку, но, не вижу в нём ничего, кроме мужского эгоизма.
Хотя нет, одно оправдание все же есть – никому не хочется выглядеть неполноценным. Ведь когда у вроде бы совершенно здоровых родителей рождается инвалид, это как бы свидетельствует об их внутреннем нездоровье, выявляет скрытые заболевания, незримые дефекты, которые выходят наружу через ребенка-инвалида. И тогда мужчина чаще всего обвиняет женщину и безжалостно бросает и ее, и ребенка.
Но причины врожденной инвалидности самые разные: и генная мутация, и родовая травма, и заражение плода, и плохая экология, которая вроде бы не приносит видимого вреда ни детям, ни взрослым, но отыграется на внутриутробном существе…
А, может, сама матушка-природа не хочет, чтобы все люди были одинаковыми, и демонстрирует, что они могут быть всякими, только дайте им возможность жить, расти, развиваться, совершенствоваться.
И, действительно, из инвалидов часто формируются сильные одаренные личности. Так что не бойтесь, если в вашей семье появится необычный ребенок. Лучше сделайте все возможное, чтобы этому необычному человечку жилось хорошо и интересно.
Родичи навещают меня
Однажды, в период адаптации к детдому, я увидела во сне мать, и чуть не закричала на всю палату. Я ещё не знала, что теперь каждый ее приезд буду чувствовать заранее. И в этот день она неожиданно приехала, и, швырнув сумку у моей койки, со слезами на глазах побежала к воспитателям. У меня застрял в горле комок, и я не понимала, радоваться мне маминому приезду или плакать, разделяя ее настроение? Из палаты слышала как она, плача, что-то сбивчиво рассказывает Зинаиде Степановне.
Минут тридцать я ждала, когда мама вспомнит обо мне. Наконец она зашла в палату и, присев ко мне на кровать, отсутствующими заплаканными глазами уставилась в окно.
– Мама, когда я домой поеду? – не к месту задала я свой главный вопрос.
– Никогда! – резко ответила она, не отрывая взгляда от окна.
Я заревела в голос:
– Хочу домой! Не хочу больше здесь жить!
– Куда я тебя возьму? Твой папка нас бросил, мы с Ольгой теперь живем у тёти Маши, – пояснила она, наклонившись и стала что-то искать в сумке.
Потом вытащила оттуда помидорку, положила ее на окно и стала поспешно собираться домой. Я сразу не поняла значения слова «бросить», в моем понимании оно означало бросание какого-нибудь предмета или чего-то ненужного. Но минуту помолчав, внезапно почувствовала его и завыла, причем не по-детски, а по-бабьи.
– Будешь так орать, я к тебе больше не приеду, – заругалась мама и выбежала из палаты.
Ночью я опять горела в жару и металась по койке. Утром подошла няня, чтобы покормить и, видя, что я едва открываю глаза, только махнула рукой.
Прошло недели две, и я снова стала оживать. Девчонки, прослышавшие, что мои родители разводятся, стали приставать с расспросами:
– А что, твои родители дрались дома?
Дурацкий вопрос. Я понятия не имела, что родители могут драться, но для многих девчонок было привычным делом видеть дерущихся родителей. И, когда я сказала, что папка никогда маму не бил, никто не поверил мне.
– Почему же тогда они разошлись? – докучали девчонки.
Они так доставали меня вопросами, что однажды я не выдержала и соврала им, что папа в маму кидал тарелки, и после этого признания от меня отстали.
В августе проведать меня приехала Нянька – моя тётя Тамара. У нас был мертвый час. Я спала, когда в палату вошла нянечка и разбудила:
– Тома, просыпайся, к тебе приехали.
Я замерла, не зная, что делать – радоваться или снова реветь? Но нянечка быстро одела меня и вынесла на улицу, чтобы я рёвом не подняла весь корпус. При этом натянула на меня домашнее платье одной из спящих девочек, сочтя мое недостаточно приглядным для показа родичам.
– А вдруг она проснется, и меня потом ругать будет? – забеспокоилась я.
– Не будет ругать, – заверила меня нянечка. – Скажу, что это я взяла.
Вынесла меня на поляну, и тут я увидела свою милую Няньку, шмыгнула носом, готовясь зареветь, но та меня опередила:
– Если заревешь, не покажу, что привезла. – Она поправила на мне воротничок и стала расспрашивать: почему я плачу?
– Домой хочу… – пискнула я, с трудом сдерживая слезы.
– А ты не плачь. Вот я вернусь домой и скажу папе и дедушке, чтобы приехали и взяли тебя домой. Да еще надо коляску сделать, тебе же надо на чем-то сидеть.
Я, конечно, поверила. Но тут подошла нянечка и сказала:
– У нас на её рост ничего нет из белья, вы бы привезли ей хоть пару платьиц.
– Хорошо, посмотрю дома. Если что-то осталось, передам, – пообещала тётя.
После ее отъезда я уже не так жутко ревела. Она потом частенько навещала меня и в детдоме, и в психоневрологическом интернате, и своего сыну Серегу привозила, один раз еще маленького, а второй раз перед армией.
До сих пор недоумеваю, почему Нянька тогда проявляла ко мне больше внимания, чем отец с матерью? Любила как племяшку? Сочувствовала, лучше понимая меня из-за собственного увечья?
Но почему так охладела ко мне потом? Когда, через много-много лет, мы с ней оказались в одном Доме инвалидов в Новокузнецке, она отказалась меня кормить. И в ответ на просьбу хоть иногда приходить меня покормить, отрезала как бритвой: «А ты будешь меня кормить?». Я готова простить ее резкость – скверно сложилась ее материнская судьба. Мой двоюродный брат Серега стал крепко выпивать, жена от него ушла, взрослая дочка не особо жалует отца. Щемящая боль пронзает сердце, когда мне рассказывают про вконец спившегося и опустившегося Серегу, моего товарища по детским играм… Наше безмятежное с Сережей детство… И такие разные жизненные дорожки…
Потом здесь же, в Доме инвалидов, Нянька нашла себе мужчину, друга жизни, обрела личное счастье. И я рада за нее. Жаль лишь пролитых из-за нее слез и горького подозрения, что ее внимание ко мне было выпендрежем перед нашей родней…
В конце августа приехали отец с дедом, привезли коляску, которую смастерил отец. Не успел отец прикрутить к ней колеса, как в комнату, где мы сидели, ворвались три няньки во главе с Левшиной, и началось…
– Как же ты бесстыжими глазами на своего ребенка-калеку смотришь? Как тебе не совестно: такую красавицу-жену бросил с двумя дочерьми! – орала Левшина, уперев руки в бока, словно одна из дочерей не жила всё это время в детдоме.