— Постучал к нам закатный ветер, — возгласил Вольфарт. — Что следует ответить ему?
— Нетрудно сказать, — продолжил, поднимаясь с места, один из морских кунсов, с неподвижным левым зрачком: темный, должно быть, на один глаз. — Орел Храмна машет крылами; вести благие от мудрой птицы; не следует дверь держать на запоре; благостны будут пусть речи наши.
Вновь трижды ударил посохом Вольфарт и снова вопросил:
— Постучал к нам полуночный ветер. Что следует ответить ему?
— Нетрудно сказать, — отвечал на сей раз широкоплечий и широкобедрый, вышедший и ростом и лицом кунс из береговых, облаченный в дорогой, парчой отделанный, черный плащ. — Ворон Храмна машет крылами; мудрые речи у древней птицы; не следует дверь держать на запоре; мудрость пусть речи наполнит наши.
Вдругорядь трижды опустился на тесовый пол посох лагмана.
— Ветер с восхода к нам постучался. Что следует ответить ему?
Поднялся Хаскульв-кунс и так молвил:
— Нетрудно сказать. Хрора кречет машет крылами; смелые речи у быстрой птицы; не следует дверь держать на запоре; да не убоятся зла наши речи.
И опять трижды прозвучал мерный стук посоха.
— Ветер с полудня к нам постучался. Что следует ответить ему? — возгласил Вольфарт.
И поднялся сам Ранкварт-кунс, невысокий, но могучий и властный, и рек:
— Нетрудно сказать. Лебедь Хригга машет крылами; чистые речи у белой птицы; не следует дверь держать на запоре; ложь да не тронет наши реченья.
С теми словами в пятый и последний раз трижды ударил посохом Вольфарт.
— Сказано слово; впущены ветры; птицы священные в свидетели призваны; время приспело речи начать мужам благородным, на тинг пришедшим. Ты, Ранкварт-кунс, великий в сраженьях и в мире первейший. Тебе даровали боги удачу, тебе и начать разумные речи, — сказал законоговоритель старшему кунсу.
— Ты лагман наш был, тебе и слово первым сказать боги велели, — возразил на то Ранкварт.
Зорко сразу понял, что так было заведено, и кунсы и лагман лишь исполняли заповеданный предками обряд. Но величие сход оттого нисколько не потерял, напротив, Зорко еще более зауважал сегванов за такое почтение к праотцам: теперь сила и мудрость ушедших допрежь будут сопутствовать и покровительствовать здесь ныне живущим.
— Храмн, Хрор и Хригг да откроют мой разум, да вложат в уста мне мудрое слово! — воззвав так к главным сегванским богам, закончил Вольфарт ритуал.
Кунсы, которые встали, теперь опять расселись по местам, и лагман заговорил уже не нараспев, обращаясь просительно к богам, но уверенно и привычно, обращаясь к равным:
— Так теперь поведу речи. Хальфдир-кунс, морской кунс, уходит от нас в небесный чертог. Он был доблестным воином, и каждый берег Длинной Земли знал паруса его кораблей. Нет в том сомнения, что Храмн с почестью примет его к себе, и Хальфдир займет свое место на пиру богов. Немало достоинств было у Хальфдира, и каждый из вас, кунсы, скажет еще свое слово на тризне. Не во всякой стае будет столько же птиц, сколько величальных слов будет на той тризне речено. Не во всяком рыбьем косяке будет столько же сельди, сколько золотых колец добыл и роздал людям своим Хальфдир-кунс. Не во всяком посеве есть столько колосьев, сколько мечей поднимутся для кровавой мести, едва будет назван обидчик Хальфдира. Следует нам посему решить лишь то, как проводить Хальфдира в чертоги Храмна.
— Скажи нам, Вольфарт, что говорит о том предание, — взял слово Ранкварт-кунс. — Мы же, выслушав все, примем решение. Если же усомнимся мы в правоте своей перед богами, спросим у них совета.
— Мудрые речи разумного мужа, — отметил лагман. — Слушайте же. Так глаголет предание, что если ушел по дороге к богам славный кунс смертью своею, и у одра вся семья собралась, и брат или сын закрывал ему очи, то надобно холм возвести и в холме том дарами, оружьем и утварью разной, совместно с людьми и конем, кои впредь ему будут служить, кунса навек упокоить. Если же в распре падет воин могучий, в усобице, в сваре, пусть в одиночестве путь он влачит к небесным чертогам и не в земле упокоится: ярый огонь пусть очистит скверну раздоров. Коли морская пучина, зверь на охоте, иная ли тварь иль стихия кунса погубят и найдено будет мертвое тело, то в лодку уложим усопшего вместе с дружиной его невеликой и пустим по водам. Если ж в бою нашел он кончину, то славный корабль, снабженный богато, с людьми и конями, мы в плаванье пустим, и лишь отойдет по волнам бегущим от берега судно, горящие стрелы отпустим вдогонку. Богам так было угодно.
На сем Вольфарт завершил длинную свою речь и, обведя пристально взглядом всех сидящих, призвал:
— Ты, Хаскульв, говори. Хальфдир был тебе братом.
Хаскульв встал, твердо упершись ногами в пол, будто в лодке стоял, а не на недвижной опоре, рукоять меча тронул как бы невзначай, будто лишний раз увериться пожелал в правоте своей, и начал:
— Допрежь чем о том судить, как Хальфдира на дорогу к Храмну провожать надлежит, считаю, о том сказать должно, что лишь за этим и созван был тинг. Ведомо нам от предков наших, что только великим кунсам честь достается, когда тинг решает о проводах их. В иных случаях роду одному только вверяется говорить о том. Великим кунсом был Хальфдир, пусть и был его домом корабль, и Вольфарт верно о том поведал. Я же скажу, что не наше дело теперь думать о том, должно ли было отправляться Хальфдиру-кунсу от берегов в Дикоземье и верно ли было дело, кое затеял он. Следует лишь решить, с оружьем в бою он умер, с противником споря железом, или же гнев стихий его настиг. В том, что не было усобицы меж сегванами, многие здесь поручиться могут, и я — первый. Тому, что не на одре в родном доме отошел Хальфдир, свидетелей еще более сыщется.
Точно рокот прибоя, то набирая силу, то откатываясь, все глуше и глуше звучал в тишине голос Хаскульва, и не было здесь таковых, кто посмел бы не внять этому голосу или тем паче поднять голос против.
— Верны речи твои, Хаскульв, — возвестил Вольфарт. — О том, как долее следует вести себя сегванам на Длинной Земле, другой тинг скажет. Поведай же теперь, каковы твои помыслы о последнем пути Хальфдира.
— Считаю, — вновь заговорил морской кунс, — хоть сам того не видел, что не было сечи в час, когда нашел брат мой свою кончину.
Твердо рек это кунс, хоть и был Хальфдир братом его и требовала та речь мужества немалого: знали все, знал и Зорко, как любят сегваны выхваляться доблестью своей бранной. Не ахнули сегваны, ни звука не проронили, но ясно было, что не всем по нраву пришлись речи Хаскульва.
— Ведаю, — продолжил Хаскульв, — что была сеча допрежь того, хоть и невеликая. Ведаю, что доблестно брат мой бился. Ведаю, что едва не принял смерть в бою от сольвеннского меча. Ведаю и то, что верх одержал тогда Хальфдир-кунс. Но ведаю и другое. В ночь, когда пал гнев богов на Дикоземье, со своими людьми я был в дозоре, и лишь к рассвету поспели мы к месту, где Хальфдир-кунс почил. Мертвым нашел я брата у великой ямы, коей дна не было видно, точно она к Хёггу вела. И хоть был меч подле кунса, из десницы выпавший, ни единого врага подле не нашел ни я сам, ни люди мои. Тем сказать хочу, кунсы, что пусть и пал брат мой, великий Хальфдир-кунс, с мечом в руке, но не в бою с врагом, а от гнева богов. Таково мое слово, а более сказать не могу, дабы не лгать.
В тишине глубокой опустился на место Хаскульв. Мрачен был он и, видно, держал бы речь иначе, кабы не видел своими глазами двора на погосте, и множества мертвых тел, и ужасной ямины. Видел это сегван, и не мог бесстрашный морской кунс красно расписать кончину брата: там, где воля богов была явлена, не смеет перечить человек.
Остальные, однако, кунсы в Дикоземье не были, ничего не видели, а потому смотрели на Хаскульва настороженно и с подозрением: уж не задумал ли чего брат покойного Хальфдира, уж не хочет ли махом и место его, и славу захватить?
И опять заговорил тогда Вольфарт:
— Слышали все, что Хаскульв сказал! Есть ли здесь кто, могущий слова Хаскульва-кунса подтвердить? Есть ли кто, чтобы молвить против?
Молчание было ответом.
— Ты, Ранкварт-кунс, скажи тогда слово, — повелел лагман.
Встал Ранкварт и дерзко на кунсов глянул. По его думам мятежным, верно поступил Хальфдир-кунс, и хоть сгинул, но дело свое исполнил. И не страшился Ранкварт ни кнеса галирадского, ни старшин городских, ни дальних степняков, ни божьего гнева, покуда гнев тот на него самого не пал.
— Что ж, великие кунсы, — начал он речь, тяжело слова роняя, точно камни пятипудовые ворочал. — Кто посмеет Хаскульва-кунса осудить? Ни теперь, ни допрежь не лгал Хаскульв, а коли и находился кто упрекнуть его, в свою пользу свидетельствовал. И не было мне ни корысти, ни предлога ему не верить. О другом реку, кунсы. Всякое ли дело, когда боги гневаются, против закона и предания идет? Всякая ли буря, что корабль наш о камни бьет, справедлива? Всякая ли смерть Храмну, Хрору и Хриггу угодна? Тебя допрежь всего о том спросить хочу, Вольфарт-лагман.
— Глаголет предание, — откликнулся немедля Вольфарт, — что прежде были боги в согласии. Ныне же восстал Хёгг на Храмна, брата своего, и творит злодейство, где может. Ни единый воин павший не минует светлых чертогов Храмна, и все выйдут на последнюю битву, на Средней Земле же жаждет Хёгг воцариться и губит воинов славных, коли может. Хочешь ли сказать, Ранкварт-кунс, что зришь в гибели Хальфдира с дружиною козни Хёгга?
— Хочу, — заявил Ранкварт, не колеблясь. — И, коли будет так решено, скажу: пал Хальфдир-кунс в бою с мечом в деснице, и был его враг не боярин сольвеннский и не Гурцатов волк, но Хёгг и его чудища. Таково мое слово.
— Видел ли сам ты, Ранкварт-кунс, рати Хёгга в Дикоземье? — вопросил лагман.
— Нет, не видел, ибо в Галираде оставался, — отвечал Ранкварт.
— Можешь ли призвать кого в свидетели? — осведомился Вольфарт.
— Могу, — твердо отвечал кунс.
— Назови имя его! — приказал законоговоритель.
— Зорко, сын Зори, из веннских земель, — провозгласил Ранкварт-кунс.