— Если я пущу мимо три стрелы, ты можешь выбросить меня за борт, — гордо ответил Зорко, вытаскивая из короба рубаху из грубого льна.
— Кольчуга слишком дорогая вещь, чтобы бросать ее за борт, — ухмыльнулся кунс. — Если ты не боишься битвы, ты можешь умирать спокойно. А если ты еще и не врешь, ты можешь и выжить. Жаль, Бьертхельм не сможет нам помочь.
Но Бьертхельм, похоже, мгновенно оправился от всех ран и утопил в волнах усталость. Он уже не сидел, а стоял у мачты, выпрямившись во весь свой немалый рост и вглядываясь в даль.
— Возьми шлем, Бьертхельм! — крикнули ему с кормы.
— Не давайте шлем Бьертхельму, не то он перестанет бояться самого Хрора! — ответил кто-то на носу.
— Хрор будет биться с нами, и мне нечего его бояться. Дайте мне шлем, — рек Бьертхельм.
Увидев, что Бьертхельм с ними, Зорко приободрился: битва была той стороной жизни, в которой прицепившаяся к Зорко тень степного владыки становилась живой, и, чтобы победить ее, Зорко должен был сражаться. Но это были его самые первые бои, и рядом с Бьертхельмом делать эти самые трудные шаги было легче.
Едва успел Зорко надеть кольчугу и застегнуть пояс, как корабли манов один за другим возникли на закатном овиде. Это были крутобокие суда с острыми обводами, саженей десяти в длину и двух — двух с половиной саженей вширь. Их мачты — по две на корабле — несли паруса, расширяющиеся книзу. Сам корабль словно бы прогибался плавно от носа к корме. Корма была высока и срез ее был прям и переходила в прямоугольную надстройку. Она, помимо решетчатых окошек, закрытых чем-то блестящим, была раскрашена разноцветными причудливыми цветами и резьбой.
Как ни проворен был черный змей ладьи Сольгейра, но ветер и впрямь благоприятствовал манам. К тому же их корабли, должно быть, и при равных условиях не уступили бы сегванскому кораблю в ходе. Маны выстроили свои суда борт к борту и шли ладье наперерез, прижимая одновременно ее к низкому каменистому берегу, поросшему темным ельником. Высадиться на такой берег, если вдруг настала б необходимость, было бы очень нелегко. Даже Зорко, ничего не знавший о морской войне, представлял, что бой предстоит тяжкий. Корабли манов были явно вместительнее ладьи, и кто знал, сколько воинов скрывается на каждом из них.
Сегваны повесили вдоль бортов большие круглые щиты — хорониться от вражьих стрел. Зорко, понимая, в чем его главное умение, то и дело посматривая на приближающегося супротивника, снаряжал боевой лук. Сегваны поглядывали на это грозное оружие и одобрительно кивали: их луки были по преимуществу длинными и гибкими, но простыми. Составной лук Зорко с костяными накладками бил и дальше, и точнее. Зорко, правда, не знал, каковы луки у манов.
Три корабля — бариджи, как назвал их дозорный, — приближались быстро. Уже видно было, что маны тоже прячут у бортов своих стрелков, а щиты у них большие и прямоугольные. На высокой корме, поднимавшейся над водой как небольшая башня, и на приподнятом носу собирались воины со щитами и саблями, а еще были какие-то люди вовсе без тяжелого оружия, но с какими-то горшками.
— Смолу грейте! — распорядился Сольгейр.
Трое сегванов вытащили на палубу большой чан со смолой, в толстом железном сосуде раздули угли, разожгли огонь и чан повесили на цепях. Жар был точно рассчитан за века походов, и скоро загустевшая смола начала течь и пузыриться. Сейчас же принесли паклю.
— Труде, скажи, что это за горшки у манов? — спросил Зорко сегвана, собиравшегося вступить в бой, несмотря на раненую щеку и другие раны поменьше.
— Аррантский огонь, — отвечал сегван.
— Зачем же огонь в горшки прятать? — опешил Зорко. — Не проще ли стрелу метнуть?
— Стрелу погасить просто, — объяснил сегван, — плесни лишь водой. Аррантский огонь вода не сразу возьмет, и занимается он так, будто весь корабль смолой пропитан. Если и вправду луком владеешь, бей по тем, кто при огне.
— А у сегванов такого огня нет? — еще спросил Зорко.
— Нет. Секрет арранты хранят. И еще в Аша-Вахиште знают, и в Саккареме, говорят.
Зорко стало не по себе: против меча и лука он знал, как сразиться. Но вот против колдовского огня, который водой не залить и в коем целый корабль зараз как лучинка сгорает, он биться не умел. Сольгейр, однако, в Аррантиаде не раз был, знал, как огонь кудесный проще одолеть.
— Песок несите! — опять распорядился кунс, и те же трое, что разогрели смолу, извлекли на свет три немалых короба с песком и поставили их посреди палубы и чуть ближе к носу и к корме. На этих троих не было кольчужного доспеха, только плотные куртки из кожи. От стрелы такая куртка оборонить не могла. И шлемов на людях этих не было, только шапки из войлока.
— Кто это? — опять обратился Зорко к Труде.
— Рабы, — просто отвечал сегван. — Не каждый воин может позволить себе кольчугу. Сольгейр удачлив в походах, поэтому вся его дружина в доспехах.
Тех, кого Труде назвал рабами, не остались, однако, вовсе беззащитными. Выполнив приказ кунса, они закрылись широкими круглыми щитами, не металлическими правда, а дощатыми, обтянутыми кожей, на кою еще нашиты были тонкие пластины бронзы. Пущенная прямо стрела враз пробила бы такую защиту, но от стрелы, летящей полого, этот щит спасти мог.
Из помещения, что — скрывала высокая корма одного из кораблей манов — того, что шел посредине, — вышел человек немалого роста, стройный, одетый в богатые шелка, парчу, атлас, с блестящими украшениями из каменьев и золота. На поясе у него висел широкий кривой меч, а верхняя одежда, судя по всему, скрывала под собой кольчужную рубаху. Голову человека защищал высокий шишак, посеребренный и даже позолоченный.
— Гурганы, — пояснил Труде, смотревший туда же, куда и Зорко.
— Это сын кунса гурганов — принц Паренди. Я видел его две зимы назад, — сказал сегван, оказавшийся справа от Зорко. — Паренди на их наречии значит «счастье».
— Невеликое счастье быть изгнанным из дому и просить милостыню, — заметил пришедший вновь на середину палубы кунс Сольгейр. — Лучше умереть в море. Если Храмну будет угодно и мы выдержим этот бой, волчья пасть из золота будет висеть на ожерелье у того, кто отправит принца к ашаванам.
Ответом кунсу был воинственный и радостный клич.
— Кто такие ашаваны? — опять не понял Зорко.
— Те, кого маны считают своими светлыми богами, — пояснил тот же сегван справа.
На кораблях из Аша-Вахишты услышали клич сегванов и, должно быть приняв его за боевой вызов, ответили. Старец в черной одежде и белом платке выкрикнул что-то нараспев, да так пронзительно, что было отчетливо слышно на всех четырех кораблях, и без малого две сотни голосов подхватили последние слова этого выкрика на незнакомом, отрывистом языке.
Зорко вдруг весь насторожился, точно пес, почуявший чужой запах. Это было предчувствие человека, знающего, что такое лук и стрела. Летучая смерть была в воздухе. Зорко не видел, кто выпустил эту первую стрелу и куда, но мигом схоронился за висевший на борту щит. Мгновение, другое ничего не происходило, и вдруг зловещий стук металла о металл вывел притихшее было пространство над морем из оцепенения. Стрела с корабля манов ударила в верхнюю кромку щита, за которым спрятался Зорко.
— Кто метнет стрелу до их кораблей?! — крикнул кунс Сольгейр.
Зорко не стал отвечать. Сколько оставалось до ближнего корабля, с которого, быстрее всего, и выпустили эту стрелу? Стрелять венну было не впервой, и он умел точно определить расстояние. Саженей полтораста, может, немного более. Зорко вытащил из тула длинную березовую стрелу, крашенную черным. По черному шел серебристый зигзаг. Вместе с бронебойным, граненым наконечником, стрела походила на гадюку. Зорко сам, под присмотром мастера-стрельника Кулаги, снабжал свои стрелы узорами и краской. Было это уже после того, как матери рода разрешили Зорко вернуться к рукомеслу, Кулага хвалил умение Зорко, говорил, что его стрелы должны бить метко и жалить больно. На охоте это получалось. Что же до моря…
Корабль раскачивало. Добро еще, что волна была невелика. Зорко умел бить и птицу, высоко в небе летящую, с лодки, и даже крупную рыбину сквозь прозрачную воду, но волнение в заводях Светыни и даже волны, ходившие при свежем ветре на Нечуй-озере, не могли равняться с морскими. Зорко долго выцеливал, ловя удачный миг, принимая нутром ритм покачиваний корабля. Никто из сегванов, как видно, не решался на выстрел с такого расстояния, и только сильный веннский лук способен был послать врагу смертоносное известие.
Когда корабельный борт поднялся на высшую свою точку, Зорко резко — до глаза — натянул тетиву, и стрела, и впрямь как выскользнувшая из неприметной норы гадюка, устремилась вперед. Зорко целил так же, как и удалой стрелок из манов, сиречь чуть выше щита, скрывавшего человека у борта. Сегванский щит выдержал удар. Зорко знал, что его стрела, когда выстрел будет рассчитан верно, щит пробьет.
Так и вышло. Несколько времени — Зорко почудилось, что очень долго, — ничего не случалось. Сегваны видели, что венн спустил тетиву, и тоже с интересом смотрели, что из этого выйдет. И вдруг — никакого звука слышно не было за дальностью — маны на среднем корабле всполошились, кто-то кинулся к щиту, что стоял как раз посредине палубы. Зорко еще не совсем понял, что случилось, но сегваны, знавшие толк в морских схватках, разразились новым кличем. Зорко уразумел наконец, что попал!
Начало бою было положено. Маны, видать, осерчали сильно после удачного выстрела со стороны сегванов. Их луки ничем не уступали, а то и превосходили в мощи веннский лук, и стрелы не то чтобы дождем посыпались, но раз за разом, через равные промежутки времени, новая стая их накрывала ладью. Не всякий выстрел ложился точно, но и промахи были редки.
Стрелы попадали в борта, в парус, перелетали через щиты и достигали людей, сидевших с другого борта, звенели о металл и с тупым дребезжащим звуком тыкались в дерево. Пока они не могли причинить существенного ущерба, но чем ближе были бариджи манов, тем опаснее становились их луки. Вот уже и первый щит оказался пробитым насквозь бронебойным стальным наконечником, и жало на каких-то полвершка не дошло до лица воина.