Сольгейр тем временем, переступая медленно, но все увереннее, продвигался в сторону мана. Тот, конечно, видел грозного кунса, но Бьертхельму до мана было куда ближе, чем Сольгейру. И ман видел это и ухмылялся злой волчьей ухмылкой. Сольгейр, уже всерьез рискуя упасть, попробовал прибавить шагу. Вот он шагнул пошире раз, другой… и побежал по скользкому стволу, точно под ним была не срубленная мачта, колеблемая волнами над бездонной хлябью, а просто сухое бревно, лежащее на земле посреди двора. Увидев это, ман, тоже с великим риском для себя, соскользнул с бревна, левой рукой ухватился за перекладину, а правой вонзил кинжал прямо в горло Бьертхельму, только подобравшемуся к спасительной мачте. Брызнула кровь, и могучий сегван, не раз спасший Зорко жизнь, сам распластался недвижный по воде. Но лишь на мгновение. Руки его больше не держались за плавучее дерево, тяжкое железо повлекло его вниз, и тело Бьертхельма кануло в неведомую бездну.
А Сольгейр был уже над маном и хотел было нанести ему последний удар, как тот, изловчившись, перерезал горло сам себе. Меч Сольгейра только поднял фонтан из водяных брызг и щепок. Мана на поверхности уже не было.
Сольгейр, постояв немного во весь рост, только махнул рукой, обернулся на полночь и восход, высмотрел там что-то и понуро опустился на бревна, усевшись на их перекрестье. Сражаться было больше не с кем. Все, кто смог хоть немного задержаться на кромке жизни после гибели корабля, теперь были уже по ту сторону. Только пятеро, из коих пятерых имен двоих Зорко и вовсе не знал, остались здесь, посреди моря, на жалких обломках.
Зорко вдруг понял, что хочет пить. Хочет так, что, кажется, готов осушить колодец целиком. Перед глазами вдруг возникло видение родничка у подножия холма, поросшего ельником, что был в двух верстах к полудню и закату от печища Серых Псов.
— Что ты увидел там, Сольгейр? — подняв голову, едва слышно вымолвил Труде: губы у него были разбиты.
— Корабль, — коротко отозвался Сольгейр. — Это Хаскульв.
Глава 4Подарок моря
Не дождавшись Сольгейра в условленном месте у мыса в условленный час, Хаскульв справедливо рассудил, что задержать морского кунса могли только враги. Но Хаскульв опоздал.
Два кунса сидели теперь друг против друга на скамье и негромко переговаривались. О чем был их разговор, Зорко не слышал, да и не хотел слышать. Рядом с ним лежал Труде, переодетый в сухое и чистое и закутанный в шкуры. Сегвана мучила лихорадка Ледея, что не дает человеку и в печи согреться. Зорко знал травы, что могут помочь от Ледеи, знал и другой способ. Но на корабле трав не было. Нельзя было поступить и по-иному. Мужчину от Ледеи могло спасти животворное тепло женского тела, но и женщина, будь она у Труде — а у такого храброго воина, да еще и острого на язык, она наверняка была, — теперь осталась далеко в Галираде.
Ладья шла на полночь и восход, к мысу, замыкавшему залив, в который впадала великая Светынь. Там, у мыса, Хаскульв должен был дождаться вельхского мастера Геллаха, чтобы переправить Зорко к нему на корабль. Там же, на самом носу, стоял сегванский поселок. Там и предстояло высадить больного Труде, чтобы остающиеся до времени в Галираде Сольгейр и двое его воинов отвезли его на двор к Ульфтагу.
Прежде чем идти к мысу, корабль Хаскульва подошел к сгоревшей ладье Сольгейра. Плавать на ней больше не привелось бы никому. Дерево прогорело до угольев, и черные борта лишь на вершок возвышались над волной. Один только черный дракон уцелел и недвижным змеиным взором оглядывал пустую даль. Сольгейр, взяв топор, спустился на черные доски и, громко вознеся молитву и бросив в воды пищу и совершив возлияние, принялся рубить дракону шею, чтобы забрать его с собой. Дракон этот не был побежден ни в одном сражении, и ему предстояло венчать собой новый корабль Сольгейра.
Куда пропала Фрейдис, не знал никто. Должно быть, ее сразила стрела или меч какого-нибудь ошалелого мана, а может быть, она утонула или, того хуже, сгинула в аррантском огне. Гибель в сражении на море была для сегванов обычным делом. Никто не горевал и не предавался унынию. По тем, кто пал в битве, сотворили скорый погребальный обряд, принесли в жертву Храмну, Хрору и Хриггу черного петуха, свинью и ягненка — животных и птицу иногда возили на особенно больших сегванских ладьях для того, чтобы в долгом пути получать в пищу свежее мясо. Потом, уже на берегу, будет по павшим шумная и долгая тризна. Ныне же сегваны были в походе, и ничто не могло сбить их с однажды выбранного курса: сегваны верили в богов, но боги были хозяевами в своих чертогах и мирах; здесь, на земле, сегваны верили в себя.
— На волнах ларец! — раздался сверху крик дозорного.
У сегванов не было в обычае постоянно держать кого-то на макушке мачты, но здесь, в виду берегов, и особенно после того, что произошло только что, дозорного выставили. Он и увидел на воде какой-то предмет, похожий на ларец.
— Какой ларец, Локнит? — гаркнул в ответ Хаскульв.
— Плетеный короб из бересты! Сольвенны любят такие! — был ответ.
Зорко чуть не подскочил на месте: это не могло быть что-либо другое, как только его короб! С чего бы это по океан-морю близ устья Светыни стали плавать берестяные короба? Зорко уж смирился с мыслью, что к Геллаху придется идти с пустыми руками, зане все работы Зорко и все его приспособления для рукомесла и художества сгорели в огне или канули в пучину. Но боги и на этот раз оказались к Зорко благосклонны: знать, лук его не дал более ни единого промаха, и предсказание Сольгейра-кунса сбылось.
Но жизнь среди сегванов научила и без того не слишком суетливого Зорко спокойствию и сдержанности. Он встал и сказал громко:
— Кунс Хаскульв, я не буду неблагодарен тебе, если ты позволишь подобрать этот короб. Это мои вещи.
— Если море не приняло их, они будут у тебя, Зорко Зоревич, — отвечал кунс. — Торгейс, разверни ладью!
Из бересты плели даже котелки, которые вполне можно было вешать над огнем, чтобы кипятить в них воду и даже варить кашу, настолько плотным и ладным было это плетение. Так же был изготовлен и короб, с которым отправился Зорко в путь. Ни единая капля морской воды не проникла внутрь. Загадкой оставалось только, как попал короб в море. Зорко, сколько он помнил, спрятал свои пожитки под лавку, когда стало ясно, что боя не миновать.
Помнил, однако, Зорко и то, как запирал он крышку: через последнюю дырочку в кожаном ремне, опоясывавшем короб, был продет бронзовый язычок. Теперь же язычок оказался продет лишь сквозь предпоследнее отверстие: должно быть, у закрывавшего не отыскалось силы или времени в достатке, чтобы затворить короб как было. «Не Фрейдис ли короб мой по морю пустила, допрежь чем…» Допрежь чем что, Зорко не знал. Мать учила его веровать в светлое: солнце, грозу, огонь, тепло, добро, — и венн не хотел думать о зле, пока сам с ним не столкнулся.
Расстегнув замок, Зорко откинул крышку и внимательно перебрал вещи. Все осталось на месте, только вдруг обнаружилась безделица — гладкая деревянная дощечка со странными резанными на ней знаками, коей раньше не было. Знаки походили и на веннские, и на те буквицы, что рисовали ученые вельхи, за тайной коих и отправлялся Зорко на восходные берега. Жаль, не привелось потолковать о них с кунсом Ульфтагом!
Но откуда попала к нему эта дощечка, и кто вырезал на ней эти знаки, и о чем должны были они рассказать? И кому? Не ему ли, Зорко? Не Фрейдис ли вложила это в короб? И если она, то к чему?
— Цела твоя работа, Зорко Зоревич? — вдруг услышал венн голос Хаскульва. Кунс и в ладье, как и везде, не изменял рысьей своей походке, возникая за спиной бесшумно.
— Благодарствуй, Хаскульв-кунс, все цело, — ответствовал Зорко. — Не скажешь ли, что эти буквицы свидетельствуют?
— Это древние руны наших островов, — объяснил кунс. — Они служат для гадания. Раньше Храмн писал на них свои законы, и люди приходили к нему, и он наставлял их. Потом Хригг научил людей гадать по ним, а для письма придумал новые руны. Теперь мало кто умеет писать древними рунами и читать их. Я не сведущ в этом.
Посчитав, что сказал достаточно, Хаскульв ушел на нос.
— Я могу прочесть их, если тебе нужно, Зорко, — сказал вдруг лежащий тихо рядом Труде.
Сегван, несмотря на лихорадку, вовсе не бредил, а только молчал, облизывая пересохшим языком разбитые губы и глядя в разъяснившееся бледное и высокое небо.
— Ульфтаг научил меня этому, — добавил он. — Это не так трудно, как думают. Покажи мне их.
— Прочти, Труде, будь милостив. — И Зорко показал сегвану дощечку.
Труде приподнял голову, чтобы легче было читать, — и Зорко помог сегвану, поддержав его затылок рукой, — и посмотрел на буквицы. Потом пошевелил губами, не говоря ни слова, и, наконец, попросил:
— Нагнись ко мне. Такое не пристало говорить в собрании.
«Да что ж там написано? — с волнением подумал венн, наклоняясь к Труде. — Уж не заклятие ли какое?»
— «Тропой кораблей за жаром прекрасной в слезах богини, Хригга сестры, отправилась я».
— А что это значит? — спросил Зорко, уже начиная догадываться. Как ни вычурно говорили порой сегваны, а смысл этих слов ясен был и без толкования.
Труде в ответ улыбнулся только и кивнул.
Глава 5В туман уходить легче
Труде и Сольгейра с его людьми отправили на берег.
Зорко сказал суровому кунсу слова благодарности и хотел было еще и в утешение что-либо добавить, но не стал. Не таковы были сегваны, чтобы нуждаться в таких словах.
— Если на земле не примут тебя, приходи ко мне на море, венн, — сказал на прощание Сольгейр. — Это не последний мой корабль. Я расскажу о нем Ульфтагу, и ты еще услышишь сагу о Сольгейре: про славный бой, достойный чертогов Храмна, ее будут петь на всех берегах. Считаю, там будет и твое имя.
Хаскульв обо всем рассказал потом Зорко, когда три дня ходили они близ Гранитного носа, прозванного так за великие россыпи камня-дикаря на самом своем оконечье. Серые и красноватые валуны и каменья, вкруг коих раскиданы были