Глава 3Внутренняя сторона степного ветра
— Зачем драться полез? — услышал он над ухом тихий, но внятный шепот.
Был бы это мужчина, Зорко бы еще, может статься, и не ответил бы, а ринул обидчика оземь да обратно в чертог выбрался. Женщине венн сопротивляться не стал, хоть и была она из сегванов: это по выговору сразу понятно стало.
— Нельзя человека убить, коли хлеб с ним ел, — мрачно ответил Зорко. — Да ты отпусти меня. Не убегу.
Из покинутой им трапезной ясно слышались выкрик и лязг мечей. Сегваны сдаваться не собирались, но ведь чем-то бой должен был кончиться! Либо сольвенны одолеют, либо сегваны к дверям прорубятся. Кто ж остановит, когда воины уже не на живот, а на смерть сошлись?
— Идем, — не допуская возражений, сказала девица. — Я тебя на задний двор выведу.
Зорко подчинился, сожалея о глупой ярости сольвеннского боярина и злоязычности кунса, но нимало не раскаиваясь в том, что вмешался в спор. Девица провела его каким-то темным коридором, ни разу по дороге не запнувшись, и они вышли наружу через низкую дверь в задней стене погоста.
На заднем дворе было на удивление тихо и пусто. Должно быть, все, кто испугался, попрятались по домам, остальные же помчались ко входу в погост — поглазеть, чем дело кончится.
Иттрун оказалась девицей одного с Зорко роста и таких же, наверно, лет. Одета была как все женщины у сегванов — в длинное платье повседневное, из двух холстин сшитое, да в передник. Украшений богатых Зорко не приметил, чему, правда, не удивился — не праздник ведь: так, медные обручи да срибулы и обереги на поясе тканом. Волосы у девушки были темно-рыжие, свитые в одну толстую косу, глаза серые, а лицом она была чиста, но не красива. Губы сухие, тонкие, прямые. Нос прямой, большеватый, как у всех, почитай, сегванов. А сама худа, будто голодный год случился.
— За то, что кунса выручил, он тебя отблагодарит, коли встретит когда, — продолжила Иттрун, уводя Зорко дальше, в проход меж избами, ведущий вверх по склону холма. — Хотя он и сам бы отбился, без тебя, — добавила она.
— Пусть так, — не стал спорить Зорко. Может, и отбился бы сегван, а может, и нет: лишним веннский меч не стал, это уж точно. — Только я с тобой дальше не пойду. У меня в трапезной короб остался, да и в печище мне не нужно. — И венн остановился.
Иттрун в ответ посмотрела на парня как на рехнувшегося.
— Тебя, венн, кит хвостом ударил? — спросила она серьезно.
О ките Зорко представление имел самое смутное, так что не обиделся.
— Я тебе не глуздырь какой, чтобы меня за руку водить, — ответил он. — За заботу благодарствую, девица, — и венн поклонился в пояс, — а дальше я уж сам как-нибудь.
Он было повернулся, чтобы идти обратно к погосту, но Иттрун снова бесцеремонно схватила его за запястье.
— Постой, — молвила она мягче. — Ты и впрямь ничего не знаешь?
— Да что такое я знать должен? — не выдержал Зорко. — Или вам здесь диво, что нельзя в трапезной меч обнажать?
— Выходит, не знаешь, — кивнула Иттрун, сама с собой соглашаясь, должно быть. — Пошли со мной, если живым остаться хочешь. По дороге расскажу.
Зорко пожал плечами: ладно, на короб его небось никто не позарится. Да и девица эта вряд ли ему какое зло причинит: меч, в случае чего, при нем остался.
— Пошли, — буркнул он. — Далече?
— Пока нет, — ответила Иттрун, отпустив наконец, его руку. — До конца улицы. Туда, где склон начинается.
Зорко оглянулся: со стороны погоста по-прежнему доносились крики и едва слышный за толстыми бревенчатыми стенами звон оружия. В печище же было безлюдно, словно все разом собрались и ушли куда-то в одночасье. Даже собаки не лаяли. Об этом Зорко не преминул тут же спросить.
— Жить еще не всем надоело, — отвечала Иттрун, зло усмехнувшись уголками рта. — Пошли скорее.
Зорко понял, что коса нашла на камень: ничего он у сегванки не вызнает, пока не придут они в какое-то непонятное место.
Наконец дома кончились, пошли огороды. Невдалеке возвышался тын. Улица, обращаясь на огородах в неширокую дорожку, вела к калитке. За оградой медленно шел вверх пологий очищенный от деревьев склон, а далее вставал стройный сосновый бор, покрывший всю гору вместе с вершиной.
Иттрун провела его к калитке, отодвинула засов и вывела наружу.
— А калитку кто запрет? — опять остановился Зорко. — И куда это ты меня ведешь? В лес мне вовсе не надобно, да и короб мой на погосте остался.
Женщину, даже девицу чужого народа, по веннской Правде уважать полагалось, но вот повиноваться ей вовсе не следовало. Право приказать — имели только матери.
— Короб, говоришь? — спросила сама себя девица. — Не пропадет твой короб. Сегваны не воры. Сегваны — воины.
Серые глаза Иттрун блеснули, как стальной меч.
«А венны, надо думать, не воины», — возразил про себя Зорко.
— Здесь говори, — заупрямился он. — Иначе сейчас обратно поверну.
— Странный вы народ, венны, — покачала головой Иттрун. — Сегван меня бы и слушать не стал да за косу обратно оттащил, не знай он, кто я такая. А нарлакский мужчина порадовался бы только, что девица с ним наедине сама в лес идет. Да после бы жалел, — опять усмехнулась она недобро. — До опушки хоть не боишься со мной дойти?
— Не боюсь, — пожал плечами Зорко. — И за косу свою можешь не тревожиться. Не смекаю только, зачем в лес уходить, чтобы два слова сказать. Этак каждый раз не набегаешься.
— Каждому слову свое место, — не спустила Иттрун. — За иными меня пять зим в лес зазывали. Ты только не вздумай…
— Не вздумаю, — мрачно буркнул венн.
Сегванка, видать, сообразила, что сказала лишнее, но прощения просить гордилась, а как вернуться к хоть кое-как наладившемуся разговору, не знала.
— Ты откуда так складно по-сольвеннски говорить выучилась? — прервал молчание Зорко через двадцать шагов.
— Кунса Хальфдира благодарить надо, — отозвалась Иттрун. — Он много странствует.
— А кем он тебе приходится? — поинтересовался Зорко.
— Отец, — коротко пояснила сегванка.
«Хорош отец, — подумал венн. — Дочку по всем дорогам таскать, будто она мужчина. Так про очаг домашний женщина забудет. Последнее дело. А и видно: каков отец, такова и дочь».
Меж тем они вошли под сосновую сень. Печище лежало теперь внизу, освещенное ярким полуденным солнцем, и оттого казавшееся и вовсе опустевшим: ни дымка, ни звука.
— Слушай теперь, — не нарушила обещания Иттрун. — Да ты садись. Спешить некуда, — пригласила она, сама устраиваясь на выбившемся из земли над песчаной рытвиной толстом корне.
Зорко опустился прямо на траву, приготовился слушать.
— Про Гурцата-степняка знаешь? — начала сегванка.
— Слышал, — отвечал венн.
— А про то, что он на Вельхском Бреге, как сольвенны его называют, или на Кайлисбрекке по-нашему, творит, слышал?
— Приходилось, — кивнул парень, не спеша пояснять Иттрун про обозы переселенцев. Ему покуда непонятно было, какая связь между Гурцатом, боярином Прастеном, Хальфдиром-кунсом и погостом в Лесном Углу.
— А то, что кунс галирадский послов гурцатовских приветил, тебе ведомо?
— То ж послы, а не воры, — возразил Зорко. — Ты далеко больно ходишь. Мы в Лесном Углу, а Галирад, он в седмице пешего ходу, коли тебе ведомо. Дело говори, не то я за коробом пойду и тебя не спрошу. По-сегвански. Это, я погляжу, тебе милее будет.
— Сиди, — властно приказала Иттрун. — Сейчас и до Лесного Угла дойдет, — добавила она мягче. — Послы от степняков не послы, а соглядатаи. Это верно. Не раз так было. Нельзя их в Галирад пускать. Кунс галирадский войны боится. Война все равно придет, а с такими гостями в доме еще быстрее придет. Хальфдир-кунс и Ранкварт-кунс о том знают. И Прастейн-комес знает…
— Это кто? — не сразу понял Зорко. — Боярин Прастен, что ли?
— Да, — энергически кивнула Иттрун. — Он хитер сильно. Хочет и в Галираде сесть, и от степняков уберечься, и на Кайлисбрекке первым фарманом утвердиться.
— Кем утвердиться? — снова не уразумел Зорко.
— Тем, кто торгует, — пояснила Иттрун. — Купцом, по-вашему…
— И Хальфдир-кунс того же хочет? — спросил венн встречь. — Для того и съехались здесь, чтобы Вельхский Брег делить? Да Прастен-боярин не так прост оказался, с кметями своими пришел?
— Боярин не прост, — согласилась сегванка, хитро усмехаясь. — Только отец умнее его. И Ранкварта-кунса умнее. Лесной Угол не великий фюльк. Здесь хорошо жить привыкли. И спокойно. И золото любят.
Смысл последних слов до венна не вдруг дошел, но тем и отличался Зорко от своих сородичей, что любил с проезжими разговоры вести. Знал он — пусть и понаслышке, — каковы бывают сегваны, когда поставили себе добиться чего-либо.
— А коли здешние смолчат, как Хальфдир-кунс с боярином Прастеном расправился, а я нет? — спросил напрямик венн, поглядев тяжелым взглядом на девицу.
— А кто тебе поверит? — хохотнула в ответ Иттрун. — Отец в Галираде человек почтенный, а ты кто? А если и убьют Прастейна-комеса, так не мы.
— Не вы? — усомнился Зорко. — А кто ж еще на такую подлость решится?
— Это не подлость, венн, — озлилась сегванка. — Это доблесть. Кунс должен уметь врага обмануть, если надо. Отец умеет. Прастейна степняки убьют, а Хальфдир-кунс их изловит…
— И кнесу в Галирад доставит, — закончил за нее Зорко. — А почто им боярина убивать?
— Жить захотят, — доходчиво объяснила Иттрун. — Или боярин их побьет. Тогда послы будут убиты. Гурцат дознаваться не станет. Это Прастейн-комес верно рек.
— Ловко придумали. — Зорко сорвал травинку, повертел в пальцах. — А кметей боярских куда? Их тоже степняки порубят?
— Степняки порубят. Дай срок, — мрачно предрекла сегванка. — С воинами просто: по Правде разберутся, кто зачинщиком был, и предпишут, что следует. Сегваны не первыми мечи вынули.
— Худое дело и кончится худо, — молвил Зорко, продолжая травинку теребить. — А, все одно: из печища кто-нибудь языком чесать станет. А кмети? Они что, не видали ничего? А коли Прастен кочевников порушит, он, по-твоему, после с сегванами брататься пойдет?