Постоянная неустойчивость — главное свойство разработки.
По траве еще стелился туман. Владимир Славин стоял в саду. Обдумывая телевизионное выступление, он смотрел на недавно подаренный патриархом улей. Улей был красивый, в виде храма Христа Спасителя. Владимир Славин рассматривал храм и пытался понять, почему пчелы не хотят в него лететь. Несколько раз вызывали известных пчеловодов, но ничего не помогло. Профессионалы заманивали и хитрили, но пчелы по-прежнему игнорировали улей. Рассказывали, что такая же история была с подарком бывшему мэру, но там проблему удалось как-то решить, пчелы подчинились. Здесь же ничего не получалось, насекомые не покорялись.
Раздался крик. Сперва ребенка, затем огромного количества людей. Владимир Славин повернулся к дому и громко спросил:
— Что у вас там происходит? Чего вы там все так разорались с утра?
Никто не ответил, но было видно, что что-то случилось. В разных комнатах беспорядочно включался свет. К подъезду на большой скорости подъехал водитель.
— Да что там у вас стряслось, а?!
Рука Анатолия, самого младшего, угодила в пневматическую гильотину для резки хамона. Теперь вся кухня была залита кровью, и повар, который несколько раз в жизни сильно кромсал пальцы, задыхаясь от волнения, объяснял, что отрезанную выше локтя руку необходимо срочно положить в пакет со льдом и наложить жгут. Удивительным образом, все действовали спокойно, сообща и уже спустя несколько минут Анатолия везли в больницу. Только в этот момент отцу сообщили, что произошло. Владимир Славин поднял по тревоге лучших врачей страны.
Когда Александр вошел в палату, младший брат открыл глаза.
— Как ты, старина?
— Болит.
— Ну а как ты хотел? Конечно, будет болеть.
— Долго?
— Пару недель придется потерпеть. Я поговорил с врачом, он сказал, что все будет хорошо. Придется много заниматься, но рука восстановится.
— Ты можешь сказать им, чтоб они вернули мне айпад?
— Тебе пока нельзя. Ты лучше скажи мне вот что: зачем ты это сделал?
— Что сделал, Саша?
— Зачем ты засунул руку в эту чертову штуку?
— Я случайно.
— Не ври мне! Я же знаю, что ты сделал это специально. Я никому не скажу.
— Правда?
— Да.
— Я тебе не верю.
— Я обещаю…
— Еще во Франции, летом, я видел по телевизору, как одному мальчику из Монпелье, у которого не было руки, сделали биоруку. Прямо как у робота! И она все-все может делать! Я подумал, что если мне отрежет руку — врачи смогут сделать мне такую же.
— Господи, Толя, и что тогда?
— Я бы стал киборгом…
— Черт, старина, для того чтобы становиться киборгом, вовсе не обязательно засовывать руку в гильотину!
— Я хотел, чтоб у меня была биорука.
— Зачем?
— Я бы смог убивать всех врагов.
— Каких врагов?
— Я смотрел телевизор, папа говорит, что у нашей страны много врагов, что враги повсюду…
пауза
Каждый вечер я возвращался в новый дом. В квартиру Кало. Две комнаты в самом центре Москвы. Он уже мог себе это позволить, я еще нет. Иногда мы рубились в приставку, чаще я слушал, как мой друг развлекается. Кало получал удовольствие, и, разглядывая фотографии дочери, которые Карина зачем-то присылала мне, я думал о следующем дне. В моих руках был джойстик, и на экране телевизора мигали восемь букв — Game Over.
Все мои мысли (понятное дело) крутились вокруг журналиста. У Пятого была работа, была квартира и семья. Его писульки непременно вызывали отклик. Все эти недобитые либералы так и подрачивали на его статьи. С определенного момента это стало раздражать меня. Хренов пламенный картонный герой! Смешно просто! Мальчиш-Кибальчиш! Пафос каждой его заметочки просто зашкаливал. Его почему-то считали талантливым, но он был обыкновенным бездарным дерьмом! Я мог бы писать гораздо лучше. Обобщения, банальности, свободолюбивая кутерьма. Колумнист девятых классов. Автор понятных смыслов. Ноль нового. Болтовня. Тра-ля-ля, тра-ля-ля, демократия, вся эта фигня. Пролистывая его текстики, я, если честно, даже не понимал, почему дядя Володя так расстраивается на его счет. Обыкновенное бла-бла-бла. Даже с учетом фактов, которыми жонглировал Пятый, все это совершенно не впечатляло меня. Если честно, я не до конца понимал, зачем тратить столько денег и усилий на исключение одного недоноска. Очень странная и, главное, переоцененная игра. Как-то раз, когда Кало поимел очередную школьницу, мы даже разговорились об этом:
— Знаешь, я стал все чаще задумываться: зачем мы столько мучаемся с этим Пятым?
— Да я вообще все время об этом думаю! С точки зрения налогоплательщиков, мы, конечно, не правы. Вот я, например, исправно плачу налоги. Всегда, даже с зарплаты, которую получаю у дяди Володи. Мне почему-то очень нравится платить налоги, и поэтому я всегда плачу. Беда этой страны не в том, что нет сильных политиков, — беда этой страны в том, что здесь никто не готов жить по правилам. Даже эти вонючие либералы хотят, чтоб государство было их учителем, их главным тренером и врагом. Все они утверждают, что хотят жить как в Европе, но мало кто из них справляется с европейским бытом. Европейцем быть ответственно и сложно, гораздо сложнее, чем думает наше продвинутое меньшинство. Ну да ладно, я не об этом. Я о налогоплательщиках. Если говорить обо мне как о налогоплательщике, то вот лично мне, конечно, не нравится, что мои деньги идут на такую чепуху. Дешевле было бы просто убить его. Если бы у нашей операции был хороший продюсер — о, этот человек вырвал бы на себе волосы! Столько пустых трат! Да, конечно, мы работаем красиво и тонко, только кто, кроме Пятого, может оценить наш труд? Вот если представить себе, что у нас есть возможность поговорить с Пятым и предложить ему выбор: мучения или легкая смерть? Лично я не уверен, что он бы выбрал первое. А выбери он смерть — ну сколько она стоит? Сколько сейчас стоит убить человека?
— Не знаю, Кало, я людей не убивал.
— Ну тысяч триста.
— Да больше!
— Да брось ты! Во-первых, это смотря кого, а во-вторых, смотря кто исполнитель. Я тебя уверяю, что мы можем с тобой в Сибири найти мужика, который за десять тысяч его завалит.
— Это верно…
— Ну вот и посчитай. Десять тысяч или миллионы, которые мы тратим на эту операцию. Да лучше бы мы отдали их его жене!
— Я думал, что ты не сторонник таких методов.
— С одной стороны, конечно, да. Но с другой стороны, если разобраться… Что ему от того, что мы его убьем? Ну вот лично ему, а? Ровным счетом ничего! У человека ведь не бывает смерти. Ты живешь и вдруг перестаешь жить. Вот и все. Важно понять и принять, что мы никогда не умираем, умирают люди вокруг нас. Когда ты умрешь, ты не поймешь этого. Не будет у тебя черного экрана с титром fin. Так что в этом проблемы нет. Единственное, с чем нам следовало бы разобраться, так это с тем, что мы отнимаем человека у его семьи. Вот это действительно проблема. В случае вынесения смертного приговора мы в большей степени наказываем близких, чем самого осужденного. Люди, которые убили моих родных, наказали меня. Ни за что наказали. Они могли бы зарезать и меня, но почему-то не сделали этого. Кто пострадает, если мы убьем Пятого? Он сам? Нет. Пострадают его супруга и дочь, которая всю жизнь проживет без отца. Поэтому было бы логичнее и дешевле просто убрать его. Всем бы от этого стало легче… А так… Так нам теперь придется трахать его жену.
— Что ты такое говоришь, Кало?
— Разве ты не согласен со мной?
— Я согласен, что гипотетически заказчику было бы дешевле просто убрать журналиста, но ты ведь не об этом меня спрашиваешь? Что ты сказал про его жену?
— Я придумал изнасиловать ее.
— Ты чокнулся?!
— Да не буду я ее трахать. Так, членом повожу немного и все.
— Ты не сделаешь этого!
— Тогда, может, ты?
— Нет!
— Почему нет? Если я предложу, а дядя Володя прикажет тебе?! Ты что, откажешься? Сольешься? Скажешь, что увольняешься? Отсюда не увольняются, брат, или ты уже вернул тестю все бабки?
Я замолчал. Кало улыбнулся и похлопал меня по плечу.
— Да ладно, ладно тебе, не ссы. Я еще не продумал все окончательно, но мне кажется, что идея хорошая. Пока же давай подключать Агату.
С этим я не спорил. В том, что настало время шлюхи — сомнений не было. Пятый потерял сон, путал время суток, все чаще ссорился с женой. Было даже немного смешно наблюдать, как он ищет тишину. Антон купил себе беруши и, отвозя Арину к теще, отправлялся в какой-нибудь парк или на кладбище, где в течение нескольких часов мог неподвижно сидеть на скамейке. После этого он ехал в гостиницу, где, прежде чем уснуть, проверял пять-шесть номеров, всякий раз оставаясь недовольным качеством звукоизоляции.
В «Хороших временах» он требовал выключить музыку и, к всеобщему изумлению, не раз вступал в перепалки с друзьями, которые, по его мнению, слишком громко разговаривали.
Пятого раздражала жена. Арина, как ему теперь казалось, оглушительно чавкала и звонко сербала чай. Антона злило, что жена сушит волосы, вместо того чтобы выключить стиральную машину, которая, гремя, наворачивает круги. Голос любимой женщины стал противен.
— Зачем ты так долго разговариваешь по телефону?
— Антон, у меня вообще-то тоже есть свои дела.
— Я понимаю, но зачем повторять все по сто раз? Ты одно и то же говоришь!
— А ты не слушай.
— Я не могу не слушать этот маразм. Что за дебилка, с которой ты разговариваешь?
— Я разговариваю с мамой.
— А, ну тогда понятно!
— Знаешь что, Антон, иди к черту!
— Дочь свою успокой!
пауза
Пятый был совершенно разрушен. Я ничего не понимаю в психиатрии, не знаю, как там все это называется, но в том, что он больше не мог себя контролировать, сомнений не было. Синяки, красные, сонные глаза. Антон постоянно хамил близким, огрызался, курил. Смешивал кофе, сигареты и успокоительное… По средам вечером в Лужниках Пятый играл с друзьями в футбол. Все те же журналисты, фотографы и редакторы. Вся эта хорошевременская херобратия. С каждым разом ребята все меньше радовались его приходу. Почему? Потому что Пятый всех достал.