его тело помнило, потому что он, казалось, менял свое поведение, приближаясь или избегая, в четкой зависимости от конкретного человека, каким-то образом сохраняя в памяти результат каждой предыдущей встречи.
Всевозможные интеллектуальные тесты показали, что интеллект Дэвида был выше среднего. Фактически его способность рассуждать интеллектуально, когда это не связано с эмоциональной или реляционной ассоциацией, была полностью сохранена. В этом отношении Дэвид казался совершенно нормальным, возможно, даже необычайно умным и обладал высоким IQ. Однако более сложные тесты показали, что способность Дэвида выносить моральные суждения (которые требуют тонких эмоциональных и социальных оттенков) была сильно нарушена.
Антонио Дамасио, известный невролог-консультант, провел один интересный эксперимент под названием «хороший полицейский, плохой полицейский», который должен был оценить поведение Дэвида и работу его мозга[26]. Дамасио попросил различных сотрудников клиники вести себя всякий раз одинаково по отношению к Дэвиду, когда тот приближался к ним. Одна группа отвечала ему только дружеской улыбкой и всегда готова была ему услужить. Члены второй группы были недружелюбны и говорили разные неприятные ему вещи. Третья группа оставалась к нему нейтральной.
Затем Дэвида попросили принять участие в фотографическом «опознании», в ходе которого при просмотре четырех фотографий – одного дружелюбного человека, одного недружелюбного, одного нейтрального и одной фотографии человека, которого он никогда раньше не видел, – он был совершенно не в состоянии ни выбрать человека, с которым только что взаимодействовал, ни назвать его имя. Как будто в его жизни эти люди никогда не существовали. Однако, несмотря на эту удивительную неспособность к сознательной идентификации лица (о чем свидетельствовал эксперимент с опознанием людей на фотографиях), в реальной социальной ситуации он и его тело двигались навстречу человеку, который был дружелюбен, в то же время явным образом избегая недружественных участников эксперимента. Подобный результат повторялся более чем в восьмидесяти процентах случаев. Кроме того, одной из тех, кто был выбран в качестве недружественной фигуры, была молодая, красивая и от природы приветливая женщина, научный сотрудник клиники. Дэвид, который всегда был не прочь позаигрывать и которого всегда влекло к хорошеньким женщинам, редко обращался к ней с какими-либо просьбами. В восьмидесяти процентах случаев он выбирал ничем не примечательного внешне мужчину, который был неизменно дружелюбен к нему.
Что же позволяло Дэвиду выбирать определенных людей, если он (сознательно) не мог узнать ни одного их лица или опознать их по имени? Очевидно, его процедурная память о предыдущих встречах с этими людьми была не затронута. И такая запись явно проявляла себя в его решительном выборе подходить к данному человеку или избегать его – тело Дэвида совершенно определенно помнило, хотя он сам не имел сознательной памяти о предыдущих встречах. Выбирая доброту и избегая болезненного отвержения, его тело каким-то образом направлялось определенными (имплицитными) чувственными процедурами, этими валентностями приближения/избегания.
В результате тяжелой черепно-мозговой травмы в области височных долей у Дэвида была потеряна функция средних отделов мозга – тех отделов, где мы регистрируем эмоции и отношения. Его травма повредила значительную часть его височных долей, включая миндалину и гиппокамп, две структуры, связанные с эмоциями и кратковременной (пространственно-временно́й) памятью и обучением. Этот специфический недуг поместил Дэвида на необитаемый остров, где он оказался отрезан от своего прошлого и будущего, неспособный выносить моральные суждения и формировать отношения, выходящие за рамки непосредственного настоящего времени. Это был кошмарный сценарий, о котором он, судя по всему, «к счастью», не знал.
Несмотря на все свои нарушения, Дэвид каким-то образом мог просчитать и выполнить сложное поведенческое решение – приблизиться или избежать, – хотя совершенно его не осознавал. Из-за его неповрежденной способности избирательно приближаться или избегать мы можем предположить, что эти «решения» должны были происходить в верхнем отделе ствола головного мозга, включая таламус, мозжечок и экстрапирамидную двигательную систему. Эти процедуры и протоэмоции были просчитаны ниже уровня действия эмоционального мозга (который больше не существовал из-за его тяжелой травмы) и полностью вне досягаемости его (рассуждающего) неокортекса. Эта бессознательная, исходящая из верхнего ствола мозга решимость приблизиться или избежать была к тому же достаточно сильной, чтобы подавить его «блудные» импульсы по отношению к симпатичной, но неприятной для него женщине из эксперимента.
Весьма маловероятно, что решение Дэвида обратиться к конкретному дружелюбному члену персонала возникло в его (полностью функционирующей) коре головного мозга. Обычно, когда мы видим чье-то лицо, многие из нас могут наивно предположить, что сначала мы анализируем его в уме, а затем, основываясь на наших сознательных наблюдениях, думаем и оцениваем, будет этот человек дружелюбным или недружелюбным, а затем реагируем соответствующим образом. Если бы различение Дэвидом дружелюбного и недружелюбного человека и его «решение» приблизиться к тому, а не избегать его происходило в сознательном неокортексе, у него была бы надежная декларативная память о своих встречах и, несомненно, он смог бы правильно выбрать людей с фотографий Дамасио. Очевидно, это было не так.
Решение Дэвида приближаться или избегать не могло также сформироваться и в его эмоциональной (височно-лимбической) области мозга, поскольку вся эта область не могла функционировать из-за обширных повреждений. Таким образом, единственной оставшейся частью его мозга, которая могла бы принимать эти сложные решения, была стволовая часть мозга, мозжечок и таламус. Однако без посредничества лимбического мозга (ответственного за эмоции и отношения) он не мог «загрузить» информацию из рудиментарной стволовой части мозга (телесно обоснованные валентности приближения и избегания) в лимбический мозг, который регистрировал бы качество ощущений и контекст отношений Дэвида с участниками эксперимента. Здесь информация хранилась бы в виде эмоциональной памяти. Затем эта лимбическая (эмоциональная) память, в свою очередь, загружалась бы в лобную кору головного мозга, где она обычно записывается, бывает доступна и компилируется в виде эпизодических и декларативных воспоминаний, содержащих имена и лица. Однако у Дэвида подобная последовательная обработка полностью отсутствовала и не достигала коры головного мозга не из-за какой-либо функциональной недостаточности собственно коры (которая не была повреждена, о чем свидетельствует его IQ значительно выше среднего), а потому, что он не мог записывать эмоциональные воспоминания, основанные на его (точных) стволовых процедурных валентностях приближения или избегания.
Единственный разумный вывод, который можно здесь сделать, заключается в том, что в верхнем стволе мозга и таламусе существует сложная способность к оценке, которая последовательно обеспечивает неоспоримую, восьмидесятипроцентную точность и высокодифференцированный спектр решений для принятия имплицитного выбора между приближением (получение пищи и заботы) и избеганием (угроза). Такое очевидное принятие решений на уровне ствола головного мозга противоречит общепринятым представлениям о человеческой памяти и сознании.
Центральной темой этой книги является то, что существование процедурных воспоминаний, лежащих значительно ниже уровня нормального бодрствующего сознания, является ключом к клинической работе с травматическими воспоминаниями.
4Эмоции, процедурные воспоминания и структура травмы
Данная глава начинается с рассмотрения того, как процедурные воспоминания формируют основу наших ощущений, а также многих наших чувств, мыслей и убеждений. Кроме того, мы обсудим, как получить доступ к процедурным воспоминаниям для «пересмотра» травмы, будь то деструктивная «большая» травма или, казалось бы, несущественная, «маленькая» травма.
Вы помните из главы 3, что критически важная подкатегория имплицитной памяти, называемая процедурной памятью, включает в себя паттерны движения. Эти программы действий включают в себя: 1) приобретенные моторные навыки; 2) валентности приближения/избегания[27]; и 3) реакции выживания. Последние два пункта, в свою очередь, включают в себя врожденные двигательные программы (модели поведения), которые запрограммированы эволюцией на выполнение действий, необходимых для нашего выживания и благополучия.
Именно постоянство, сила и долговечность процедурных воспоминаний делают их критически важными при выборе любого психотерапевтического метода. Важно отметить, что из всех подсистем памяти те, которые связаны с инстинктивными реакциями выживания, являются наиболее глубокими, наиболее влиятельными и во времена угрозы и стресса, как правило, перекрывают другие, как имплицитные, так и эксплицитные подтипы памяти. (См. рис. 4.1.)
Рисунок 4.1. Взаимосвязь между эксплицитной и имплицитной системами памяти при планировании и прогнозировании будущего (продвижение вперед по жизни).
Давайте для начала рассмотрим работу процедурной памяти как приобретение моторного навыка. Обучение езде на велосипеде может показаться трудной, если не пугающей задачей, но при доброжелательной поддержке родителей или старших братьев и сестер мы овладеваем фантастическими силами гравитации, скорости и инерции движущегося тела. Мы делаем это процедурно, без каких-либо явных знаний физики или математики. Мы учимся управлять этими силами в основном методом проб и ошибок, и кривая освоения необходимого нам опыта, в силу обстоятельств, довольно крута. Поговорка о том, что человек никогда не забывает, как ездить на велосипеде, верна для большинства процедурных воспоминаний, будь то к лучшему или к худшему. Поэтому, если во время одной из наших ранних попыток езды на велосипеде мы, к несчастью, наткнемся на рыхлый гравий и, завязнув в нем колесами, упадем, это может помешать процессу приобретения необходимых адаптивных и сбалансированных движений и положений тела. Затем, когда мы наконец опять «в седле» и едем, мы, возможно, будем делать это нерешительно, что приведет к нестабильному движению или, другой вариант, к безрассудной беспечности и контрафобии. Происходит отмена того, что должно было развиться как двигательный навык, выученный во всех тонкостях, и вместо этого возникает обычный, основанный на выживании реактивный паттерн, состоящий из напряжения и рефлекторного сокращения или чрезмерной компенсации с помощью контрафобического риска; оба варианта являются менее чем оптимальными результатами и печальными примерами долговечности процедурной памяти.