В самом деле, постоянные дезадаптивные процедурные и эмоциональные воспоминания формируют ключевой механизм, лежащий в основе всех травм, а также многих проблем в личных отношениях и в социальном взаимодействии.
Со временем, методом проб и ошибок, успехов и неудач, наши тела понимают и узнают, какие двигательные стратегии работают, а какие нет. Например, к каким ситуациям мы должны приближаться, а от каких отступать? В каком случае мы должны бороться или бежать, а когда должны замереть и остаться неподвижными? Конкретный пример стойкости дезадаптивных процедурных воспоминаний (включая реакции приближения/избегания и выживания) мы видим в Ане, которая, подвергшись в детстве сексуальному насилию со стороны своего дедушки, теперь, став взрослой женщиной, застывает, сжимается и, в конце концов, падает в обморок от страха и отвращения, когда ее ласкает любящий муж.
Деморализующая ее путаница между безопасным и опасным человеком усугубляется обоснованной выживанием склонностью предполагать опасность даже там, где существует только самое поверхностное сходство, – в данном случае совмещенные триггеры мужчины и прикосновений. Таким образом, травма Аны – сознательно или нет – заставляет ее совершать печальную ошибку, воспринимая угрозу насилия со стороны ее самого дорогого, самого заботливого друга.
Во время работы с психотерапевтом Ана чувствует физическое побуждение отстраниться от мужа, что наводит на мысль о незавершенной реакции, базирующейся на выживании. Это хранится в памяти как процедурное воспоминание, лишенное содержания, однако воспроизводящее себя так, будто она находится в тисках своего дедушки. Более глубокое погружение в ощущение того, как ее тело напрягается и сжимается, порождает спонтанный образ дедушки, и ей воспоминается запах его прокуренного дыхания. Затем Ана испытывает желание оттолкнуть его.
Сосредоточившись на этом импульсе, она чувствует в своих руках робкое ощущение силы, ей приходит сострадательное осознание того, что она не могла оттолкнуть его тогда, в детстве. Затем она чувствует прилив гнева и обретенную силу, с которой она теперь отталкивает его (образ). После Ана чувствует, как подступает тошнота, ее лоб покрывается испариной. Эта автономная реакция является необходимым завершением ее стремления оттолкнуть дедушку; это важная часть проработки первоначальной прерванной реакции на процедурное воспоминание о попытке убежать от него. За этой автономной реакцией следует полный, глубокий вдох, тепло, которое распространяется по ее рукам, а затем неожиданное спокойствие. Ана с благодарностью отмечает, что теперь она с нетерпением ждет возвращения домой. Во время своего следующего визита она сообщает, что смогла насладиться прикосновениями мужа и почувствовала себя в безопасности в его объятиях. Она просит, чтобы теперь мы поработали над тем, чтобы постепенно подготовить ее к исследованию сексуальности с ее любимым мужем.
Друг или враг?
Как мы сказали в главе 3, умеренные эмоции и тонкие чувства выполняют динамическую функцию формирования и поддержания отношений во времена относительной безопасности. Они делают это, передавая важную социальную информацию другим людям, а также нам самим. Функция этих эмоциональных чувств, отражающих окружающие условия, – руководить нами в социальных ситуациях и при создании внутригрупповой сплоченности. Делают они это с помощью своего широкого спектра, особенно с помощью тех чувств, которые, как мы знаем, являются позитивными, или эвдемоническими, таких как радость, забота, сопричастность, целеустремленность, сотрудничество и миролюбие. Когда мы встречаем друга, которого давно не видели, мы наполняемся радостью и весельем. Или, если кто-то, кто нам дорог, уходит или умирает, мы можем сначала горевать, а затем нас начинает наполнять очищающая печаль и нежные воспоминания[28].
Иногда, когда что-то мешает построению отношений или выполнению каких-то задач, низкий или умеренный уровень гнева звучит для нас как предупреждение. Затем – хотелось бы надеяться – этот гнев направляет нас, мотивирует и дает нам силы устранить препятствие, тем самым восстанавливая отношения или наше поступательное движение вперед. Эмоции умеренной интенсивности могут сигнализировать о возможной опасности. Мы передаем информацию об этой возможности другим людям через язык тела – через наши позы и выражение лица. Будучи социальными животными, почувствовав опасность в окружающей среде, мы напрягаемся, готовясь к действию, одновременно предупреждая других, чтобы затем, возможно совместно, предпринять защитные, уклончивые, оборонительные или агрессивные действия.
Интенсивный уровень страха, гнева, ужаса или ярости заставляет нас мгновенно и недвусмысленно действовать с полной силой, бессознательно выбирая и пробуждая к действию конкретные процедурные воспоминания для борьбы или бегства. Если мы не можем выполнить эти действия во всей полноте, или слишком подавлены, или ошеломлены происходящим, мы замираем или впадаем в беспомощную неподвижность, сохраняя нашу энергию до тех пор, пока вновь будет безопасно. Таким образом, когда мы имеем высокий уровень активации и сильные эмоции берут верх, они могут «переключить» нас на процедурные программы выживания в режиме «убей или будешь убит» (бей-или-беги) или обессилить нас до состояния полной обездвиженности, стыда, поражения и чувства беспомощности.
Как правило, умеренные или высокие уровни подкорковых интенсивных негативных эмоций, особенно страха и гнева, сигнализируют нам об опасности и побуждают нас найти ее источник, оценить ее реальную угрозу, а затем предпринять действия, необходимые для обороны или защиты себя и других. Однако этот вариант действий можно будет назвать (закономерно) спорным, если наша оценка выдаст нам отсутствие опасности. В этом случае в идеале мы возвращаемся в текучее состояние расслабленной бдительности.
Кто из нас не испытывал мгновенного необъяснимого страха и оцепенения, когда был напуган непривычным звуком или движущейся тенью, но всего за несколько секунд легко определял потенциальную «опасность», оценив ее реальную значимость и риск? Чаще всего это эмоционально заряженное, привлекающее внимание событие является чем-то вполне безопасным: внезапно открытая дверь или хлопающая на ветру занавеска. Если у нас сбалансированная, устойчивая нервная система, то наше «здесь и сейчас» – наблюдающее эго / префронтальная кора – говорит эмоционально заряженному миндалевидному телу: «Остынь. Расслабься. Это просто дверь, которую открывает твой друг Джон, который приехал пораньше на вашу встречу». Таким образом, когда мы можем отстраниться, понаблюдать и уменьшить интенсивность этих эмоций, нам предоставляется возможность также выбирать и изменять непосредственно сами реакции выживания.
По интригующему совпадению, когда мы с Лорой (моим редактором) работали над этой самой главой, нам понадобился перерыв, чтобы поразмяться, поэтому мы неспешно прогулялись вдоль озера в Митенквай, одном из многочисленных красивых парков Цюриха. Мы бродили среди детей, плескавшихся в неглубоких детских бассейнах, качавшихся на качелях и игравших в детских городках, расслаблялись в мягком тепле солнечного света, открываясь нежным чудесам дня, получая удовольствие от нашей богатой сенсорными ощущениями среды. Затем почти в унисон мы остановились, пораженные, на мгновение затаив дыхание. Одновременно мы быстро огляделись вокруг и сфокусировались на зарослях высокого бамбука. Быстро заметив, что несколько длинных стеблей необъяснимым образом изгибаются и дрожат, мы стояли настороже, напрягшись и сконцентрировавшись, пытаясь определить источник угрозы и готовясь немедленно ретироваться. Ничто, кроме движения бамбука, не занимало нашего сознания. Диафрагма нашего сенсорного поля резко сузилась, и роскошные удовольствия парка практически исчезли для нас.
Для наших далеких предков в густых джунглях такие характерные движения стеблей и шорох вполне могли быть знаком того, что там крадется тигр. Однако эта отточенная временем инстинктивная реакция была явно нелепой, учитывая, что это было наименее вероятное место на Земле, где можно было столкнуться с подобной угрозой! Действительно, внимательно присмотревшись, мы поняли, что это была просто группа детей, которые не подчинились установленным нормам швейцарского порядка, а вместо этого решили прятаться в густом бамбуке и играть в Тарзана, будто в джунглях. Они радостно пытались сгибать до земли самые высокие стебли; было очевидно, что нет никаких причин для тревоги, просто один смех. Такая преувеличенная, вызванная страхом реакция на максимально благоприятную ситуацию является примером того, что технически называется ложноположительной реакцией. Поначалу мы реагировали «положительно», как будто трясущийся бамбук был реальной угрозой, хотя (в данном случае) это оказалась просто ложная тревога, а наша реакция – ложноположительной.
Ложноположительное предубеждение
В природе, как и в парке в Цюрихе, последствия ложноположительной оценки относительно незначительны. На самом деле ничего не было потеряно, кроме нескольких лишних калорий, когда мы приняли озорных детей за воображаемого тигра в парке Митенквай. С другой стороны, ложноотрицательное реагирование – как будто что-то неопасно, когда на самом деле это опасно – может быть фатальным и потому с точки зрения эволюции несостоятельно. Если мы не будем обращать внимания на шорох в кустах, мы можем стать легкой добычей для горного льва или голодного медведя. Следовательно, лучше, чтобы любая неопределенность или двусмысленность воспринималась как угроза (то есть у нас есть сильная врожденная склонность к ложным реагированиям), а затем, позже, после первоначального испуга, могла быть правильно идентифицирована как неопасная; ничего не приобретено, ничего не потеряно. Поэтому, когда вместо преследующего нас хищника мы обнаруживаем, что источником испугавшего нас шума являются играющие дети или взлетающая стая птиц, с эволюционной точки зрения все же лучше сначала автоматически предположить, что это была смертельная угроза. Другими словами, в случае сомнения всегда отдавайте предпочтение худшему сценарию