Общепринятое понимание неврологического развития предполагает, что, когда я впервые увидел Джека в возрасте четырнадцати месяцев, он был слишком мал, чтобы сформировать какие-либо эпизодические или сознательные воспоминания. Более того, существование чего-либо, напоминающего автобиографическую и нарративную память, считалось в этом возрасте невозможным. Когда они вошли в мою дверь, я снова представился Джеку и Сьюзен.
Она спросила, помнит ли он меня. Он решительно сказал:
– Нет!
Однако Сьюзен усмехнулась и сказала:
– Когда мы подошли к двери, он спросил меня: «Мама, а он положит мне руку на спину?»
Очевидно, у Джека произошел кратковременный доступ к процедурной (телесной) памяти о той нашей встрече, когда ему было четырнадцать месяцев.
Вспомните, что на своем первом сеансе мы работали с Джеком над тем, чтобы развить в нем импульс устанавливать границы и больше не чувствовать себя беспомощным, и нам это удалось. Тогда, обнаружив, что он может толкать и успешно продвигать себя через родовой канал, на этот раз не застревая, он обрел новую уверенность относительно своего процесса рождения. Вслед за плачем и разрядкой вегетативной нервной системы (волны тепла и спонтанное дыхание) раскрылось врожденное взаимное биологическое влечение его и его матери, что привело к его «встраиванию» в мать и формированию их глубокой объединяющей связи. Вся полнота этого его опыта получила свое воплощение в образе граната («яблока»). Это, казалось, укрепило его связь с нами троими. Позже он смог призвать себе на помощь этот образ и мое имя («Пита»), чтобы успокоиться после того, как его напугал визит к доктору.
Теперь, у моей двери, процедурная память Джека в возрасте четырех с половиной лет превратилась в эмоциональную – ощущение того, что произошло, – и в желание большего количества таких чувств. Трансформацию его энграмм памяти, от процедурных к эмоциональным и эпизодическим, можно увидеть в его вопросе-ожидании: «А он положит мне руку на спину?»
Сьюзен рассказала также, что Джек оказался очень спортивным мальчиком, а также одним из самых умных детей в своем дошкольном классе. И это неудивительно, так как его интерес ко многим предметам в моей комнате был неиссякаем. Она также отметила, что теперь он редко сворачивался калачиком у нее на коленях, только когда ему было грустно, страшно или он устал – что совершенно нормально для ребенка его возраста.
– Итак, Джек. Какой твой любимый вид спорта? – спросил я.
– Бейсбол, – ответил он с улыбкой.
– А на какой позиции ты играешь? – спросил я.
– О, мне нравится быть питчером и игроком второй базы, а еще могу быть кетчером, – ответил он, улыбаясь и явно гордясь своей способностью запомнить все эти позиции.
Сьюзен сказала, что он всегда играл со своими сверстниками и стал довольно самостоятельным, хотя при этом добавила:
– Ему все еще нравится, когда я его время от времени обнимаю и прижимаю к себе.
Словно по сигналу, Джек забрался к матери на колени и уткнулся в нее головой и плечами, как и три года назад. И точно так же, как тогда, на губах и в глазах его матери появилась улыбка. Это было будто путешествием во времени, и мы совместно праздновали наше воссоединение. Затем Сьюзен сказала озадаченно:
– Это странно – Джек всегда такой общительный и обычно предпочитает чем-то заниматься или играть со своими друзьями.
Итак, какой вывод мы можем сделать из всего этого? Я совершенно уверен, что Джек помнил меня не «сознательно» (то есть как декларативное воспоминание), но тогда откуда взялся вопрос? Какая часть его памяти побудила его спросить: «А он положит мне руку на спину»? В самом деле, использовал ли Джек более сознательную часть своего мозга/ума, чтобы получить доступ к первичным ощущениям (процедурным воспоминаниям), которые оставались скрытыми, пока они не были активированы на пороге моего дома?
Четырехлетнее тело Джека начало воспроизводить его имплицитный опыт трехлетней давности, но на этот раз свой телесный опыт он смог выразить словами, поставить вопрос о том, положу ли я руку ему на спину. А затем, поддерживаемый знакомой обстановкой, он воспроизвел процедурное воспоминание о безопасном покое в объятиях матери.
Уткнувшись в ее плечо, спиной ко мне, он тем самым предложил мне положить руку ему на спину, чтобы я снова нежно помассировал его теперь уже сильную, спортивную спину, пока он таял в объятиях матери.
И в довершение всего он устроился поудобнее, крепко ее обняв.
Джек живет и здравствует, и я благодарю его и его мать за то, что они позволили мне разделить с ними их путешествие.
Рэй: излечить в себе войну
Преуспевший на войне заслужил право преуспеть в мире.
Голые факты: ежедневно происходит более двадцати самоубийств военнослужащих. Общие цифры превышают число убитых за все войны в Ираке и Афганистане. Этот показатель более чем в два раза превышает число подобных случаев среди обычного населения. Рэй, чей случай мы будем здесь рассматривать, служил во взводе морской пехоты, где показатель самоубийств один из самых высоких.
От двух до трех миллионов военнослужащих возвращаются с фронтов, привозя с собой скрытые следы войны. Они привозят домой невидимую болезнь, их травматические раны «заражают» их семьи и в конечном счете их общины. Если бы миллион человек вернулся с фронта с чрезвычайно опасной формой туберкулеза, в стране было бы объявлено чрезвычайное положение. Немедленно к решению вопроса привлекли бы внимание и опыт ученых и врачей по всей стране. В данном же случае мы вместо этого закрываем глаза и беспомощно ждем надвигающееся цунами из травм, депрессий, насилия, самоубийств, изнасилований, разводов и наркомании, которое обрушится на нас. Отсутствие эффективного лечения психического здоровья наших солдат есть, по сути, не что иное, как широкомасштабный отказ от нашей коллективной ответственности как нации, в особенности – со стороны психотерапевтов и врачей. Пренебрежение этими обязательствами почти гарантирует заразную эпидемию страданий, которая в конечном счете затронет всех нас.
Какими бы ни были наши личные убеждения относительно какой-либо конкретной войны, как общество мы обязаны этим вернувшимся воинам, которые подвергли себя опасности во имя нас: мы обязаны дать им исцеление, восстановить для нормальной гражданской жизни, которую они так заслуживают. Рэй – один из таких исключительных молодых ветеранов. Вот его история.
Рэй и его взвод были дислоцированы в Афганистане, в провинции Гильменд. 18 июня 2008 года они наткнулись на засаду, в результате чего несколько солдат взвода были убиты, а его лучший друг умер у него на руках. Позже в тот же день во время патрулирования рядом один за другим взорвались два самодельных взрывных устройства (СВУ). Эти взрывы в непосредственной близости от Рэя буквально подбросили его в воздух. Две недели спустя он очнулся в военном госпитале в Ландштуле, Германия, не в состоянии ни ходить, ни говорить. Очень постепенно, на чистой силе воли он смог заново овладеть этими базовыми навыками. Когда я впервые увидел Рэя, примерно шесть месяцев спустя, он сильно страдал от симптомов посттравматического стрессового расстройства (ПТСР), ЧМТ (черепно-мозговая травма), хронической боли, тяжелой бессонницы, депрессии и того, что было диагностировано как синдром Туретта. Он принимал коктейль из мощных психотропных препаратов, включая бензодиазепины, «Сероквель» (антипсихотический препарат), разные СИОЗС и опиоидные обезболивающие.
В декабре 2008 года Рэй был приглашен участником в консультационную группу, занятия с которой я проводил в Лос-Анджелесе (сессия 1). После этого первого сеанса мы провели еще три сеанса у меня дома (сеансы 2, 3 и 4). А затем, в 2009 году, я пригласил его принять участие в пятидневном семинаре, который я проводил в Институте Эсалена в величественной обстановке живописного побережья Калифорнии в Биг-Суре (сеансы с 5-го по 10-й). Это сделало возможным продолжение нашей совместной работы и дало Рэю возможность взаимодействовать с другими людьми в безопасной и благоприятной социальной среде.
Рэй начал с того, что перечислил мне дюжину или около того мощных, оглушающих психотропных и наркотических препаратов, которые он принимал для лечения множества своих диагнозов. Функционально его патология состояла в судорожных подергиваниях головы и шеи, которые начинались с глаз и челюсти, а затем переходили ниже, на шею и плечи. Во время этого первого интервью он отвел взгляд и уставился в пол, не в силах смотреть в глаза, выражая тем самым всеобъемлющее чувство стыда и поражения.
Когда Рэй попытался установить со мной зрительный контакт, я заметил одно из этих судорожных сокращений. Эти сокращения происходили с интервалом примерно в полсекунды и, вероятно, явились причиной того, почему ему поставили диагноз «болезнь Туретта». Однако с точки зрения соматического переживания эта последовательность быстрых мышечных сокращений рассматривается как незавершенные ориентировочный и защитный рефлексы. В момент первого взрыва уши, глаза и шея Рэя должны были (едва заметно) повернуться в сторону источника события. Эти премоторные подготовительные реакции активируются в сетях первичного реагирования ствола головного мозга[51]. Однако до того, как это действие было выполнено, почти тут же произошел второй взрыв, и сила обоих взрывов подбросила Рэя в воздух. В этот момент его голова и шея должны были резко втянуться в туловище (так называемый черепаший рефлекс), в то время как все остальное тело начало сворачиваться в клубок (или, говоря технически, сработал сгибательный рефлекс). Все вместе это дает нам моментальный снимок последовательности, состоящей из неполного ориентировочного рефлекса и неполной защитной реакции, подавленных и «застрявших» в результате ошеломляющего события.