Я считаю, что перепрофилирование психотерапии, первоначально разработанной для простых фобий, для лечения травмы, которая гораздо сложнее, может оказаться неадекватным применением этих ранних методов, и это внушает определенную тревогу.
История Рэя: эпилог
Некоторые полагают, что ты становишься сильнее, держась за что-то, но сильнее становишься, только отпустив.
Человек, когда он не скорбит, едва ли существует.
Должны быть те, среди кого мы можем сидеть и плакать и все равно считаться воинами.
Как мы видели на примере Рэя, существуют и другие методы лечения травм, которые гораздо менее «насильственны», чем ДЭ, и действуют совершенно иначе. Соматическое переживание, подход, который я здесь использую, заключается в первую очередь не в «отучении» от чрезмерно заученных результатов травмы путем их переосмысления, а в создании новых переживаний, которые опровергают эти подавляющие чувства беспомощности[61],[62]. Трансформация Рэя – это нечто гораздо большее, чем просто отучение или понимание его реакции на травму и его мыслительного процесса. Речь шла о завершении (и, таким образом, «пересмотре») цикла шока от взрыва, который пережило его тело, а затем «оттаивании» и последующей обработке замороженных эмоций ярости, горя и потери, которые хранились глубоко в его психике и душе.
Как было продемонстрировано выше, работа над разрешением его «застрявшей» реакции шока/отключения включала в себя постепенный пересмотр (и завершение) его включившихся на взрыв ориентировочного и защитного рефлексов. Эти врожденные защитные реакции включали в себя уклонение в сторону, нагибание и группировку. Если бы мы стали тут же работать исключительно с его чувством вины, гневом и горем, это было бы в лучшем случае непродуктивно, а в худшем случае – контрпродуктивно: тогда бы мы с большой долей вероятности вновь активировали и усилили бы его шоковую реакцию, провоцируя обескураживающую череду его тиков и судорожных подергиваний. Работа с процедурными и эмоциональными воспоминаниями требует тщательного отслеживания телесных реакций человека. Эти реакции включают в себя жесты, микромимику лица (указывающую на перемену эмоционального состояния), изменение позы, а также вегетативные признаки, такие как кровообращение (сужение и расширение сосудов, которые проявляются изменениями в цвете кожи), частота сердечных сокращений (определяемая по наблюдению за пульсом сонной артерии) и спонтанные изменения дыхания.
Первоначальная сессия представляла собой важную последовательность наблюдений и взаимодействия. Первая фаза заключалась в том, чтобы заметить, что его взгляд был направлен в сторону от меня и вниз, на пол. В этот момент было важно не принуждать его к зрительному контакту и даже не приглашать к нему. Это, вероятно, вызвало бы еще большее расстройство, отключение от реальности, стыд и прерывание контакта. Во время второй фазы, пока он постепенно знакомился с ощущениями своего тела, я направлял его, не позволяя этому опыту перерасти в подавляющий. Третья фаза включала в себя расцепление казавшейся беспорядочной серии нервно-мышечных сокращений, которые на самом деле были результатом последовательных сокращений его глаз, шеи и плеч в ответ на взрыв. Эти сокращения были следствием попытки его тела сначала сориентироваться, а затем защититься от ударных волн двух взрывов. Защитная реакция выражалась в сокращении всех мышц – сгибателей тела, рефлекс, унаследованный, вероятно, от наших древесных предков: свернувшись в тугой клубок, детеныши приматов защищают себя, когда они падают с деревьев. У взрослых такой рефлекс может защитить от ударов в живот.
Переходом между второй и третьей фазами служило упражнение на сжимание и разжимание челюстей, а затем внимательное отслеживание глаз Рэя, когда он следил за моим пальцем. После этих очень простых упражнений на осознание он почти сразу почувствовал покалывание и тепло в теле, глубокое расслабление и задышал свободно. Третья фаза заняла четыре последующие сессии. К четвертой сессии стартл-реакция («синдром Туретта») почти прошла, и можно было готовить доступ и начинать работать с его эмоциональными воспоминаниями, связанными с виной, яростью, горем и потерей. Заключительная фаза выполнялась как работа в группе, в Институте Эсалена. Там Рэй при поддержке членов группы научился как направлять, так и сдерживать свою ярость. Этот опыт позволил ему перенаправить и преобразовать свою ярость в силу и здоровую агрессию – другими словами, в энергию и способность двигаться к тому, что ему нужно в жизни. Этот сдвиг открыл наконец порталы для его более мягких чувств переживания горя и потери, а также желание устанавливать эмоциональную связь с другими людьми.
Если бы я вызвал в Рэе абреакцию на взрыв СВУ со всеми звуками, дымом и хаосом (как в случае с длительной экспозиционной терапией Морриса), это просто усилило бы его стартл-реакцию и заставило его еще глубже запереться в своем теле. Действительно, в 2014 году в программе «60 минут» была показана группа солдат, проходящих ДЭ. В конце, когда солдата спросили, улучшилось ли его самочувствие, он, скорее всего, не желая оскорблять авторитетную фигуру, ответил что-то вроде: «Думаю, да». Однако для любого, кто читает язык тела, было очевидно, что он находился в состоянии значительного дистресса и «отключения» от реальности.
Если бы я заставил Рэя попытаться справиться с его гневом, виной и печалью прежде, чем занялся его основополагающей стартл-реакцией и разрешил ее, вполне вероятно, что его и так сильные эмоции были бы усилены еще больше, что, скорее всего, привело бы к ретравматизации. Следовательно, тщательно координируемая последовательность действий сначала ослабляет реакцию шока-испуга, а затем постепенно, при тесном контакте и поддержке со стороны группы, помогает Рэю получить доступ к своим чувствам и примириться с ними. Именно эта последовательность позволила Рэю перенести свою преданность и чувства привязанности на свою семью, а также на других ветеранов, с которыми он соприкасался. Эти новые связи с людьми стали его новым служением. Спасибо тебе, Рэй, истинный морской пехотинец, за достойное выполнение долга, военного и гражданского.
7Ловушка истинности и ловушка ложных воспоминаний
Обращайся к прошлому, но только если собираешься из него что-то построить.
Помните тот случай со мной и Лаурой в парке Mythenquai из главы 4, когда мы приняли озорников, играющих в бамбуке, за неизвестного, преследующего нас хищника? Тогда мы стали жертвами нашей эволюционной склонности к ложноположительным выводам, когда наше восприятие настроено прежде всего на опасность, даже когда эта опасность крайне маловероятна. По своей сути, как это было в той ситуации с зарослями бамбука, последствия ложноположительной оценки относительно незначительны. По этой причине мы запрограммированы на изначальное восприятие опасности, какой бы вероятной или маловероятной она ни была.
Принимая во внимание эту предубежденность в сторону ожидания опасности, легко понять, почему мы оцениваем серьезность угрозы по интенсивности связанной с ней негативной эмоции. Проще говоря, чем сильнее эмоция страха или гнева, тем больше мы запрограммированы на то, чтобы считать нашу оценку угрозы истинной, а опасность – реальной, такой, на которую мы должны реагировать, включив на полную все наши основные реакции выживания «бей-или-беги». Другими словами, мы отождествляем достоверность с эмоциональной интенсивностью. Наши чувства формируют наши убеждения; наши убеждения укрепляют наши чувства. Эта петля положительной обратной связи, ловушка достоверности, особенно важна, чтобы понять возможность генерирования ложных «восстановленных» воспоминаний во время терапии. Более того, эта ловушка крепнет благодаря устойчивой тенденции нашего ума «предлагать» образы, которые, как нам кажется, каким-то образом «объясняют» нам то, что мы чувствуем. Так, например, если в детстве человек прошел через ужасающую медицинскую процедуру и теперь подвержен реакциям и чувствам ужаса и ярости, он может (ошибочно) представить это первоначальное вмешательство в свое тело как пытку или изнасилование. Эта путаница может возникнуть, если его поток сильных эмоций будет сочетаться либо с интерпретациями психотерапевта, либо, например, с темами жестокого обращения, обсуждаемыми в групповой терапии. Клиент, скорее всего, ухватится за эти предлагаемые темы, лежащие на поверхности, получит фантазийный «флешбэк» (вызывающий еще больший поток эмоций), а затем зарегистрирует это толкование как достоверное или фактическое. Поскольку, когда мы испытываем сильные эмоции, у нас снижена способность отстраняться, наблюдать и оценивать, мы легко поддаемся потенциально ложным определениям. Затем мы становимся все более и более уверенными в том, что эти вещи действительно происходили с нами, иногда даже невзирая на невероятность этого.
Наличие таких ловушек предупреждает нас о том, что подобные ошибки определения могут привести к тому, что терапия становится вредной и разрушительной. Образы и истории, которые мы связываем с эмоционально заряженными переживаниями, не только предрасполагают нас к ложным воспоминаниям, но и могут затруднить наше движение вперед по жизни. Разумеется, мы должны также понимать, что жестокое обращение с детьми действительно имеет место и довольно широко распространено; в этом нет никаких сомнений. И все же при проведении психотерапии вопрос о том, правдивы воспоминания или нет, не должен быть главной заботой. Важно понять, что клиент застрял в энграмме, запечатленной в мозге и теле, – процедурной и эмоциональной памяти, которая доминирует над его эмоциями, настроением и поведением. Поэтому в любом случае, независимо от того, является ли определение истинным или превратно истолкованным, мы должны понимать, что опыт, его смысловое наполнение и его влияние, содержит в себе истину и ценность. Мы обязаны, как терапевты