рую неоднозначность. Когда мы направляем наше внимание на какое-то эпизодическое воспоминание, мы можем лениво дрейфовать в его смутной дымке, входя и выходя из него. Хотя порой эти воспоминания туманны и расплывчаты, в других случаях они могут быть рельефными, яркими и реалистичными. Эпизодические воспоминания более спонтанные, интересные и живые по сравнению с декларативными «списками» и «перечнями». Нередко они оказывают важное, хотя зачастую скрытое влияние на нашу жизнь.
Поделюсь личным примером эпизодического воспоминания. В свой первый день в пятом классе в школе № 94 в Бронксе я шел домой со своими друзьями. Я помню, как разговаривал с ними о том, какой ужасной была моя новая учительница. Легкое похлопывание по моему правому плечу прервало поток моих несколько преувеличенных и преждевременных претензий. Моя душа ушла в пятки, когда я повернулся и увидел перед собой седовласую миссис Курц. «Ты считаешь, что я действительно настолько плоха?» – спросила она, склонив голову набок и вопросительно глядя на меня. У этой истории счастливый конец, так как миссис Курц оказалась лучшим учителем из тех, что были у меня в начальной школе, и я приветствую это эпизодическое воспоминание с грустной нежностью. И хотя мне трудно вспомнить что-либо еще о моем пятом классе, это воспоминание для меня каким-то образом заключает в себе и отражает весь тот поворотный год. Разумеется, душа моя уже не уходит в пятки, как тогда, как когда я впервые почувствовал ее руку на своем плече.
Как я уже сказал ранее, если оглядываться на тот год, то, кроме этого единственного воспоминания о миссис Курц, у меня почти нет других воспоминаний о нем, которые я мог бы вызвать волевым усилием. У меня осталось лишь несколько разрозненных воспоминаний с первого по шестой класс, и большинство из них очень неприятные. Все остальные мои учителя были на редкость скучными, а некоторые даже жестокими, порой до садизма. Вместо воплощения смысла латинского корня в слове «образование» (educare: воспитывать или побуждать) мой базовый школьный опыт («модель») сводился к тому, что предметы запихивают тебе в глотку. Я ненавидел школу, а школа ненавидела меня!
Эпизодические воспоминания о миссис Курц превратились в неотъемлемую часть моего личного автобиографического повествования. Они стали тем, как я понимаю этот период своей жизни и как я рассказываю о нем другим. Хотя поначалу я этого не видел, воспоминание о миссис Курц стало действовать как своего рода переломный момент, точка поворота, уводящая меня от восприятия моего опыта «обучения» как гнетущего и унылого. Оно послужило катализатором создания нового сложносоставного воспоминания, в котором обучение могло быть позитивным и даже веселым. Это позволило создать новую систему убеждений, которая распространилась на мое будущее образование, на сегодняшнее мое призвание и на то, чем я занимаюсь.
Во временном промежутке от окончания пятого класса и до окончания средней школы (в Бронксе – опасном и жестоком месте, наводненном вооруженными бандами) я все же нашел четырех учителей, которые больше других вдохновляли меня в моих занятиях естественными науками и математикой. Затем, в колледже, я нашел еще нескольких интересных наставников, которые поддержали мой интерес к исследовательской деятельности. Это продолжилось и в аспирантуре, где у меня было несколько видных наставников как в стенах, так и за пределами Калифорнийского университета в Беркли, где я делал свою дипломную работу. Среди этих интеллектуальных мужей были Дональд Уилсон, Николас Тинберген, Эрнст Гелхорн, Ганс Селье и Раймонд Дарт – все они взяли меня под свое крыло. Впоследствии на протяжении моего пути в качестве психотерапевта, интересы которого распространялись на сферу взаимодействия тела и ума, я был одарен заботой более щедрых и нетривиальных учителей и терапевтов, среди которых необходимо отметить Иду Рольф и Шарлотту Селверс. И теперь я вижу, что мы поменялись местами, поскольку теперь я являюсь наставником для сотен студентов. А они, в свою очередь, будут наставниками для своих учеников, которые распространят свое целительное влияние на тысячи других.
Спасибо, миссис Курц. Спасибо вам за вашу теплоту, ваш юмор, вашу радость и воодушевление по поводу процесса обучения, а также за то, что подарили мне такие жизненно важные эпизодические воспоминания, которые привлекли меня к моим наставникам, а их ко мне. Я убежден, что ваше нежное, дружеское прикосновение к моему правому плечу более шестидесяти лет назад помогло изменить направление моей жизни; и оно изменилось таким образом, что теперь я смотрю на это с удивлением и благодарностью. Именно так эпизодическая память может сыграть свою важную роль в созидании нашего позитивного будущего. Каждый раз вызывая в памяти какое-то воспоминание, мы обогащаем нашу память, делая это воспоминание еще более значимым. Такое естественное обновление – это то, как память должна функционировать, это то, как она должна выполнять свои функции, взбадривая нас и придавая нам жизненных сил, делая это зачастую за порогом нашего осознания.
Эпизодическая память помогает нам ориентироваться во времени и пространстве, извлекая информацию из прошлого и проецируя благоприятные результаты на будущее. Большая часть того, что мы знаем об этом виде памяти, исходит, конечно же, из устных сообщений людей, таких как мой рассказ о миссис Курц. Однако даже «скромная» сойка демонстрирует убедительные доказательства эпизодической памяти. Клейтон и Дикинсон в своих экспериментах с западной кустарниковой сойкой[20] смогли продемонстрировать, что эти птицы обладают системой эпизодической памяти, которая обеспечивает им определенное преимущество в выживании. Эти птицы совершенно определенно не только могли вспомнить, где они прятали различные виды пищи, но и могли различать свои запасы. Это касалось, например, времени, прошедшего с момента припрятывания того или иного вида еды, от чего соответственно зависело, испортился данный вид еды или нет. Они могли вспомнить «что, где и когда» конкретных прошлых событий, могли извлекать и использовать эту информацию в более позднее время. Такие действия, по мнению этих и других исследователей, соответствуют четким поведенческим критериям эпизодической памяти. Аналогичное исследование было проведено на колибри, и оно продемонстрировало, что те могли вспомнить не только местоположение тех или иных цветов, но и как давно они их посещали. Таким образом, они могли максимально эффективно достигать своей цели – добывать самый свежий нектар. Наличие того же типа эпизодической памяти у нескольких различных видов животных было продемонстрировано в ряде других исследований, например у крыс, медоносных пчел, дельфинов, слонов и, разумеется, у различных приматов[21]. Как и многие иные виды поведения, которые мы считаем чисто человеческими, эпизодическая память, как оказалось, имеет довольно обширные эволюционные корни. То есть такого рода воспоминания доступны не только для размышлений поэтов или таких, как я, в знак признательности вспоминающих своего учителя пятого класса.
Обычно считается, что наши самые ранние эпизодические воспоминания относятся к возрасту трех с половиной лет, когда гиппокамп становится в значительной мере более активным. Однако есть свидетельства того, что в некоторых случаях они могут восходить к еще более раннему времени. Опираясь на подтверждение моей матери, я могу с уверенностью сказать, что мое самое раннее эпизодическое воспоминание относится к тому времени, когда мне было около двух с половиной лет: я сидел у окна возле своей детской кроватки, в лучах света, пронзающих спокойную тишину комнаты. Танцующие пылинки искрились в полупрозрачных лучах. Я помню, как моя мать внезапно открыла дверь и прервала мое мечтательное созерцание мерцающего каскада света[22]. Конечно, я не знал, что такое пылинки, каскад света или мерцание. Только много позже я узнал эти слова и их значения. Однако это чувство зачарованной задумчивости в каскаде солнечных лучей все еще обладает волшебным, живительным качеством, которое придает мне сил и по сей день. Именно неисчерпаемое богатство этого мистического воспоминания побуждает меня задерживаться в том моменте, в пространстве света и покоя, когда я вспоминаю его в моменте настоящем. Оно, как камертон моего духовного пути, говорит мне, где я нахожусь на нем, и я обновляюсь с каждой подобной единовременной встречей с моим глубинным внутренним «я».
Имплицитная память: эмоциональная и процедурная
Радикально отличаясь как от «холодных» декларативных, так и от «теплых» эпизодических воспоминаний, имплицитные воспоминания – это воспоминания «горячие» и очень убедительные. Помимо эксплицитных воспоминаний (включая сюда и декларативные, и эпизодические воспоминания), существует широкая категория имплицитных воспоминаний. Эти воспоминания нельзя вызвать намеренно, они недоступны в отличие от мечтательных воспоминаний. Вместо этого они возникают как коллаж ощущений, эмоций и поведенческих реакций. Имплицитные воспоминания появляются и исчезают тайно, обычно вне пределов нашего сознания. Они в основном организованы вокруг эмоций и/или навыков, или «процедур» – того, что тело делает автоматически (иногда мы называем это паттернами, или моделями, поведения). Несмотря на то что на самом деле эмоциональные и процедурные воспоминания переплетаются, я вначале разделю эти два типа имплицитных воспоминаний с целью пояснения. В то время как эмоциональные воспоминания безусловно оказывают мощное влияние на наше поведение, процедурные воспоминания – к лучшему или к худшему – часто оказывают еще более глубокое влияние на формирование траектории нашей жизни.
Эмоциональные рули
Эмоции, согласно обширным данным из наблюдений Дарвина, являются универсальными инстинктами, общими для всех млекопитающих, клубом, к которому мы принадлежим (хотя мы не всегда признаем эту принадлежность) и из которого мы заимствуем сходные инстинкты. Эти «универсальные для млекопитающих» эмоции включают в себя удивление, страх, гнев, отвращение, печаль и радость. Я хотел бы смиренно предложить включить в это собрание безусловно-рефлекторных (неосознанных) эмоций также любопытство, возбуждение, радость и триумф.