Травма и память. Влияние травмирующих воспоминаний на тело и мозг — страница 9 из 32

Когда мне было шесть лет, я был самым маленьким ребенком в классе. У меня были непропорционально большие уши, и меня часто травили. Арнольд был единственным ребенком, который дружил со мной, несмотря ни на что. Таким образом, именно тогда мы заложили основу наших прочных эмоциональных отношений. Сохраненный импринт его отношения и поддержки оставался дремлющим в моей эмоциональной и процедурной памяти в течение десятилетий; то есть до тех пор, пока мгновенные подсказки-распознавания его лица и позы не заставили меня приблизиться к нему и обнаружить контекст нашей общей истории, получившей теперь свое новое развитие.

Поднимаясь вверх по улице к дому родителей, я почувствовал, как мой позвоночник удлинился, как будто невидимая струна мягко вытянула мою голову к небу. Мой шаг пружинил. Я был тронут потоком образов и чувств, связанных с моим первым классом. Наряду с уже описанными эпизодическими воспоминаниями и сопутствующими ощущениями простора в моей груди, я смог припомнить и некоторые моменты страданий.

Я вспомнил, как из-за моих больших ушей мои одноклассники дразнили меня «Дамбо» (по имени слона в диснеевском мультфильме).

Затем, как только я вошел в многоквартирный дом своих родителей, я почувствовал явное физическое ощущение силы в ногах и руках и растущую гордость в груди. С этим процедурным осознанием затем материализовалось еще одно эпизодическое воспоминание: я вспомнил, когда на меня в последний раз напали, около шестидесяти с лишним лет назад. Меня загнали в угол два самых жестоких хулигана, братья-близнецы. Я все еще помнил их злые, насмешливые лица, когда они вытолкнули меня на Ган-Хилл-роуд, прямо навстречу потоку машин. К нашему обоюдному изумлению, я начал дико размахивать руками, при этом вызывающе двигаясь на них. Они встали как вкопанные. Выражения их лиц быстро сменяли друг друга, от насмешки и презрения к испугу и страху, когда они уже убегали. Это был последний раз, когда надо мной издевались. После этого ко мне относились с уважением, и другие дети звали меня с ними играть.

Этот эпизод иллюстрирует непреходящую важность процедурных и эмоциональных воспоминаний как внутренних ресурсов, которые доступны для использования на протяжении всей нашей жизни. Когда я впервые заметил Арнольда в поезде, мое забрезжившее «воспоминание» было слабым имплицитным воспоминанием – странное очарование этим человеком, совершенно лишенное содержания или контекста. Затем процедурное воспоминание проявило себя – в виде пристального взгляда, легкого расширения моей груди, удлинения позвоночника, а затем ощущения тепла и пространства в моем животе. Однако, когда я приблизился к нему и его имя слетело с моих губ, я начал переходить от имплицитной, процедурной памяти (телесные ощущения, телесные позы, моторные импульсы) к эмоциональной памяти (удивление, любопытство), а затем к эпизодической памяти, в которой я мог дрейфовать и размышлять. (См. рис. 2.2 на цветной вкладке.)

Когда дверь в прошлое приоткрылась, я смог более сознательно вспоминать фрагменты, то есть вызывать эпизодические воспоминания событий того года: как из-за моего возраста я присоединился к классу лишь в середине года; как впервые ощутил дискомфорт, чувствуя себя в классе не в своей тарелке; свои чувства от поддержки Арнольда, который помогал мне обрести уверенность в себе и собственные силы, и наконец, свою победу, когда я противостоял школьным хулиганам и добился признания других детей. В какой-то момент среди этих эпизодических воспоминаний, представляя, как сражаюсь с хулиганами, я почувствовал силу в своих руках и плечах и возможность защищать себя. Именно в этот момент моя эпизодическая память вновь вызвала процедурные аспекты защиты, силы и самозащиты. Смело и энергично поднимаясь по лестнице в квартиру, я чувствовал тепло, благодарность и гордость. И теперь я мог бы описать это эпизодическое воспоминание как связную историю в декларативной, повествовательной форме.

По сравнению с моим первоначальным процедурным притяжением к Арнольду в поезде, когда я шел к дому моих родителей, мои воспоминания о первом классе уже были воспоминаниями эпизодическими. Они рассматривались на относительно сознательном уровне, хотя в основном были спонтанными. Подобно печенью Мадлен в книге «В поисках утраченного времени» у Пруста, мое сверхъестественное (процедурное) притяжение к Арнольду было вызвано скрытым, имплицитным триггером. В случае Пруста этим триггером был вкус печенья, обмакнутого в чай. При этом он не думал: «О, это пирожное напоминает мне о том времени, когда я был ребенком и моя мать давала мне чашку чая с печеньем, и это напомнило мне о моей дороге в школу». Скорее, сенсорное переживание «чай плюс печенье» запускало процедурные, эпизодические и эмоциональные процессы, которые в значительной степени были бессознательными. Для меня триггером явилось дистанционное и имплицитное распознавание контуров лица Арнольда, его позы и движений. Не осознавая этого, я каким-то образом перебрал сотни тысяч лиц, тел, поз и походок, с которыми я сталкивался на протяжении своей жизни, а затем экстраполировал эти модели из своего детства на сорокашестилетнего мужчину! Единственная причина, по которой это было возможно, заключалась в том, что Арнольд – почти сорок лет назад – оказал на меня сильное физическое, эмоциональное и социальное воздействие.

Если, став взрослыми, мы случайно встретим на улице знакомых из детства, есть большая вероятность, что сознательным образом мы не узнаем их. Тем не менее мы вполне можем испытать определенный оттенок чувства и ощутить контекст отношений: радость, если они дружили с нами, или страх, если они издевались над нами. Другими словами, мы сможем различить, друг это или враг, но при этом не будем иметь ни малейшего понятия относительно их имен, откуда мы могли их знать и даже знали ли их вообще, – и так до тех пор, пока эмоциональная процедурная память не превратится в калейдоскоп эпизодов, а затем не перейдет в декларативную форму. Даже самые сложные суперкомпьютеры и их суперпрограммисты не способны распознавать эмоциональные оттенки, образы и паттерны и пользоваться ими так, как это делают люди и животные. Это – проявление безусловной силы, заложенной в имплицитной памяти, способной регистрировать малейшие эмоциональные оттенки реляционных переживаний и непрерывно, на протяжении всей нашей жизни, вычислять, что они означают.

Способность перемещаться между имплицитной и эксплицитной памятью, от менее осознанного к более осознанному (и наоборот) также является важной темой в интеграции травматического опыта и в общем изучении того, кем мы были, кем мы являемся и кем мы становимся. Мои воспоминания об Арнольде демонстрируют ценность такой когерентной связи между имплицитными и эксплицитными системами памяти. Именно подвижные связи между ощущениями, чувствами, образами и действиями позволили мне сплести новое взрослое повествование, которое усилило мое ощущение контроля, успеха, жизненной силы и самости. Для меня эта новая уверенность, это чувство собственной силы и свободы воли были как нельзя более вовремя. Я считаю, что это как раз подтолкнуло меня к тому, чтобы отказаться от изматывающей «стабильной работы» и обрести наконец свободу, необходимую для раскрытия моего творческого потенциала. Возможно, это даже придало мне уверенности в моем решении искать финансовое самообеспечение за пределами академических и отраслевых коридоров. Это стремление к независимой организационной форме моей работы активизировало мои занятия в области стратегий психотерапии, что в дальнейшем оформилось в метод соматического переживания – работу всей моей жизни. Воистину это путешествие иллюстрирует важность процедурных воспоминаний как глубоко содержательных ресурсов, движущих вперед нашу жизнь.

Сколько таких людей, как Арнольд, «живут» в нашей психике, усиливая наши эмоции или неотступно преследуя нас, контролируя наши телесные реакции? Хотя мы чаще всего мало отдаем себе отчет в их существовании, их тень тем не менее падает на нас, к добру или к худу. В самом деле, активация этих имплицитных воспоминаний происходит, как правило, ниже радара нашего сознания и обычно тогда, когда мы меньше всего ожидаем или желаем, чтобы они проявились. Чтобы разрушить эти негативные «комплексы» (довольно часто связанные с нашими родителями) и усилить позитивные, нам необходимо развить способность к самоисследованию и рефлексивному самосознанию. Моя история об Арнольде – пример того, как мы можем открыться навстречу такому любопытству к исследованию своей жизни, как это может оживить нас и наделить силой.

Следующий пример – еще одна иллюстрация решающего значения эмоций, процедур и повествований для осмысления нашего мира, но в нем вы увидите, как это важное интеграционное переплетение имплицитной и эксплицитной памяти оказалось полностью разрушено. Дэвид – пациент неврологического профиля; его поведение показывает нам, что происходит, когда различные системы памяти недоступны друг другу – когда они отсутствуют, отключены или когда между ними нет связи, как это в той или иной степени и бывает в случае травмы.

Дэвид на необитаемом острове

Дэвид, страдающий тяжелым повреждением лимбической системы мозга, большую часть своей взрослой жизни прожил в доме для умственно отсталых. Смотрители в учреждении начали замечать интересную особенность в поведении Дэвида: все еще сохраняя вкус к еде и другим чувственным удовольствиям, он часто просил других пациентов дать ему сигаретку или что-нибудь вкусненькое. Персонал заметил, что он, казалось, всегда тяготел к определенным постояльцам клиники, а его обращения к этим конкретным людям, казалось, становились все более частыми. Наблюдая за ним время от времени, персонал также отметил, что тело Дэвида вздрагивало и замирало, когда, идя по коридору, он случайно сталкивался с определенным, недружелюбно настроенным человеком. Затем он резко отворачивался и шел дальше, как будто ничего не случилось.

Если бы мы просто отвлеченно наблюдали за повседневным поведением Дэвида, он выглядел бы вполне нормальным: он приближался к людям, которые в прошлом были к нему дружественно настроены, и избегал тех, которые не были. Казалось бы, у него была неповрежденная способность распознавать намерения людей и реагировать соответствующим образом. Однако, несмотря на свою кажущуюся способность узнавать разных пациентов и либо часто подходить к ним, либо избегать их, всего несколько мгновений спустя он не мог вспомнить, с кем он только что общался, или сознательно узнать их лица. Но, по-видимому,