Пробегитесь вниманием по картинкам. Посмотрите, как повернута голова и таз, как поднята нога, как прислонена к стене рука. Используйте свое воображение, чтобы выяснить все другие возможные конфигурации. Приступая к действию, двигайтесь медленно, начиная с небольшой амплитуды начала движения, а затем уже увеличивая диапазон. Вам потребуется десять или восемь попыток, чтобы достичь предела ваших нынешних возможностей. Пройдясь аналогичным образом по всем комбинациям, вы обнаружите, что увеличение всех диапазонов движения превосходит ваши ожидания. Результатом станет общее улучшение осанки и облегчение движения.
Если я ошибаюсь в своей оценке способностей вашего воображения, значит, вы нуждаетесь в таких вещах даже больше, чем вы думаете.
Функциональная интеграция по своей сути невербальна. Она эффективна, поскольку пострадавший человек, перенесший операцию, ламинэктомию[20], ампутацию ноги, детский церебральный паралич или любую другую из неисчерпаемого разнообразия травм, утратил способность помогать себе сам. В подобных ситуациях люди теряют уверенность в себе. Их уверенность в себе настолько подорвана, что большинство методов лечения приводят лишь к поверхностному улучшению, если таковое вообще происходит.
Пораженными оказываются самые глубокие кинестетические ощущения, сформированные в раннем детстве. Человек отстраняется от того, что происходит во внешнем мире, и оказывается полностью поглощенным происходящими внутри него изменениями. Более плавные движения глаз, вращение головы, изменение распределения давления на подошвы стоп, уменьшение межреберного напряжения, завершение антигравитационных мышечных паттернов для четкого ощущения вертикали в положении стоя не могут происходить без полного изменения нейронного функционирования сенсорной и моторной коры головного мозга, или области коры, которая отвечает за целенаправленные движения.
Мышечный тонус уменьшается и становится более равномерным. Начинает преобладать чувство благополучия. Дыхание становится более регулярным, щеки розовеют. Глаза становятся ярче, шире, влажнее и начинают блестеть. В конце концов человек протирает глаза, словно пробуждаясь от спокойного сна. Нормальные люди слишком заняты и упускают нечто бесценное. Им следует попробовать Функциональную интеграцию.
Очевидное неуловимо
Многие вещи не очевидны. Большинство психотерапевтов используют речь, чтобы добраться до бессознательного, забытого, раннего опыта. Однако мы начинаем чувствовать задолго до того, как научимся говорить. Некоторые обращают внимание не на то, что сказано, а на то, как это сказано. Такой подход позволяет выявить намерение, стоящее за структурой фразы, чтобы можно было добраться до чувств, которыми продиктован конкретный способ фразы. Проще говоря, то, как человек говорит о том, что он делает, не менее важно, чем то, что он говорит.
Когда какие-то вещи, действия и понятия нам знакомы, они кажутся нам очевидными. Например, мы так привыкли к речи, что все, что с ней связано, кажется нам очевидным. Тот факт, что мы знакомы со своим телом, делает большинство наших общих представлений о нем очевидными. То же самое можно сказать об обучении, мышлении, мечтах и почти обо всем, с чем мы знакомы. Я утверждаю, что говорить – это не то же самое, что думать, хотя мы «очевидно» рассматриваем эти два процесса практически как один. Большинству людей трудно признать, что так оно и есть. Я бы скорее сказал, что в этой «очевидности» содержится все наше научное невежество, которое требует повторного изучения более фундаментального понимания всего того, что, как нам кажется, мы знаем.
В действительности же мы знаем очень мало, а часто и вовсе ничего не знаем о самых очевидных явлениях. Как, например, получается так, что коробка спичек выглядит для нас одинаковой по размеру и форме на любом расстоянии и в любом из положений, где она все еще узнаваема? Или как мы глотаем? Маленькие дети способны думать задолго до того, как они начинают говорить. Хелен Келлер[21] определенно могла думать, прежде чем научилась говорить по-своему. Даже животные часто ведут себя так, что мы верим, будто они могут думать, даже не обладая при этом способностью говорить. Речь и даже в большей степени письменное или печатное слово сыграли неоценимую роль в развитии нашего вида. Многие считают, что это сопоставимо с нашими генетическими способностями. Речь дает нам информацию и возможность делать то, что другие животные делают инстинктивно. Человеческие инстинкты так же слабы, как и наши тела по сравнению с сильными или даже слабыми животными. Тем не менее благодаря речи нам доступен опыт мышления. Наше наследие так велико – художественные творения, знания наших предшественников, огромные культурные сокровища в форме книг по математике, музыке, поэзии, литературе, истории, естественным наукам, геометрии, анатомии и медицинским трактатам в целом, физике и многим другим дисциплинам, таким как философия, лингвистика, семантика, – что нам трудно решить, является ли Homo sapiens продуктом исключительно своего биологического строения или же, в том числе, своих интеллектуальных способностей, ставших доступными благодаря речи в ее различных формах.
Тем не менее я утверждаю, что в самопознании речь является огромным препятствием. Когда она используется во всех различных методах лечения, доступных для анализа человеческого разума, требуются годы на то, чтобы распутать все то, что происходит внутри нас, чтобы сподвигнуть нас говорить то, что мы говорим, подвергая это анализу. В самопознании невозможно добраться до основ, не разорвав связи между мыслью и речью. Мы не родились с неотделимыми друг от друга мыслями и речью. Поскольку мы тратим много времени на то, чтобы научиться говорить, незаметно для себя мы приобрели ошибочное представление, что речь и мышление – это синонимы. Слова – это символы, а не знаки, как в математике. Когда я говорю «я хочу», я могу иметь в виду, что я желаю, мне нужно или мне чего-то не хватает. О чем я думаю, когда говорю «хочу»? Я предполагаю, что выбираю из своего мышления лишь один из нескольких оттенков значения этой фразы, тот, который я хочу сообщить другому мыслящему человеку. Я открываю для себя новый оттенок, очевидный для меня, но речь дает возможность сообщить кому-то другому лишь об одном аспекте моего мышления кому-то другому. Таким образом, если я буду недостаточно осторожен, то могу передать тот аспект своего мышления, который никогда не подразумевал. Более того, мой собеседник может понять это с точки зрения какого-то другого, своего аспекта, который я никогда не имел в виду, даже несмотря на то, что он его отчетливо услышал. Теперь вы и сами видите, насколько это скользкая дорожка! Я могу сказать, что хочу быть писателем, но, исследуя себя, обнаруживаю, что, говоря «хочу», я лишь описываю то, чего мне не хватает. Но я не писатель – это лишь принятие желаемого за действительное или же попросту мое желание, – поэтому и для меня самого, и для моего собеседника моя речь на самом деле является не отражением моих мыслей, а лишь расплывчатым символом, указывающим на некую большую область или совокупность понятий, которые могут содержать даже противоположный смысл.
Достаточно подумать о том, насколько разные значения в различных человеческих обществах имеют такие понятия, как Бог, истина, справедливость, честность, коммунизм, фашизм и т. д., чтобы увидеть, что большая часть наших бед заключается в том, что мы путаем речь с мышлением. Мышление – гораздо более широкая функция, которая содержит множество форм возможного выражения. Речь есть последовательное событие, так как слова следуют одно за другим во времени и по своей природе не могут передать всю многогранность мысли, которая может содержать огромное количество аспектов. Всегда есть несколько способов выразить одну и ту же мысль. Большинство гневных дискуссий и разногласий между людьми происходят из-за путаницы речи с мышлением. Почти каждый делегат конференции по разоружению считает, что разоружение желательно, иначе не было бы конференции. Мысли облачены в одеяния тех слов, которыми они выражены, и то, что говорится, настолько разнообразно, что в действительности никто не может распознать мысли в речах, поскольку эти мысли могут быть столь многочисленны, что для их полноценного выражения может потребоваться несколько десятилетий высказываний, поскольку речь представляет собой последовательное во времени событие. Особенно неуместным мне всегда казался тот факт, что все функции такого большого количества составляющих мозга (полосатое тело, бледный шар, гипофиз, миндалевидное тело, гипоталамус, таламус, гиппокамп и два полушария) имеют в своем распоряжении для работы всего один набор мышц. Конечно же, мышцы могут выполнять более одного вида сокращений: бывают мышечные треморы, клонические движения, спастические сокращения и т. д. Но не должна ли быть какая-то соответствующая локализация функций в организме и в его мышцах? Тот факт, что только один набор мышц обслуживает все различные части мозга, дает мне ключ к пониманию единства нервной системы и локализации различных функций. Движение животных, как и человека, демонстрирует параллельную организацию. В теле пальцы рук и ног работают иначе, чем локти и колени, плечи и тазобедренные суставы. Для любого использования пальцев – будь то игра на рояле, пересчет банкнот или написание текста – мы должны переместить весь скелет со всеми его мышцами к роялю, к банку или к письменному столу. Деликатные движения производятся запястьями, пальцами рук, голеностопными суставами и пальцами ног, но при этом в подведении тонко работающих конечностей к тому месту, где они выполняют свою задачу, задействована вся мускулатура. Плечи и бедра необходимы там, где нужна большая сила, и они участвуют в перемещении тела туда, где дальше потребуются чувствительные пальцы. Особенно активно во всех навыках человеческого тела задействованы локти и колени. Но опять же, для того чтобы выполнить прыжок, необходимо переместить всего себя, при этом руки должны держать шест для прыжка. Грубо говоря, между удержанием шеста и самим прыжком есть разница. При таком раскладе локализация движения становится туманной, надуманной категорией.