— Фуу… — прошипела она, вытирая рот тыльной стороной лапы.
— Да, морская вода невкусная, — усмехнулся я. — Слишком много соли. Пить её нельзя, если не хочешь отравиться.
Варит вдруг повернулся ко мне, прищурив глаза, и его голос стал серьёзнее:
— Марк, я не пойму. Ты всю жизнь рос в колонии, среди таких же зайцев, таких же рабов. Но знаешь куда больше них. Даже не все городские свободные знают, что такое «фрегат», к примеру. Откуда это в тебе?
Ответить правду я не мог — не было ни времени, ни желания раскрывать карты, рассказывать о прошлой жизни, об алхимии и битвах, что закалили меня сильнее, чем этот мир закалил их. Так что я просто отшутился:
— Видимо, не с теми зверлингами водился.
— Не ответишь, значит, — хмыкнул он, но в его взгляде мелькнула тень любопытства.
— Нет, — отрезал я, и он больше не настаивал.
Мы подплыли к кораблю и поднялись на борт по верёвочным лестницам, что раскачивались под порывами морского ветра. Нас встретил огромный львид в широкой шляпе, чья золотистая шерсть блестела в лучах закатного солнца, а глаза сверкали, как два янтарных камня.
— Имя моё — Фан! Но зовите просто капитан! — прогремел он, раскинув лапы в театральном жесте, словно хотел обнять весь мир.
Я не стал тянуть и спросил в лоб, глядя ему прямо в глаза:
— Какова плата за плавание?
Он слегка опешил, будто не ждал такой прямоты от какого-то зайца, и бросил взгляд на Варита, стоявшего рядом.
— Какой прямолинейный заяц! Варит, это тот, о ком ты рассказывал?
— Ага, тот самый! — кивнул медведь с ухмылкой, скрестив лапы на груди.
Значит, обо мне уже наговорили достаточно. Хорошо, пусть моя слава — пусть и скромная — работает на меня. Может, это удержит их от глупостей.
— Посуду мыть, дерьмо убирать, товар грузить-разгружать. Контракт на полгода. Понятно? — сказал Фан, растянув губы в странной улыбке, от которой у меня зачесалась шерсть на загривке.
«Щедро, — подумал я, прищурившись. — Всего полгода за такой риск? Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Тут явно что-то нечисто».
— Бойцы нужны? Я хорошо дерусь, — напомнил я, не столько из-за нежелания драить палубу, сколько чтобы показать, с кем он имеет дело. Пусть знает, что я не просто беглый заяц, а тот, кто может перерезать глотку любому на этом корабле.
— Не беспокойся, наслышан, — ухмыльнулся капитан, и его глаза блеснули, как у хищника, почуявшего добычу.
Эта ухмылка мне не понравилась. Я огляделся: нас окружили со всех сторон. Разные зверлинги — хищники с острыми когтями, травоядные с метлами и вёдрами, даже пара газелидов с усталыми глазами. Но моё внимание приковали трое впереди. Чёрно-рыжие птицлинги, ухоженные, в дорогой одежде из тёмной ткани, с перьями, блестящими, как обсидиан. Их крылья были сложены, но в любой момент могли расправиться. Остальные стояли плотно, локоть к локтю, но вокруг этих троих было пустое пространство, словно невидимая граница, которую никто не смел пересечь.
— Ладно! Где твой квартирмейстер? Пусть покажет, где спать моим ребятам! — загремел Варит, шагнув вперёд через толпу и расталкивая зверлингов своими широкими плечами. — Подождите, сейчас найдём второго главного, он вам всё покажет.
«Что-то не так, — думал я, чувствуя, как холодок пробегает по спине и оседает в груди. — Всё слишком гладко, слишком просто. Этот мир не прощает таких подарков».
И тут трое птицлингов расправили крылья. Их глаза вспыхнули ярким, неестественным светом, как угли, разгорающиеся в ночи.
«Дар! — понял я, и сердце пропустило удар. — Черныш! Дым!» — мысленно приказал я, сжимая кулаки.
Энергия начала пробиваться из пор, медленно струясь по телу, но слишком медленно, чёрт возьми. Птицлинги хлопнули крыльями, и на нас обрушилась волна сладкой вони с привкусом миндаля — густая, липкая, забивающая лёгкие.
«Господин! Это яд! Парализующий!» — крикнул Черныш в моей голове, его голос звенел от паники.
Я почувствовал, как ноги подгибаются, словно кто-то выдернул из них кости. Колени ударились о палубу, дерево скрипнуло под моим весом, а тело перестало слушаться. Я попытался вдохнуть, но воздух казался густым, как смола.
— Ва… а… рит… мара… азь… — выдавил я с трудом, каждый звук давался с болью, словно я выплёвывал осколки стекла.
— Прости, Марк, — пожал плечами медведь, глядя на меня сверху вниз с лёгкой улыбкой, будто извинялся за мелкую шалость. — Каждый выживает как может.
Он развернулся и пошёл по палубе рядом с Фаном, их шаги гулко отдавались в моих ушах. Я остался на коленях, тонув в предательстве и ядовитом тумане, а мир вокруг начал расплываться, как отражение в мутной воде.
Глава 15Капитан
Я приходил в себя с тяжёлым, знакомым ощущением, будто вчера кутил в таверне, заливая в глотку ром и умываясь пивом. Голова трещала, словно по ней прошлись кузнечным молотом, веки разлеплялись с трудом, липкие и тяжёлые. Перед глазами покачивалась тусклая лампа, подвешенная на коротком столбике, её свет отбрасывал дрожащие тени на сырые деревянные стены. Чуть ниже висел медный колокол, покрытый зеленоватой патиной, а прямо передо мной — решётка, грубая, из ржавого железа. Руки были стянуты за спиной, запястья саднили от холодных, тугих кандалов.
«Опять? Да сколько можно?» — подумал я, чувствуя, как внутри закипает злость.
Я быстро пробежался взглядом по тесной камере, пытаясь собрать осколки памяти. Предшествующие события ускользали, как дым сквозь пальцы. Нет, я помнил, как бился с Уггелем, его рычащий оскал и когти, сражение у ворот, где кровь лилась рекой, и бегство через лес… Варита помнил — его громкий хохот и обещания. Корабль тоже всплыл в памяти — большой фрегат, куда внушительнее тех, что я видел в своём прошлом мире. А вот что было дальше…?
«Дальше нас предали, господин», — прозвучал голос Черныша в голове, тихий, но отчётливый, как шёпот ветра.
«Предали?» — переспросил я, и тут воспоминания начали проступать, словно тени в густом тумане.
Варит, ублюдок… продал нас, как чёртов товар. Сука! Кровь закипела в жилах, челюсть сжалась до боли, зубы скрипнули. Я поверил ему — один раз, мать его, поверил! — и вот результат: я снова в кандалах, за решёткой, как зверь в клетке! Убью… я их всех убью, вырежу по одному, и пусть их кровь пропитает этот проклятый корабль.
Сверху, с главной палубы, до моих ушей донёсся шум — радостные крики, пьяный хохот, звон кубков. Мрази праздновали, упиваясь своей подлой победой. Корабль покачивался на волнах, скрипя потёртыми досками, и я попытался прикинуть, сколько времени прошло. Сквозь щели в стенах пробивались тонкие лучи света, окрашенные золотом заката, — значит, не так уж долго я был без сознания.
Я упёрся локтями в пол и, напрягая спину, приподнялся, прижавшись к холодной, влажной стене. Впереди, за решёткой, на низкой табуретке сидел куницид — тощий, жилистый, с выщербленной мордой, где вместо носа зияла рваная дыра. На поясе висела сабля — неплохая, изогнутая, с потёртой рукоятью, а сам он был одет в грязную холщовую рубаху и короткие штаны, обнажавшие кривые ноги. Обычный корабельный сброд, каких я повидал сотни. И это они-то меня заковали?
«Господин, вы не помните птицлингов?» — спросил Черныш, его голос пробился сквозь гул в голове.
Что? Какие птицлинги? Я напряг память, вороша обрывки. Да, точно, были какие-то странные твари — чёрно-рыжие, с перьями, блестящими, как обсидиан. Таких птиц я не встречал ни в этой жизни, ни в прошлой.
«Есть история о птице с чёрной головой и огненным сердцем, — начал Черныш. — По легенде, они были прокляты, и с тех пор никто не смел прикоснуться к ним: их тело лишало чувств, а кровь была горькой, как полынь».
«И к чему это?» — буркнул я мысленно.
«Это был их Дар — парализующий яд. Такие Дары не редкость, но у птицлингов встречаются нечасто», — пояснил он.
Понятно. Вот как они нас уложили — подло, без шанса на сопротивление.
— Мм-мм… — послышалось сбоку.
Я повернул голову. Шайя ворочалась, её уши подрагивали, глаза медленно открывались. Я оглядел камеру: Уггель лежал в углу, его грудь тяжело вздымалась; Капюшон свернулся калачиком, неподвижный, как тень; Хатис дышал ровно, но всё ещё был без сознания. Тут были все, кто представлял хоть какую-то ценность. Сквозь решётку я разглядел вторую камеру напротив — туда засунули остальных, слабых и сломленных. Они думают, что держать всех сильных в одной клетке — хорошая идея? Или рассчитывают, что этот сифилисный куницид уследит за нами? Какая наивность. Я полагал, что заслуживаю большего уважения.
Я плечом растолкал Шайю, и она, наконец, пришла в себя, моргая от тусклого света лампы.
— Что… тут… — прошептала она, её голос дрожал, как осенний лист.
— Тс-с-с… — прошипел я.
Она тут же замолчала и приподнялась, оглядывая камеру. Я видел, как надежда в её глазах гасла, сменяясь разочарованием, почти отчаянием. И я понимал её, хоть и не до конца. Столько погибло ради свободы, мы столько сделали — и всё, чтобы снова оказаться в цепях.
Я наклонился к ней ближе, чувствуя запах её шерсти, смешанный с солью и кровью, и прошептал:
— Не волнуйся, мы тут ненадолго.
Она дрогнула, но я заметил, как в её взгляде мелькнула искра надежды.
— Попытайся тихонько разбудить остальных, — добавил я.
Сам я принялся будить Хатиса слева. Этот заячий боров ворочался, хрипя во сне, и явно не хотел просыпаться. Куницид бросил на нас насторожённый взгляд, и я замер, но страж тут же отвернулся, видимо, решив, что мы не угроза. Наконец Хатис открыл глаза — с таким видом, будто я выдернул его из сна, где он был королём мира. Я быстро обрисовал ему ситуацию и свои планы. А план был прост: освобождаемся, перерезаем глотки этим ублюдкам и захватываем корабль. А дальше — с чистой совестью плывём прочь от заячьей колонии, большой земли и надвигающейся войны. Место назначения я пока не выбрал — вариантов было много, но ни один не казался надёжным. Обещание Чернышу я не забыл, но сначала нужно укрепить свои позиции, чтобы встретить вызовы судьбы. И, конечно, начать копить боевую мощь, если я всё ещё хотел убить отца. А я хотел — каждой частичкой своего тела.