Агенобарб лишь скептически хмыкнул.
– Я бы хотел знать, Марк Ливий, как давно ты решил выдвинуть свою кандидатуру в народные трибуны? – вмешался Скавр. – Я не раз спрашивал себя, почему, будучи эдилом, ты не стремился выступать в сенате. Видимо, ты приберегал свою тронную речь до лучших времен?
– Марк Эмилий, что ты такое говоришь? – в удивлении распахнул глаза Друз. – Эдилу ведь не о чем говорить перед сенатом…
– Хм… – пожал плечами Скавр. – Мне нравится твой образ мыслей, Марк Ливий, и ты можешь рассчитывать на мою поддержку.
– И на мою! – подхватил Красс Оратор.
Вслед за ними и все остальные обещали поддержать Друза.
Друз не объявлял о выдвижении своей кандидатуры в трибуны до самого дня выборов. Обычно считавшийся рискованным, прием этот в данном случае блестяще оправдал себя. Это, во-первых, избавило его от необходимости отвечать на неприятные вопросы во время предвыборной кампании, а во-вторых, помогло ему представить все таким образом, будто при виде того, кто баллотируется на эту должность, он просто схватился за голову и, чтобы хоть как-то скрасить картину, в последний момент, повинуясь внезапному побуждению, выдвинул свою кандидатуру. Самыми выдающимися среди прочих кандидатур были Сестий, Сауфей и Миниций – люди отнюдь не благородной фамилии и самых заурядных способностей. Имя Друза замыкало список из двадцати двух претендентов на это место.
Выборы прошли спокойно, при низкой активности голосующих. Последних явилось всего две тысячи – лишь небольшая часть от общего числа тех, кто должен был выразить свое мнение. Поскольку Колодец комиций вмещал вдвое большее число людей, переносить голосование в некое более просторное сооружение, вроде цирка Фламиния, не пришлось. После того как все кандидатуры были объявлены, председатель уходящей в отставку коллегии трибунов плебса открыл процедуру голосования, призвав избирателей разбиться поплеменно. Консул Марк Перперна, из плебеев, исполнявший функции наблюдателя, внимательно следил за ходом приготовлений. Из-за малочисленности пришедших рабам, которые держали канаты, отделявшие одно племя от другого, не пришлось отводить самым крупным из племен специально огороженные участки за пределами Колодца комиций.
На выборах (в отличие, скажем, от плебесцита по поводу принятия какого-нибудь закона или судебного приговора) представители всех тридцати пяти племен голосовали одновременно, а не поочередно. Корзины, куда опускали надписанные восковые таблички для голосования, установлены были на временном помосте, сооруженном под той стороной трибуны, что была обращена внутрь Колодца комиций. Место наверху было отведено уходящим в отставку народным трибунам, кандидатам в их преемники и консулу-наблюдателю.
Временный деревянный настил покрывал нижние ярусы Колодца, скрывая их от взглядов присутствующих. Тридцать пять узких проходов круто поднимались вверх со дна Колодца к тому месту, где стояли корзины. Канаты, протянутые поперек ярусов, отделяли одно племя от другого, так что сверху все это походило на нарезанный кусками пирог. Каждый избиратель подходил к своему проходу, получал из рук стражников вощеную табличку, на мгновение останавливался, чтобы нацарапать на ней имя кандидата, после чего устремлялся вверх по настилу, к корзинам, и бросал туда табличку. Исполнив свой гражданский долг, он проходил дальше, в верхние ярусы, и покидал Колодец через один из двух выходов, расположенных по обе стороны от трибуны. Однако те, у кого достало энергии и любопытства надеть тогу и явиться для голосования, обычно не уходили совсем, а оставались ждать результата в нижнем форуме, болтая, закусывая и наблюдая за ходом процедуры.
В течение всех выборов уходящие в отставку народные трибуны стояли в глубине уготованного им возвышения, баллотирующиеся кандидаты – перед ними, а у самого края трибуны сидели на скамье экс-председатель коллегии трибунов и консул-наблюдатель, с удобством следившие за происходящим.
Некоторые племена (в особенности свои городские) были в тот день представлены несколькими сотнями голосующих, тогда как другие – гораздо меньшим числом. С самых отдаленных окраин прибыли от силы дюжина или две избирателей. При всем том каждое из племен, по сути дела, обладало лишь одним коллективным голосом: голосом большинства. Это, в случае с сельскими племенами, обеспечивало им непропорционально большой вес при голосовании, не соответствующий численности явившихся его членов.
Как только какая-нибудь корзина наполнялась, ее убирали, чтобы пересчитать таблички, а на ее место ставили пустую. Подсчет велся за большим столом, установленным на верхнем ярусе, прямо под трибуной, на виду у консула-наблюдателя. Тридцать пять custodes[111] и их помощники работали с разной нагрузкой, в зависимости от числа голосующих того или иного племени.
Когда, часа за два до захода солнца, все, наконец, было закончено, консул-наблюдатель огласил результаты перед теми, кто остался и теперь собрался вновь в помещении, уже не перегороженном канатами. Он дал также разрешение на публикацию итогов голосования. Лист пергамента с сообщением должны были вывесить на задней, обращенной к форуму, стене трибуны, где в течение нескольких следующих дней с ним мог бы ознакомиться любой римлянин.
Новым председателем коллегии трибунов провозглашен был Марк Ливий Друз, избранный подавляющим большинством голосов. Предпочтение его кандидатуре отдали все тридцать пять племен – случай небывалый для подобных выборов. Миниций, Сестий и Сауфий также удостоились избрания в трибуны. А вместе с ними – еще шестеро совершенно безвестных кандидатов: чьи имена никому ничего не говорили и которых напрочь забыли спустя год, когда истек срок их полномочий. Друз же был рад, что не встретил среди остальных претендентов достойных соперников.
Коллегия народных трибунов занимала помещение в нижнем этаже базилики Порции,[112] в том ее крыле, что находилось ближе к зданию сената. Помещение это представляло собой просторную комнату с непокрытыми полами, несколькими столами и табуретами, которая казалась теснее из-за разбросанных там и сям массивных колонн (базилика эта была старейшей среди всех, что явствовало из ее нелепой архитектуры). В те дни, когда заседания народного собрания, комиции, не проводились или отменялись, народные трибуны собирались там и принимали приходивших к ним с просьбами, жалобами и предложениями.
Друз с нетерпением ожидал момента, когда он сможет приступить к исполнению новых обязанностей, а также дня, когда ему предстояло произнести в сенате торжественную речь в качестве нового главы коллегии народных трибунов. Оппозиции со стороны старших сенатских чинов ему было не избежать. Ибо Филипп был переизбран младшим консулом (заместителем Секста Юлия Цезаря, первого представителя Юлианского рода на консульском посту за последние четыреста лет), а Цепион вновь стал претором – хотя и одним из восьми, а не из шести, как обычно. Порою сенат решал, что шестерых преторов будет недостаточно: в тот год именно так и было.
Друз намеревался выступить первым со своими законопроектами, однако его опередили. Десятого декабря, едва успела закончиться официальная церемония введения в действие новой коллегии народных трибунов, Миниций, этот чурбан, ринулся вперед и пронзительным голосом провозгласил, что считает своим первейшим долгом предложить принятие закона, необходимость в котором давно назрела. До сих пор, верещал Миниций, дети, рожденные от брака между римским гражданином и неримлянкой, получали римское гражданство. Это неправильно: в результате развелось слишком много нечистокровных римлян! Чтобы оградить чистоту нации, продолжал вещать Миниций, необходимо принять закон, который отказывал бы в римском гражданстве детям от любых смешанных браков.
Принятие предложенного Миницием закона о гражданстве повергло Друза в глубокое разочарование. Судя по дружным крикам одобрения, которые сопутствовали этому, представители племен, обладающих правом голоса, в большинстве своем во что бы то ни стало стремились лишить гражданских прав тех, кого они считали низшими народами. А именно, все остальное человечество.
Цепион, разумеется, поддержал предложенную меру, хотя в глубине души и не желал, чтобы подобный закон был принят. Совсем недавно он подружился с новым сенатором, единомышленником верховного жреца Агенобарба, которого тот, будучи цензором, включил в списки членов сената. Новый знакомый носил внушительное имя Квинт Варий Север Гибрида Сукроненс, однако предпочитал, чтобы его звали просто Квинтом Варием. Ибо Севером его прозвали за жестокость, Гибрида служило указанием на неримское происхождение одного из его родителей, а Сукроненс всего-навсего означало, что он родился и вырос в городе Сукро, в Ближней Испании. Едва ли имеющий право называться римлянином по крови, бывший для настоящих римлян чужеземцем в большей мере, чем любой итальянец, Квинт Варий был твердо намерен стать одним из величайших мужей Рима и не брезговал никакими средствами для достижения этой высокой цели – благо деньги (которыми его снабжали соотечественники-испанцы) ему это позволяли.
Представленный Цепиону, Квинт Варий прилепился к нему более цепко, чем ракушка к дну корабля. Он оказался опытным льстецом, неутомимым в оказании знаков внимания и мелких услуг. И преуспел в своих стараниях больше, чем мог надеяться, ибо, сам того не зная, превознес Цепиона до таких высот, на какие тот в былые времена возносил Друза.
Не все друзья Цепиона привечали Квинта Вария. Луций Марций Филипп был к нему благосклонен, так как тот всегда с готовностью протягивал руку помощи, если кандидат в консулы испытывал финансовые затруднения, и делал этот безвозмездно. Квинт Цецилий Метелл Пий Поросенок, напротив, возненавидел Квинта Вария с первого взгляда.
– Квинт Сервилий, как ты терпишь рядом с собой этого подлеца? – как-то раз не выдержал Поросенок. – Говорю тебе: если бы Квинт Варий находился в Риме в момент смерти моего отца, я бы поверил заключению доктора Аполлодора и точно знал, кто отравил великого Метелла Нумидийского!