м. – Ты знаешь, Квинт Серторий, а ведь ты был абсолютно прав, – проговорил он.
– Ты имеешь в виду Гая Мария?
– Да. – Цинна повертел в руках свой кубок. – У меня больше нет общего командования. О, я пользуюсь уважением среди старших по званию. Но я имею в виду солдат, самнитов и других италийских добровольцев. Они подчиняются Гаю Марию, а не мне.
– Это должно было случиться. Если бы еще существовал тот, даже не столько честный, сколько дальновидный человек, это не имело бы ни малейшего значения. Но это не тот Гай Марий! – Серторий вздохнул, и из-под его повязки медленно выкатилась кровавая слеза. – С ним случилась самая ужасная вещь, которая только могла произойти в его годы и при его немощи – изгнание. Я достаточно видел его, чтобы понять: он только имитирует интерес делу, единственное же, что его беспокоит по-настоящему, так это месть тем, кто повинен в его изгнании. Он приблизил к себе худшего из легатов, которого я когда-либо знал – Фимбрию! Этого волкодава! Что касается его личного легиона, который он называет своей охраной и отказывается считать частью своей армии, то он составлен из целой коллекции гнусных и жадных рабов и вольноотпущенников. От таких солдат не отказался бы ни один предводитель восстания рабов на Сицилии! Но Марий утратил свою умственную проницательность, Луций Цинна, точно так же, как он утратил свою моральную щепетильность. Он знает только то, что это его собственная армия! И я очень опасаюсь, что он намерен использовать ее для достижения собственных успехов, а не для благополучия Рима. Я нахожусь с тобой и твоей армией, Луций Цинна, по одной простой причине – не могу смириться с незаконным смещением консула во время его годичного пребывания в должности. Но я также не могу смириться и с тем, что, по моему мнению, собирается делать Гай Марий, так что это к лучшему, что мы с тобой должны будем действовать сообща.
У Цинны волосы встали дыбом, и он пристально посмотрел на Сертория со все возрастающим ужасом.
– Ты имеешь в виду, что он собирается устроить кровавую бойню?
– Я в этом убежден. И не думаю, что кто-нибудь сможет его остановить.
– Но он не должен так поступать! Крайне важно, чтобы я вступил в Рим как законный консул, как миротворец, предотвративший дальнейшее кровопролитие, как человек, который пытается помочь нашему бедному городу обрести былое величие.
– Желаю удачи, – сухо сказал Серторий и встал. – Я буду в лагере Марция, Луций Цинна, и пока намереваюсь оставаться там. Мои люди преданы мне, так что можешь на них рассчитывать. И я поддерживаю восстановление в должности законно избранного консула! И не поддержу ничего из того, что предпримет Гай Марий.
– В любом случае оставайся в лагере Марция. Но, умоляю тебя, появись, как только начнутся какие-нибудь переговоры!
– Не беспокойся, я не допущу никакого провала, – заверил Серторий и вышел, все еще вытирая левую щеку.
На следующий день Марий снял свой лагерь и повел легионы прочь от Рима, направляясь на Латинские равнины. Смерть Помпея Страбона послужила хорошим уроком – среди огромного количества людей, расположившихся вокруг большого города, обязательно вспыхнет ужасная эпидемия. Марий решил, что лучше отвести своих людей туда, где свежий воздух и незараженная вода и где можно вдоволь пограбить зерновые и продуктовые склады, расположенные по всем Латинским равнинам. Ариция, Бовиллы, Ланцвий, Антий, Фикана и Лаурентум богаты и не окажут никакого сопротивления.
Узнав об уходе Мария, Квинт Серторий удивился: не является ли подлинной причиной этого желание обезопасить себя и своих людей от Цинны? Марий мог быть сумасшедшим, но дураком он не был.
Настал конец ноября. Обе стороны, точнее говоря, все три стороны, знали, что «истинное» руководство Рима Гнея Октавия Рузона обречено. Армия покойного Помпея Страбона наотрез отказалась принять Метелла Пия в качестве своего нового командира, перешла через Мульвийский мост и предложила свои услуги Гаю Марию. Именно ему, а не Луцию Цинне.
Погребальный звон смерти ныне раздавался над восемнадцатью тысячами человек, многие из которых были из легионов Помпея Страбона. А зернохранилища Рима оказались абсолютно пустыми. Почувствовав начало конца, Марий вернулся со своей охраной из пяти тысяч отборных рабов и вольноотпущенников на южный фланг Яникула. Знаменательным было то, что он не привел с собой остальную часть армии – ни самнитов, ни италиков, ни остатки сил Помпея Страбона. «Так-то он обеспечивает свою собственную безопасность?» – удивлялся Квинт Серторий. Да, все это очень походило на то, что Марий сознательно решил держать основную часть своих войск в резерве.
На третий день декабря делегация для переговоров перешла через Тибр по двум мостам, соединяющим его острова. Она состояла из Метелла Пия Поросенка (он был ее официальным главой), цензора Публия Красса и братьев Цезарей. В конце второго моста их ждали Луций Цинна и Гай Марий.
– Приветствую тебя, Луций Цинна, – заявил Метелл Пий, пораженный присутствием Гая Мария, тем более что того сопровождали подлый негодяй Фимбрия и огромный германец в великолепных золоченых доспехах.
– Ты обращаешься ко мне как к консулу, или как к частному лицу? – холодно поинтересовался Цинна.
Пока Цинна говорил это, Марий бешено повернулся к нему и прорычал:
– Слабак! Мягкотелый идиот!
– Как к консулу, Луций Цинна, – стерпев обиду, ответил Метелл Пий.
Теперь уже Катул Цезарь набросился на Поросенка и прорычал:
– Предатель!
– Этот человек не консул! Он обвинен в святотатстве! – вскричал цензор Красс.
– Ему нет необходимости быть консулом, он победитель! – выкрикнул Марий.
Зажав руками уши, чтобы не слышать яростной перепалки между всеми присутствующими, кроме него и Цинны, Метелл Пий в гневе повернулся и гордо пошел назад по мосту, возвращаясь в Рим. Когда он рассказал о том, что произошло Октавию, тот также напустился на незадачливого Поросенка:
– Как ты посмел признать его консулом? Он уже не консул, а святотатец.
– Этот человек является консулом, Гней Октавий, и будет оставаться консулом до конца этого месяца, – холодно отозвался Метелл Пий.
– Хорош же из тебя участник переговоров! Неужели ты даже не понимаешь того, что худшее из всего, что мы можем сделать, – признать Луция Цинну истинным консулом? – спросил Октавий, грозя пальцем Поросенку, как школьный учитель – ученику.
– Тогда пойди сам и сделай лучше! – Поросенок утратил самообладание. – И не тыкай в меня пальцем! Ты немногим лучше самодовольного ничтожества! А я Цецилий Метелл, и самому Ромулу не позволю тыкать в меня пальцем. Нравится тебе это или нет, но Луций Цинна является консулом. Если я вернусь назад, и он спросит меня то же самое, я отвечу ему точно так же!
Он ощутил, что то чувство неудачи и дискомфорта, которое не покидало его в течение всего срока пребывания в курульном кресле, сейчас стало совсем угнетающим. А тут еще flamen Dialis и consul-suffectus[71] Мерула, выпрямился с бесившим Метелла Пия достоинством и взглянул в лицо своему коллеге Октавию.
– Гней Октавий, я должен отказаться от своей должности consul-suffectus, – спокойно сказал он, – не годится, чтобы жрец Юпитера был курульным магистратом. Для сената я еще гожусь, но для властных полномочий нет.
Все остальные молча наблюдали, как Мерула покинул нижний форум, где происходил весь это разговор, и направился вверх по Сакральной улице к собственному государственному дому.
Катул Цезарь взглянул на Метелла Пия:
– Квинт Цецилий, ты можешь принять высшее военное командование? Если мы проведем твое официальное назначение, возможно, наши люди и весь город воспрянут духом.
– Нет, Квинт Лутаций, я не могу этого сделать, – покачал головой Метелл Пий. – Наши люди и наш город страдают от болезней и голода, так что мое назначение им совершенно безразлично. И, кроме того, хотя мне и неприятно говорить об этом, но они не уверены в том, кто из нас прав. Я надеюсь, что никто из нас не хочет еще одной битвы на улицах Рима – и той, что устроил Луций Цинна, более чем достаточно. Мы должны прийти к согласию! Но с Луцием Цинной, а не с Гаем Марием!
Октавий оглядел лица участников этого совещания, пожал плечами и расстроенно вздохнул:
– Тогда все правильно, Квинт Цецилий, все правильно. Возвращайся назад и повидайся с Луцием Цинной еще раз.
И Поросенок пошел назад, сопровождаемый Катулом Цезарем и его сыном Катулом. Наступило пятое декабря.
На этот раз они были приняты с великой помпой. Цинна соорудил себе высокий помост и уселся наверху него в своем курульном кресле, в то время как вся делегация стояла у его подножия и была вынуждена смотреть снизу вверх. Вместе с ним на помосте находился и Гай Марий, который стоял позади его кресла.
– Во-первых, Квинт Цецилий, – громко сказал Цинна, – я приветствую тебя. Во-вторых, я уверяю тебя, что Гай Марий присутствует здесь только в качестве наблюдателя. Он понимает, что является частным лицом, а потому не будет участвовать в официальных переговорах.
– Благодарю тебя, Луций Цинна, – так же чопорно ответил Поросенок, – и сообщаю тебе, что я уполномочен вести переговоры только с тобой, а не с Гаем Марием. Каковы твои условия?
– Чтобы я вступил в Рим как римский консул.
– Принято. Flamen Dialis уже отставлен.
– Никакое возмездие недопустимо.
– Его и не будет, – согласился Метелл Пий.
– Все новые граждане Италии и Италийской Галлии получат трибальный статус во всех тридцати пяти трибах.
– Согласен.
– Рабам, которые бежали от своих римских хозяев и вступили в мою армию, должна быть гарантирована свобода и все права гражданства.
Поросенок похолодел.
– Невозможно, – хрипло сказал он, – это невозможно!
– Это одно из условий, Квинт Цецилий. Оно должно быть принято наряду с остальными, – настаивал Цинна.
– Я никогда не соглашусь освободить и предоставить права гражданства тем рабам, которые бежали от своих законных хозяев!