Мысль отворила проем к истине. Траян, затаив дыхание, наблюдал ее полет. Децебал, при всем своем великом разуме и опыте, делал общую для всех противников Рима ошибку. Она заключалась в несколько искаженном взгляде на мощь и слабости, присущие римлянам. Каждому теперь понятно, что римский народ подчинил себе всю вселенную только благодаря военным упражнениям, искусству надежно устраивать лагерь и военной выучке. В чем другом могла проявить свою силу прозябавшая в среднем течении Тибра горсть римлян против массы окружавших их врагов? На какие другие качества могли опереться низкорослые поселенцы и беглецы в своей смелой борьбе против высоченных и значительно более сильных германцев, храбрых галлов, искусных в верховой езде парфян? Все они превосходили римлян не только численностью, но и телесной силой. Кто, будучи в здравом уме, станет оспаривать, что и в военном искусстве и теоретическом знании римляне серьезно уступали грекам. Зато они всегда выигрывали в том, что умели искусно выбирать новобранцев, учить их, закалять ежедневным упражнением, предварительно предвидеть во время упражнений все, что может случиться в строю и во время сражения, и, наконец, сурово наказывать бездельников. Знание военного дела питает смелость в сражении: ведь никто не боится действовать, если он уверен, что хорошо знает свое ремесло. В самом деле, во время военных действий, малочисленный, но обученный отряд скорее добьется победы, тогда как сырая и необученная человеческая масса подвержена всевозможным страхам и всегда обречена на гибель.
Этот вывод никак не доходил до ума и сердца тех, кто пытался противостоять Риму. Враги, привычные к тому или иному приему ведения боевых действий, никак не хотели понять — умея что‑то одно, необходимо уметь и многое другое. С одной стороны, враги переоценивали величие и силу Рима, с другой — недооценивали римскую изворотливость и умение находить выход из любых ситуаций. То есть, в общем и целом с Римом не совладать, но здесь, на нашей земле, осеняемые волей отечественных богов, мы утрем вам нос. Варвары в силу неразвитости воображения и отсутствия стройности во взглядах, не в состоянии понять, что мир един, как един и создавший его разум, и его законы справедливы и неотвратимы как в Италии и в Парфии, так и в Дакии. Об этом Децебалу мог бы рассказать советник императора Аполлодор.
На следующий день император собрал ветеранов, которым довелось принимать участие в сражении, проигранном Фуском в этой долине.
Таких оказалось немного, с десяток. Ларций Лонг был среди них старшим по званию. С него Траян и начал опрос, но прежде поинтересовался.
— Что слышно о твоем коротышке Фосфоре, Ларций?
Ларций хриплым голосом (он простудился при переправе через горную речку) доложил, что никаких новых известий не поступало.
Присутствовавший при встрече Комозой отвел глаза в сторону и глухо буркнул.
— Не мог Фосфор даться им в лапы. Не из таких.
— Возможно, — согласился Траян. — Но к делу.
Прежде всего, император начал дотошно выяснять подробности той злосчастной битвы. Как рассказали ветераны, Фуск выстроил три легиона — два в передней линии, один во второй и бросил их в бой против прятавшихся в лесах даков. В тот день отлично поработали артиллеристы и легковооруженные велиты, однако уже к полудню сражение разбилось на ряд мелких боевых столкновений, в которых со стороны римлян участвовали отдельные когорты, а то и центурии, а со стороны даков — той же численности отряды. Выяснилось, что к тому моменту Фуск утратил контроль над действиями своих войск, о чем свидетельствовали не привязанные ко времени и месту, а потому и невыполнимые приказы. Как сообщил один из центурионов, его когорте, например, была поставлена задача «смело идти вперед». Куда, не указывалось. Другим предписывалось «ускорить шаг».
— Другими словами, — уточнил Траян, — вся армия оказалась связана боем.
— Так точно, — подтвердил Ларций.
— И конница?
— И конница. Ее бросали мелкими отрядами на помощь тем или иным подразделениям, от которых прибегали вестовые. Большая часть конных отрядов оказалась распылена по всему полю битвы еще до того, как мы сумели оказать помощь пехотным центуриям.
— Все равно непонятно, — выразил сомнение император, — каким образом дакам удалось взять верх, ведь у Фуска было преимущество в силах? Неужели один дак стоит двух наших легионеров?
— Поначалу да, — подтвердил один из ветеранов. — Уж больно ловко эти гады орудуют своими кривыми мечами. В тесноте они очень удобны. Стоит только дотянуться до противника и тяни на себя. У них лезвия загнуты в обратную сторону, как когти у волка.
— Насколько мне известно, — добавил центурион Фауст из 11–го Клавдиева легиона, — Фуска потряс удар с тыла. Я подробностей не знаю, но как потом говорили большой отряд даков — что‑то около пяти тысяч человек — прорвался к лагерю и попытался проникнуть в него через задние ворота.
После полудня ветеранов распустили. Лонга император задержал, пригласил к столу, на котором лежал вычерченный план местности.
— Вот взгляни. Это долина, здесь наш лагерь, здесь стоянка Децебала. Вот река Бистра. Где, в каком месте мог прорваться этот отряд? Не могу понять, как пятитысячная толпа могла миновать дозоры и остаться незамеченной? Куда смотрел префект лагеря, почему не доложил Фуску? А если доложили, почему Фуск не принял никаких мер? Почему не связал эту орду боем?
— Я ничего не утверждаю, цезарь. Прошло пятнадцать лет, многое выветрилось из памяти. Сам я этот отряд не видал.
— Хорошо, — согласился император. — Будь ты на месте Децебала, ты решился бы дать сражение в этом месте?
— Да, — откашлявшись, ответил Ларций. — Ущерб врагу можно нанести существенный, а в случае неудачи легко оторваться от преследователей. И конницей их не достанешь.
— Но зачем Децебалу отступать. Без надежды на победу ни один даже самый глупый военачальник не начнет битву. Децебал собрал здесь огромное войско, более семидесяти тысяч человек. Если он втянется в бой и потерпит поражение, для него все будет кончено. На что же он рассчитывает?
— Нанести нам как можно больше потерь.
— Э — э, — поморщился Траян, — непохоже на Децебала. Неужели он отважился ввязаться в драку только для того, чтобы надавать мне побольше тумаков. Он что‑то держит за пазухой.
Ларций Лонг выпятил нижнюю челюсть, помрачнел.
— Не смею говорить, цезарь.
— А ты посмей.
— Меня высмеяли.
— Кто?
— Трибун Элий Адриан.
— Кто командует армией, я или Адриан?
— Ты, повелитель.
— Тогда выкладывай.
— Уверен, без камня за спиной Децебал никогда не отважился бы броситься в битву. Помню, в Мезии он ловким маневром оставил Опия без конницы. Наслал на него саков. Наши всадники бросились на врага, смяли, начали преследовать. Опий послал в бой все свои алы, победа казалась близка. Когда же конница оторвалась от главных сил, Децебал вклинился между конницей и пехотой и ударил во фланг мощно, всей массой.
— Вот видишь, — удовлетворенно заявил император. — А ты говоришь «нанести потери», «надавать тумаков».
— Я этого не говорил, цезарь. Я имел в виду, что без камня за пазухой Децебал не бросится в бой.
— Не спорь с императором, Ларций. Все‑таки вредный ты человек.
— Какой есть.
— И язык у тебя длинный. Ну, в чем видишь каверзу?
— Не знаю, цезарь, — Ларций пожал плечами. — Разве в том, чтобы зайти к нам в тыл и ударить, как это было в случае с Фуском. Но все проходы перекрыты, а по горам не набегаешься.
— Может, Децебал там у себя в глубине запрудил воду, и в критический момент пустит на нас вал воды? — спросил император.
— Так своих тоже потопит. Мне кажется, он попытается ударить с тыла.
Траян не ответил, помолчал. Наконец отдал приказ.
— Обследуй окрестности. Возьми с собой самых толковых солдат, самых надежных проводников. Прояви выдумку, но чтобы во время сражения никто не смел угрожать мне с тыла. Насчет запруды я подумаю.
— Слушаюсь, цезарь.
После короткого молчания Траян добавил.
— Афр провел расследование по поводу гибели отряда Фосфора. Выяснилось, что проводник завел Нумерия в ущелье, где была устроена засада. Афр доложил, что недавно в лагере появились еще два проводника из местных. Они якобы утверждают, что неподалеку от Тап у даков расположен тайник, где местные племена хранят свои сокровища. Место это заповедное, священное, там стоят изображения их богов. Что думаешь по этому поводу?
— Это ловушка, государь.
— Вот ты и проверь. Найди это место. Я не хочу, чтобы во время сражения меня угостили каким‑нибудь сюрпризом. Я хочу принудить Децебала к миру. Хочу, чтобы он почувствовал, у него нет иного выхода. Пусть убедится — любая его уловка, даже самая хитроумная, встретит достойный отпор.
Император помолчал, потом, как бы между прочим, добавил.
— Это очень важно, Ларций. Я тебя не тороплю, подготовься хорошенько. Прими меры предосторожности.
— Слушаюсь, государь.
* * *
Той же ночью Ларций сел за письмо Лусиолочке. Вывел на пергаменте первую фразу — «Ларций Волусии Лонге, привет» — и задумался. Неужели это письмо может оказаться прощальным? Тогда лучше проявить благоразумие и составить завещание. Вслед мысль утянула его в недавнее прошлое. Вспомнились трудные, выматывающие месяцы ожидания расправы, которой после доноса Регула ему и его родителям грозила неослабная, жестокая подозрительность Домициана. Тогда бог смерти Фанат тоже дышал ему в спину, тоже время от времени касался шеи острыми коготками, но как разнилось состояние духа, с которым он тогда и теперь брался за гусиное перо. Упрекнул себя — не рано ли заботиться о завещании? Зачем заранее кликать беду?
О чем же писать? Неужели кроме имущества, которое он завещает ей, ему и сказать любимой женщине нечего? Может, намекнуть, если со мной что‑нибудь случится, пусть считает себя свободной? Эта мысль обидела его. Какие глупости! Если с ним случится худшее, ж