сть порой напоминала игру. Принимая во внимание величину его фигуры и крепость мышц, он был похож на тигра, спрятавшегося в засаде.
Однако в любом случае компания Элия была Ларцию куда приятнее, чем общение с Кальпурнией Регулой, любившей делиться с Ларцием новостями о вновь появившихся прыщиках и не упускавшей случая напомнить зятю о своем благородстве и неслыханном великодушии.
В коридоре Адриан со вздохом заметил — мы с тобой, Ларций, птицы не того полета, чтобы решать судьбы войны. Но все же мы птицы, и вольны лететь, куда вздумается.
Ларций кивком подтвердил согласие. На всякий случай. Прогуливаясь, они направились в Солнечный зал. По ходу, сообразив, куда метил Элий, префект возразил, что в действиях цезаря не видит никакого пренебрежения. Его устраивает, что каждый занимается своим делом. Тот груз, который взвалил на него император, ему по плечам. Большего не желает. Конечно, интересно, каким образом тот хочет принудить Децебала сдаться, но в конечно итоге капитуляцию не ему принимать, так что Юпитер с ней, с капитуляцией.
— Ты, Ларций, никогда не станешь цезарем, — еще раз вздохнул Элий. — Нет в тебе необходимой для такого дела деликатности. Если ты решил возразить мне, решив, что своим вопросом, я как бы хотел умалить твое значение, ты ошибаешься. У меня и в мыслях не было обидеть тебя. Наоборот, подобное отношение к службе мне более всего по сердцу. Я исхожу из того, что у каждого в подлунном мире свое предназначение. Что касается предстоящей кампании, могу поделиться — планы существуют самые разные. Император до сих пор в пылу сомнений. Именно в пылу, потому что дядюшка никогда и никому не позволит взять себя в плен. В чем причина, никто толком не знает, но это с дядюшкой всегда так. Его слово должно быть последним. Лициний Сура настаивает, что от добра добра не ищут, поэтому вторая кампания должна явиться продолжением первой. Это означает, что нам следует и дальше давить на Децебала с запада, с плацдарма, захваченного у Тап. Нератий Приск и Помпей Лонгин доказывают, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Так утверждал Гераклит, а этот грек был разумный человек. Но я не об этом хотел поговорить с тобой.
Он сделал паузу, потом с искренней горечью продолжил.
— Прежде я должен признаться, что более всего я страдаю от неполноценности окружающего меня мира. Как ты считаешь, есть смысл в фантазиях Платона? — он сделал паузу и тут же ответил. — Я полагаю, что да. Но есть и разночтение. Знаешь, какое?
Ларций открыл было рот, чтобы вернуть разговор в прежнее русло обсуждения плана войны, однако Элий не дал ему сказать. Сам объяснил.
— Когда я говорю, что испытываю муку от неполноты вещей, я имею в виду, что в реальном мире, в отличии от царства идей, которое с таким упоением описывал философ, очень редко можно встретить объект, вещицу, человека, в которых гармонично слились бы форма и содержание. Я веду речь о совершенстве, Ларций, о гармоничном соединении общего и частного, сути и оболочки, причины и следствия, которое мы называем красотой. Но уверяю тебя, такие объекты существуют.
— Это все философия, — рассердился Ларций и задумался. — Чего ради Адриан затеял эту дискуссию?
— Возможно, — согласился Элий, — но еще более меня интересует вопрос, в чем же причина неполноценности реального мира и что скрывается за неполнотой или скажем так, ущербностью предметов и явлений? Например, почему человек, казавшийся мне завершенным, соответствующим моему представлению о нем, как об идеальном римлянине, вдруг выкидывает такие коленца, что только диву даешься.
— Я полагаю, ты имеешь в виду меня? — заинтересовался Ларций. — Что же такое занятное ты разглядел во мне?
— Откровенно?
— Откровенно.
— Как тебе удалось отхватить такую жену?
— Так же, как и тебе Вибию Сабину.
— Ты полагаешь, — вкрадчиво спросил Адриан, — женитьба на внучатой племяннице императора великое счастье?
— Неужели нет? — усмехнулся Ларций.
— Можешь обжаться сколько тебе угодно, но я не могу простить себе, что упустил такую девушку, как твоя жена. Тетя рассказала мне ее историю. Почему мне не посчастливилось отбить ее у Сацердаты?
— Ты хочешь спросить, почему этому грубому недалекому калеке повезло, а тебе, поэту, поклоннику красоты и, вообще, известному умнику нет? Спроси об этом у богов.
Наступила тишина. Адриан некоторое время переваривал ответ, потом удовлетворенно кивнул.
— Я еще раз готов подтвердить свою догадку, что тебе, Ларций, никогда не быть императором. Но если бы такое случилось, ты стал бы самым скучным и правильным правителем в истории. Тебе всегда все ясно, у тебя на все готов ответ, порой очень даже неглупый.
— Это раздражает? — усмехнулся Лонг.
— Не — ет… Не совсем. Возможно, с моей стороны было дерзостью упоминать о Волусии. Прими мои извинения, но все равно, изучая людей, в данном случае тебя, я все больше и больше удивляюсь.
— Ты изучаешь меня?! — удивился Ларций. — Зачем?!
— Затем, — грустно усмехнулся Элий, — что иначе мне не выжить.
Теперь задумался Ларций, потом признался.
— Не понял, но извинения принимаю. Запомни на будущее, когда у меня появится причина для обиды, я медлить не стану. Например, когда ты решишь от слов перейти к делу. Я имею в виду свою жену.
— Принято, — согласно кивнул Элий. — Вот ответ достойный природного римлянина. Такие, как ты, покорили мир. Тогда скажи, храбрый солдат и приверженец походов, почему ты пощадил молоденького дакского крысенка? Помнишь, тот случай возле Тибискума? Если этот вопрос тебе неприятен, можешь не отвечать. Тогда давай продолжим разговор о будущей кампании. Я надеюсь, Ларций, услышать от тебя что‑нибудь тактически толковое, чтобы потом я мог бы вернуть это соображение в разговоре с дядей. Вот такой у меня зуд. Так как насчет молоденького дака?
— Не знаю, — искренне признался префект. Потом, после некоторого раздумья добавил. — Ты полагаешь, что у такого солдафона и тупицы как я, не может быть чувства жалости и сострадания? Ты плохо изучил меня, Элий.
— Замысловато, — признался Адриан, — но красиво. А может, здесь есть более простое и естественное объяснение? Этот проводник что‑то твердил о золоте, может, здесь и кроется разгадка?
Ларций пожал плечами.
— Откуда у паршивца золото! Его отец, мать, сестры погибли в Даоус — Даве. Кстати, малый утверждает, что его мать — римская гражданка. Он, оказывается, неплохо владеет римским говором. По его словам, отец был из знатных, его звали Амброзон. Он был побратимом самого Децебала, и мальчишка хорошо знает царя даков. Он оказывал ему покровительство
— Вот видишь, — обрадовался Адриан, — полагаю, все дело в золоте.
— Нет, Элий, просто у этого щенка особый дар вызывать жалость. Волусия тоже растаяла, услышав его историю.
Адриан грустно вздохнул.
— Как же я проморгал ее, глупец!
На том разговор и закончился, а спустя неделю к Лонгам в сопровождении своего вольноотпущенника Ликормы внезапно явился Марк Ульпий Траян и потребовал представить ему «дакского крысенка», которого Ларций спас от смерти.
— Адриан сказал, что мальчишка хорошо знал Децебала, — добавил император. — Это правда?
— Он так говорит.
— Хорошо. Где у тебя можно поговорить без свидетелей?
— В саду, государь. У меня большой сад, раб должен быть там.
— Отлично. Побеспокойся, чтобы нас не тревожили. Ликорма, останься с Ларцием.
— Господин!.. — чуть вскинул брови, вольноотпущенник, невысокий сухощавый мужчина с настораживающей врагов императора, на удивление шишковатой головой.
— Ты полагаешь, я не в состоянии справиться с каким‑то мальчишкой?
— Нет, господин.
— Вот и договорились. Ларций, не устраивай помпу.
— Так точно, цезарь.
* * *
Траян расположился в саду на каменной скамье и некоторое время испытующе разглядывал стоявшего перед ним, уставившегося в землю Лупу.
Наконец парнишка поднял голову, бросил взгляд на громадного, укутанного в тогу римлянина. Гостя нельзя было назвать красавцем. Черты его лица были правильны, его можно было назвать привлекательным, если бы не скошенный внутрь и откровенно маленький подбородок и узкие губы, однако он, несомненно, был знатен и влиятелен. Римлянин вел себя просто, словно величавость ему самому досаждала.
— А ты, оказывается, красавчик. Как тебя зовут, малыш?
Голос у него низкий, чуть гнусавый.
— Лупа.
— Как?!
— Лупа.
Незнакомец пожал плечами.
— Что за имя такое!.. Ты разве не знаешь, что означает это слово?
— Нет. Мама его никогда не употребляла.
Неожиданно парнишка загорячился.
— Добрый человек, объясни, почему все удивляются, когда я называю себя Лупой?
— Потому что малыш, «лупа» по — нашему развратная женщина, продающая себя за деньги каждому встречному. Если твоя мать — римская гражданка, почему же она позволила твоему отцу назвать тебя таким странным именем.
— Потому что по — нашему «лупа» — это волк! — выпалил парнишка.
— Чудеса! — изумился Траян. — Век живи, век учись. Значит, ты — волк?
Лупа замялся, потом с неожиданной горячностью и искренностью подтвердил.
— Да, римлянин!
— Это хорошо, что ты ведешь себя достойно. Не унижаешься, не предаешь память отца. Он, как мне сообщили, командовал обороной Даоус — Давы?
— Да.
— Я полагаю, ты, вступивший в братство, готов к смерти? Готов отдать жизнь за отчизну?
— Тебе известно о нашем братстве?
— Я обязан все знать, — вздохнул гость. — И ты, полагаю, решил совершить подвиг. Интересно, какой?
Лупа потупился.
— Будь смел до конца, — добавил Траян. — Я догадываюсь, ты намерен сотворить что‑то небывалое, героическое. Тогда согласись, твой замысел удастся только в том случае, если он будет угоден богам. Это означает, что сейчас твое признание ничего не решает. Либо судьбе угодно, чтобы ты совершил желаемое, тогда при любых обстоятельствах тебя ждет удача, либо нет. Ты, наверное, намерен поджечь Рим?