– Относительно. О чем вы хотите поговорить, Дарья Юрьевна?
– Я не могу по телефону… вы должны приехать ко мне в клинику в день посещений, это разрешается.
– Погодите, в какую клинику? Вы все еще в кардиологии?
– Нет. Я… словом, я сейчас в клинике неврозов, но со мной все в порядке. Так вы приедете?
– Очень сожалею, но я больна и не выхожу из дома.
– Но это важно для Вити!
– Но ведь суд уже состоялся. Я вам очень сочувствую, Дарья Юрьевна.
– Спасибо… – выдохнула Жильцова и после паузы продолжила: – Но… понимаете, я, кажется, догадываюсь, кто может знать что-то об убийстве Алексея. Нужно непременно поговорить с одним человеком.
– Вы говорили об этом Татьяне Игоревне? Следователю, которая заканчивала дело?
– Нет. Она со мной не связывалась.
– Вот как… Хорошо, я попытаюсь, – подумав, что Андрей мог бы помочь ей добраться до клиники на машине, сказала Лена. – Когда я могла бы к вам приехать?
– День посещений в пятницу… вам нужен адрес клиники?
– Да. – Лену интересовало, где Жильцова раздобыла телефон, ведь в подобных заведениях это было строго запрещено. – Скажите, Дарья Юрьевна, а где вы взяли телефон?
Повисла пауза, потом Жильцова тихо сказала:
– Главный врач – давний друг семьи моей подруги… запутанно, да? Я попросила, и он разрешил сделать один звонок. Это запрещено, но мне очень нужно было поговорить с вами. Я спать не могу… как представлю, что Витя там, в заключении… он не виноват, я знаю, что он не виноват! – почти выкрикнула она, и Лена поспешила успокоить женщину:
– Я поняла, Дарья Юрьевна, не нужно нервничать. Я обязательно приеду в пятницу. Диктуйте адрес.
Она положила трубку, доковыляла до кровати и села, подсунув под загипсованную ногу свернутое одеяло, бросила взгляд на часы. Половина второго, разгар рабочего дня. «Надо звонить Андрею. Может быть, у него получится взять отгул в пятницу? Неизвестно, как мы доберемся, сколько времени проведем в клинике. Да и с чего вообще я решила, что меня туда пустят? Я на больничном, следовательно, не могу прикрыться служебной необходимостью, хотя… хотя в больнице об этом никто не знает. Нога… да, черт возьми, нога в гипсе. Елки-палки, как все не вовремя. Но почему Судакова не поговорила с женой обвиняемого? Решила, что она не скажет ничего, кроме того, что уже сказала мне? Я бы непременно вызвала ее еще раз или съездила к ней сама».
Паровозников звонку не обрадовался. Более того – узнав о причинах, разозлился:
– Тебе что, я не пойму, больше всех надо? Сломала ногу, свалила на больничный – так и сиди, наслаждайся летним отпуском! Куда ты лезешь-то опять? Дело закрыто!
– Его можно отозвать на доследование в связи с открывшимися обстоятельствами.
– Ты точно при падении головой не билась? Чего там доследовать-то?
– Пока не знаю, но очень хочу выяснить, – упиралась Лена. – Так ты отвезешь меня или нет?
– Вот пиявка… отвезу, конечно, но помни: я был против.
– Обещаю, что ни слова не скажу твоему начальству.
После разговора с Паровозниковым Лена повеселела: если она сможет проверить свою догадку, то постарается приложить все усилия к тому, чтобы дело об убийстве Полосина вернули на доследование, и это, возможно, даст шанс Жильцову оправдаться и доказать невиновность.
Вечером приехал Никита, и при первом же взгляде на него у Лены тревожно заныло внутри от нехорошего предчувствия. «Он выглядит так, словно у него кирпич за пазухой», – подумала она, наблюдая за тем, как Кольцов нервно приглаживает волосы, теребит бороду и старается не смотреть ей в глаза. Она постаралась отогнать дурные мысли и вести себя как обычно, но внутри все равно точил червячок сомнения.
Удар Никита нанес уже в постели, когда Лена расслабленно дремала на его руке:
– Послезавтра я уезжаю.
– Куда? – сонно спросила она, еще не вполне осознав смысл фразы.
– В Израиль.
– Зачем?
– Буду сопровождать жену в клинику, ее берут на операцию, после которой ей нужен будет уход и поддержка. Думаю, что проведу там все лето и часть сентября.
Лена села, даже не заметив, что неловко повернула больную ногу, и та мгновенно отреагировала острой болью:
– Что?
– Прошу тебя, не устраивай драму, – поморщился Никита, закрывая глаза. – У нее рецидив опухоли, но ее берут в одну из лучших клиник Израиля, я должен поехать с ней.
– А сын?
– Что – сын?
– Он не может поехать с матерью?
– Нет, он не может, у него работа, и никто не позволит ему отсутствовать три месяца, – чуть раздраженно проговорил Кольцов.
– Я не понимаю, Никита… то ты говоришь, что не желаешь иметь с бывшей женой ничего общего, а то готов стать сиделкой на такой долгий срок? А как же я? – жалобно спросила Лена, чувствуя, что сейчас заплачет.
– А что – ты?
– Мне тоже нужна помощь…
– У тебя есть мать, позвони ей.
– Но у меня ведь есть и ты…
– И мы с тобой договаривались относительно отсутствия обязательств, правда? Я предупреждал, что иногда мне нужно куда-то уехать. И вот сейчас такой случай.
И Лена вдруг отчетливо поняла и приняла то, о чем думала практически с самого момента его возвращения: они никогда не будут вместе просто потому, что она для него – никто. И никогда никем не станет. Ради бывшей жены он готов отменить все свои планы, а ради нее не готов поступиться даже часом своего времени. Ему удобно: никаких обязательств, захотел – пришел, не захотел – можно даже не звонить. Она никуда не денется.
– Уходи, Никита, – выдохнула Лена, отворачиваясь.
– Что? – не понял он и открыл глаза.
– Ты слышал. Забирай все свои вещи и уходи.
Та легкость, с которой Кольцов поднялся и начал одеваться, поразила ее – словно человек только и ждал этих слов. «Сейчас еще напоследок скажет: мол, запомни, ты сама меня выгнала», – пронеслось в голове. Но Кольцов этого не сказал. Он аккуратно сложил в пакет все вещи, которые оставлял у Лены – их было немного, только какие-то необходимые повседневные мелочи, – надел куртку и молча вышел из квартиры, предварительно положив на тумбочку ключи. Окончательный разрыв отношений занял не более десяти минут.
«Да ведь он действительно только и ждал, когда я произнесу это, – осенило ее. – Боялся порвать со мной сам, боялся, что я наделаю глупостей, в которых обвинят его! Полгода человек приходил сюда из страха быть обвиненным в том, что могло бы со мной случиться… Какой же он лицемерный… а я – дура. Наивная, глупая, слепая дура, цеплявшаяся полгода за человека, которому никогда не была нужна. Я поверила в искренность его возвращения, думала, что он меня любит. И ведь все так и было – как бывает только в самом начале отношений: мы рвались навстречу, боялись расстаться даже не мгновение. Мы друг для друга снова были словно глоток воды, без которой нет жизни. А потом, когда страсти утихли, любовь перешла в привычку, а чувства угасли, мы начали давиться друг другом, и этот самый глоток оказался уже не спасительным, а смертельным. Никита побоялся захлебнуться, всегда боялся, что придется двигаться дальше, принимать какие-то решения. Он этого не хотел, а я своим видом только напоминала ему о неотвратимости этого шага. Что ж, мы его сделали, этот шаг».
Она выбралась из постели, с отвращением стянула с нее белье и отнесла в ванную, сунула в бак и закрыла крышку. На раковине в стакане осталась одна зубная щетка – ее, исчез одеколон и тюбик зубной пасты, которой всегда пользовался Никита. Лене вдруг стало смешно: даже пасту забрал, хотя там оставалось меньше трети тюбика.
– Истинный дворянин! – выдохнула она сквозь истерический смех.
Сон сняло как рукой. Лена перебралась в кухню, сварила крепкий кофе и, подставив под ногу стул, уселась у открытого настежь окна. Ночь выдалась теплой, безветренной, огромная луна висела прямо над ее двором, и Лена засмотрелась на тени, мелькавшие на ее поверхности. «Надо же… я думала, что мне будет больно. А я сижу, пью кофе и рассматриваю луну. Завтра будет новый день, в который я шагну без Никиты, а мне это не кажется невозможным, как раньше. Наверное, я давно была к этому готова – как и он», – думала она, помешивая кофе в чашке. Странное облегчение, которое она испытала, когда за Кольцовым захлопнулась дверь, не покидало ее, а напротив – это ощущение становилось только сильнее, как будто распрямлялась спина после многолетнего таскания на ней неподъемного груза, заставлявшего пригибаться к земле.
– Почему я раньше этого не сделала? Боялась, что без него будет хуже? Да, моя коронная фраза «без него хуже, чем с ним»… Вот Юлька посмеется.
Спать совершенно не хотелось, поэтому Лена, устроившись в постели, открыла крышку ноутбука и занялась тем, чем обычно занимаются люди, страдающие от бессонницы, – вошла в Интернет. У нее было несколько любимых сайтов со стихами, к которым она обращалась всякий раз как к своеобразной книге предсказаний. Вот и сегодня, выбрав наугад вкладку, она щелкнула по первой попавшейся на глаза страничке и принялась читать, с каждой секундой все отчетливее понимая, что это именно то, о чем она думала последние недели:
Мир есть любовь, эта истина неоспорима,
Но он двулик, хоть правда видна, как днем:
Есть человек, который проходит мимо,
И есть человек, который навеки в нем.
Эта любовь зачастую нас всех губит,
Но нет никого, кто жил бы, хоть раз, не любя.
Есть человек, который – тебя любит,
И есть человек, который любит – себя.
Даже в аду, даже в самой зловонной луже,
В каждый из месяцев, в каждой из сотен лет
Есть человек, которому ты – нужен.
И есть обязательно тот, которому – нет.
Долго его провожаешь в метро взглядом,
Но понимаешь, что вот он – важный ответ:
Есть человек, который всегда – рядом.
И еще тот, которого рядом – нет.[1]
– Почему это не попалось мне на глаза раньше? – пробормотала Лена, закрывая вкладку. – Ведь это именно то, что я старалась осознать последние полтора года, все то время, что встречалась с Никитой. Юлька была права, когда говорила: «Сохрани остатки самоуважения, сделай первый шаг сама». Это оказалось не так уж больно, как мне представлялось. Не он от меня ушел – а я сама попросила его уйти. И этот его уход – окончательный, больше я ни за что не позволю себе возвращать того, кто не хочет быть со мной и совершает над собой усилие из страха быть в чем-то виноватым. И мне теперь действительно легко.