Я инвалид третьей группы, в колонии я устроюсь дневальным, подумал Вася и решил — пусть лучше падает индюк. Индюк упал мягко, как перезрелая слива, и развалился на грязном асфальте.
— Ты сам его вымоешь! — орало сверху чудище в тельняшке. — Ты его у меня вымоешь десять раз. Сто раз!
Тем временем кто-то позвонил в милицию. Васю сняли с лестницы осторожно и ласково, как снимают с деревьев беглых попугаев и канареек.
Вася — Кот попал в совсем небольшую колонию. В рабочей зоне полировали корпуса для каких-то радиоприемников и клеили целлофановые мешочки для конфет, а в жилой зоне по вечерам играли в волейбол и пинг-понг. Так как на определенной части земного шара время аристократии уже миновало, вор-баронетт «Вася-Кот» занимался, как было записано в характеристике, общественно полезным трудом — убирал секцию — так в колонии назывались камеры. Подметал полы и стирал пыль. На работе он особо не надрывался, в кухню к обеду приходил первым и потому успевал еще отхватить добавку. Свободного времени было много. Он наряжался в сапоги и пиджак и прогуливался по двору, держа папиросу в углу рта. Если ему встречался подобный же «аристократ», они прогуливались вместе, степенно переговариваясь. Разговор обычно начинался с перечисления дат и мест, где тогда находились колонии, и с воспоминаний о том, как тогда в колониях правили «аристократы», как курили план, как ели сало, бездельничали и валялись на нарах, тренькали на гитарах, играли в карты и домино. И в воспоминаниях они опять становились властителями, а не какими-то дневальными с метлой.
Вася — Кот хорошо играл в карты и домино, фактически это умение и возвысило его до ранга «аристократа» — пользоваться своей мощной глоткой он научился уже потом. В карты он играл даже слишком хорошо и в колонии больше не мог найти себе партнера. Лучше всего он играл в «буру», но не брезговал и «очком».
Как—то раз, когда Вася-Кот красовался во дворе в своих сверкающих сапогах, в жилую зону ввели этап новеньких из тюрьмы. Съежившиеся, будто напуганные, они стояли у дверей вещевого склада и ждали, когда им выдадут матрацы и одеяла.
Вася, конечно, сейчас же пошел поболтать:
— Сколько дали? Из какой камеры? А Федя Зуб там не сидел? Что за птица? В который раз?
Все, за исключением невысокого, но очень плечистого человека — он выглядел почти квадратным — видели колонии не только снаружи. У квадратного было до смешного печальное лицо и большие оттопыренные уши. Его звали Никифором, и он сказал, что заведовал поселковым магазином, а в колонию его отправили потому, что недостача была очень велика, а еще он назвал судью вшой.
— Как здесь кормят? — спросил он.
— Мясо два раза в день, — ответил Вася-Кот и подмигнул остальным, которые уже ухмылялись.
— А на ужин?
— Жареная рыба.
— Хорошо, так жить можно. — Никифор облегченно вздохнул, остальные давились смехом.
Вася — Кот приметил, что на болване-лавочнике шерстяной свитер. Лавочнику он, наверно, был маловат и потому немного растянулся, но ясно было, что он толстый и теплый. Чемоданы этот торговец тоже наверно привез не пустыми.
— В карты играешь? — спросил Вася.
— Во что?
— В «буру».
— Первый раз слышу.
— А в «очко»?
— В «очко» я мастер! Никто во всем поселке не мог меня обыграть. Главное — не надо дергаться, надо банковать. Мне везет в карты. В «очко» я всех обставлял!
Он родился специально для того, чтоб его очистили до рубашки, подумал Вася и незаметно еще раз осмотрел свитер — он был из хорошей шерсти. Не сгодится самому, можно загнать.
Играли на нижних нарах, забравшись в последнюю секцию; сторожу у двери платили по сигарете с банка. Сторож сигналил, если в опасной близости появлялся контролер, Вася ловко совал карты под матрац, и они оба с Никифором бежали к столу и делали вид, будто читают газеты.
Вася дал Никифору выиграть две пачки курева, банку консервов, полкилограмма сахару и драные валенки без галош. Никифор не находил места от радости и ерзал так, что нары скрипели. Ну, теперь Вася видит, что у Никифора нет соперников в картах! Но он добрый, и консервы они за ужином поделят поровну.
Интересно, как ты, Накифор, голым пойдешь на ужин? — подумал Вася, увеличил ставку в три раза, деля банк, подпихнул десятку в середину, чтобы потом забрать ее себе, и сдал Никифору две карты. Для карточного шулера средней руки это обычный трюк. Сторож просунул голову в дверь и просигналил, что поблизости контролер.
В сознании Васи всплыли бедствия карцера и другие неприятности, которыми грозит запрещенная игра в карты. Это пугало его, как пугает подростка основательная трепка, которую он может получить от отца.
Еще придется из-за этой деревенщины две недели сидеть на одних сухарях, испуганно подумал Вася. Нечего возиться, надо по-быстрому обчистить фраера — и баста!
Умей Вася читать мысли, он был бы трагически изумлен — его партнер размышлял точно о том же.
— Девятнадцать… — Вася-Кот открыл карты.
— Двадцать… — Никифор забрал банк.
— Тебе и правда по-свински везет, — от души засмеялся Вася.
Но в следующие десять минут Вася-Кот перестал понимать, что происходит. Карта к Васе не шла. Шестнадцать, семнадцать, девятнадцать… Он распростился с рабочими штанами, полосатой рубашкой и новыми носками. Потом за какие-нибудь две минуты проиграл свой роскошный пиджак.
Вася с силой швырнул его в лицо Никифору, чтобы вывести его из равновесия.
— Жулишь!
— Докажи! — ледяным голосом ответил Никифор, и интонация была совсем необычной для него.
Еще двумя минутами позже Вася простился с ватником и шапкой.
— Прирежу! Пасть порву! Выложу! — кричал Вася.
Услышав шум, бдительный сторож бросил на произвол судьбы еще не полученный гонорар и пустился наутек. У него была надежда на досрочное освобождение, и ему вовсе не светило, чтобы она скапустилась из-за двух дюжин сигарет.
— Ни фига я тебе, жулику, не отдам! — Вася решил кончать игру, забрать свое «незаконно» отнятое имущество и гнать Никифора в шею, а еще на прощанье дать ему табуреткой по ребрам, чтобы злость выместить.
— В Ветлаге такие, как ты, мне сапоги чистили, на Воркуте они мне пятки чесали, чтобы спалось сладко на Колыме… — зарычал Никифор.
Вася — Кот побелел. Он слыхал, что в местной тюрьме сидит авторитет уголовного мира — Рвач, вор с «пышным хвостом», значит, почти маркиз. И вот Вася попал к нему в лапы!
Никифор — Рвач поднялся и сказал:
— Рассчитаемся после ужина! Сапоги у тебя какого размера?
— Сороковой.
— Малы… Обменяю.
И, сунув под мышку почти все выигранное имущество, он исчез.
Вася — Кот глянул на сапоги. Они ярко и грустно блестели. Нет, их он не отдаст!
— Сапоги он не получит! — Вася стукнул татуированным кулаком по нарам.
Заключенные уже возвращались из рабочей зоны, слышны были их голоса. Вася-Кот сорвал со стены красный огнетушитель типа «Богатырь», развинтил и вынул капсулу с серной кислотой. Потом взял стакан, налил воды из графина, добавил туда немного серной кислоты, швырнул ампулу с остатком на пол, выпил жидкость и разлегся на глинобитном полу. Прислушался — заключенные уже приближались к двери. Он закрыл глаза.
Васю — Кота увезли в тюремную больницу. Такие попытки самоубийства, а в действительности — симуляции попыток, не были чем-то необычным. Глотали косточки домино, ложки и даже цепи, которыми к парашам крепилась крышка, курили шелк, вдыхали тертое стекло, ломали пальцы рук и ног, Причины были разные. Вася-Кот, например, хотя и не отдал долг, но репутацию сохранил, а после попытки к самоубийству долги больше не взыскивали. Некоторые умышленно увечили себя, надеясь, что судьи, принимающие решение о досрочном освобождении, смягчатся при виде урода, другие просто надеялись поваляться какое-то время в больнице и посмотреть на медсестер; иные мечтали получить инвалидность второй группы, чтобы не надо было работать. Самоувечья обычно не могли и не особенно старались доказать — изувеченного человека всегда жалко. Врачи добросовестно ухаживали за ними — разницы между больницами в тюрьме и на воле не было.
Василию сделали промывание желудка, выругали, объяснили, что нехорошо пить серную кислоту, и уложили в двухместной палате на койку с чистыми простынями. Вторая койка, к сожалению, пустовала. Скучища такая, что впору газеты читать.
Койка пустовала целый месяц, но потом однажды посреди ночи санитары принесли в палату долговязого белого как лунь старика с невероятно светлыми глазами и впалыми щеками. Сбежались доктора и сестры, кололи старика чуть не в оба бедра сразу, давали ему пить какие-то таблетки и дышать из кислородной подушки.
Они хотят поставить этого жмурика на ноги, думал Вася. Ничего у них не выйдет. По лицу видно — не жилец!
Старик дышал глубоко и хрипло. Сестра наказала Васе вызвать ее, если старику станет хуже, и Вася свято ей обещал.
Спустя час или два старик вдруг тихо спросил:
— Ты был на фронте?
В палате горел ночник, но Васю-Кота старик все равно не видел, потому что не мог повернуться и глядел в потолок.
— Мне тогда было десять.
— Значит, ты молодой, вся жизнь у тебя впереди. Старик умолк и молчал добрых полчаса, потом сказал:
— На фронте все по-другому.
И опять нависла долгая тишина, но Вася не мог уснуть, его пугал странный старик.
— Когда-то я был большим человеком, много работал… — старик говорил с длинными паузами, словно собираясь с силами для следующей фразы. — Теперь мне больше нет смысла жить… Я и не хочу жить… И я умру оттого, что совсем не хочу жить…
— Здесь хорошие врачи.
— Никто мне не вернет то, что утрачено.
— Главное — это жить!
— Живешь, пока трудишься.
— Тогда я уже давным-давно в жмуриках.
— Значит, так оно и есть.
Утром врачи опять проверили, как работает сердце старика, и сказали, что кризис миновал. Старик попросил почитать ему газеты. Он хотел, чтобы Вася читал о промышленных предприятиях, и стоило Васе перейти к колхозной жизни, как он спрашивал: