— М-м-м… Можно будет отслеживать приближение вражеских армад?
— Да хоть одиночного танка, а с развитием техники и одиночного солдата!
— Это было бы интересно пограничникам…
Ося и Панчо, ухитрившись не изгваздаться, закончили с мороженым и скучали поодаль. Мне же пришлось с сожалением выбросить свое — разговор отвлекал, оно таяло быстрее, чем я успевал слизывать сладкие капли.
— Джон, а что скажете о «лучах смерти»?
— Выдумки. По сравнению с обычной пулей все, что подходит на эту роль, либо чрезмерно дорого, либо неудобно, либо действует только в упор. Еще лет пятьдесят никаких «лучей смерти», пригодных для применения, нам не видать.
Ф-фух… Вроде все, что надо я сказал, но впал в ступор, когда журналист попросил созвониться с ним через пару дней для уточнения и назвал свою фамилию — Кольцов*.
* Михаил Кольцов — писатель и журналист, член редколлегии «Правды», редактор «Крокодила», политический советник республиканского правительства Испании в 1936−38 гг.
— Предвижу, Михаил, что мы с вами еще встретимся, — я тряхнул ему руку на прощанье.
Нас ждали гид и экскурсия в Петергоф, но из подъезда «Астории» выскочил служащий гостиницы, заполошно оглядел сквер и с криками «Молния! Молния!» бросился к нам, размахивая листком бумаги.
— Что там? — сунулись через мои плечи ребята, как только я распечатал телеграмму.
— Нам кранты… эти придурки сумели оттоптать ноги Рокфеллеру…
Михаил деликатно исчез, а я плюхнулся обратно на скамейку, утирая внезапно выступивший пот платочком из нагрудного кармана и представляя, чем эта новость может обернуться. Если нашей конторкой сейчас займется Рокфеллер, то не помогут никакие капиталы Грандера-старшего, нас просто сожрут и выплюнут.
Но как, как? Им же было приказано действовать консервативно, никаких резких движений! И что сейчас делать? Я совсем расплылся, но меня вернул к жизни резкий рывок за ворот:
— Не раскисай, Джонни! — тряс меня Панчо.
— Подумаешь, Рокфеллер! Не мы одни на бирже ему мешаемся! — добавил Ося. — Лопни, но держи фасон!
— Блин, и ведь быстро не вернешься… — я с тоской вспомнил перелеты XXI века, — вот бы сейчас такой самолет, чтобы раз — и в Нью-Йорке!
— Ну ты хватил! Хорош нюнить, айда на телеграф!
Глава 13Achtung — Panzer!
Все-таки НЭП — это хорошо. Кругом люди, не отвыкшие от товарно-денежных отношений, да еще в условиях, когда эти отношения не только разрешены, но и приветствуются. Короче, бабки порешали.
Нас поместили в отдельную комнату, приставили двух телеграфистов и понеслось — кто бы знал, насколько увлекательно обмениваться через полмира сообщениями на несколько страниц! Правда, настолько велики были только первые два-три, дальше пошли покороче.
Поначалу у меня прямо опустились руки, настолько сильно в телеграммах читалась истерика оставленного «на хозяйстве» сотрудника — шеф, все пропало, гипс снимают, клиент уезжает! Причем «мы ничего не трогали, оно само!» Но Ося заменил мне упрямство, а Панчо — ответственность, подпинывая в нужном направлении и не давая впадать в рефлексии.
Несколько часов наводящих вопросов и завуалированных угроз уволить всех нахрен раскрыли корень зла — неоправданную инициативу. В наше отсутствие контора провернула первую сделку — успешно, вторую — успешно, третью, четвертую… А раз все хорошо, почему бы не поднять ставки? И снова поперло, тем более, что такие маневры акциями мы проводили ранее, ничего сложного. Ну, кроме моего запрещения лезть в зону повышенного риска.
А ведь хочется отличиться, да еще удачные сделки внушили уверенность — на руках неиллюзорный шанс принести конторе доход куда больше ожидаемого! А там приедет барин, барин нас похвалит — повысит, или оклад увеличит или бонус выпишет.
Вот и полезли куда не следует — раскручивать собственную комбинацию. В аккурат в противофазе к брокерам Рокфеллера. Если бы миллиардер действовал «грубой силой», никто бы потуг нашей конторки не заметил. Но его люди запланировали «на тоненького» и наши относительно небольшие трепыхания заметно поломали им игру. Репутация у нашей конторки-то была, на нас поглядывали и другие брокеры, а что там происходило у Рокфеллера, поначалу никто не понял. Вот и получилось, что возникла своего рода «встречная волна», в результате чего доходы обеих сторон оказались существенно меньше ожидаемых. То есть налицо не злая воля, а неудачное стечение обстоятельств.
А такое на бирже каждый день — кто-то выигрывает, кто-то проигрывает, nothing special, как говорят американцы. Но сотруднички наши, когда осознали, что натворили, ударились в панику и совершили гораздо более серьезную ошибку: кинулись извиняться.
Явка же с повинной, как известно, облегчает душу и увеличивает срок. До этого момента все выглядело как обычные колебания биржи — ну, не сыграло в этот раз, сыграет в следующий. А тут нарисовались виновные, на которых брокеры Рокфеллера с удовольствием повесили свою неудачу и с которых можно слупить компенсацию — если не деньгами, то сотрудниками, а в идеале проглотить наглую контору.
То есть после четырехчасового обмена телеграммами выяснилось, что все не так страшно, как представлялось — зуб на нас вырастил не дедушка Рокфеллер, а его брокеры. Мы выдохнули и короткими репликами в стиле картины «Ленин у прямого провода» принялись отдавать команды для разруливания ситуации.
Но все чуть было не сорвалось, когда вместо НЭПа включили диктатуру пролетариата. Социальное государство в раннем варианте: научно обоснованная продолжительность рабочего дня, профсоюзный контроль, инспекция по охране труда и все такое. Проще говоря, ночью телеграф для обычных граждан (включая интуристов) закрывали. При восьмичасовой разнице с Нью-Йорком это означало, что наши действия опоздают на сутки.
Схлынувшее было напряжение вновь взяло за горло — до закрытия оставалось пятнадцать минут.
— Ося, сделай что-нибудь! — оторвался я на секунду от составления очередной телеграммы.
— Скандал, чтобы стало весело?
— Что угодно, но чтобы мы могли работать дальше!
— Мистер Шварц, — наблюдавший за нашими метаниями телеграфист верно вычислил их причину, — если надо работать в ночную смену, идите к секретарю партячейки товарищу Гусеву, он на втором этаже, комната четыре.
— Он что, директор?
— Нет, но директор и председатель профкома без него ничего не решат.
Ося умчался и вскоре вернулся в сопровождении мужика в подпоясанной кавказским ремешком гимнастерке и почему-то в кожаном картузе с красной звездочкой. Суровая рожа и взгляд, как у Троцкого на мировую буржуазию, идеально дополняли облик. Я мысленно застонал, представив, как сейчас с нами поведут классовую борьбу, но все оказалось куда проще и свелось к тому, сколько платить за сверхурочные телеграфистам. Ося настаивал на стандартной ставке, товарищ Гусев требовал втрое, строго следуя недавнему лозунгу Бухарина «Обогащайтесь!».
Пока шла торговля, я наконец смог внимательно рассмотреть обстановку. Частично перестроенное лет десять тому назад, Управление городского телефона и телеграфа требовало как минимум косметического ремонта — понятно, что никто во время двух войн этим не занимался, а потом просто не хватало денег. В старых крыльях здания полно трещин и отвалившейся местами штукатурки, их закрывали многочисленные кумачовые полотнища и плакаты: «В ответ на угрозы империалистов, укрепим Красную армию, Флот, Красную Авиацию», «Вперёд, рабочая молодежь всех стран, под красное знамя», «Три завета Ильича — учиться, учиться, учиться — выполним!». Еще попадались здравицы Коминтерну и товарищу Зиновьеву, агитпроп от реально крутого до почти детских рисунков, на фоне чего терялись таблицы тарифов, деловые «Уходя, гасите свет!» или призывы вступать в потребкооперативы.
Руководствуясь транспарантом «Да здравствует единый фронт пролетариата всего мира против капитала», товарищ Гусев выбил двойную ставку и распрощался, не забыв напоследок напомнить телеграфистам о необходимости оплатить партийные и профсоюзные взносы с дополнительного заработка.
На радостях я выдал служащим аванс, и они, пользуясь служебным положением, устроили мне телефонный звонок в редакцию «Правды», Кольцову. Удивительно, но Михаил записал мои слова почти без искажений, потребовалось только два небольших уточнения и заметка о беседе с американским изобретателем и радиотехником ушла в печать.
Часов до двух ночи, пока на заокеанской бирже не закончились торги, мы гоняли телеграммы туда-сюда.
— Жрать, — простонал Панчо, неотлучно карауливший дверь в кабинет.
Легко сказать, но я сомневался, что в Советской России общепит работает ночью. Хорошо, Ося успел спросить закончивших вахту, служащие переглянулись, вполголоса посовещались и старший выдал:
— Столовые точно нет, рестораны тоже, разве что в кабаре, у них программы заполночь кончаются…
«В сверчок на печи» вызванный таксомотор доставил нас за сорок минут до закрытия, нам как раз хватало времени смолотить оставшееся на кухне, не обращая внимания на любопытные взгляды посетителей — ну как же, настоящих американцев показывают!
По занавес программы на небольшую сцену вышла певичка и у меня екнуло сердце — в полутьме зала она выглядела, как Таллула. Очень похожее платье до колен, бандо с перышками, даже боа из мексиканского тушкана… Только не рыжая, а брюнетка, что произвело неизгладимое впечатление на Панчо, он даже от еды оторвался.
Это не ускользнуло от внимания певички, и свой номер она исполнила практически для него одного, отчего сидевший за два столика от нас человек в нелепом зеленом фраке рассерженно уронил монокль из глаза. Ревность, бессердечная ты сука — я в первый раз представил, что там делает Таллула без меня, и чуть не зарычал. Разумная мысль, что ну нахрен такие связи, растворилась под воспоминания о глазах и губах Таллулы, от чего меня отвлек только зеленый фрачник, наливавшийся злобой.
Но тут кончилось время, отведенное на непманский загул, задремавших за столиками прожигателей жизни разбудили и выставили. Нервозное ожидание пьяного мордобоя не оправдалось, публика чинно-благородно разошлась и разъехалась, оставив нас посреди ночного Ленинграда. До «Астории» всего минут пятнадцать ходу скорым шагом, да и небо уже начало сереть ранним питерским рассветом, но что-то меня не прельщала перспектива гулять по незнакомому городу, где всего три года назад действовала чрезвычайная комиссия по борьбе с бандитизмом.