После экскурсии по усадьбе Термен вернулся в задумчивости и поглядывал на меня искоса. Наконец, решившись, он начал:
— Знаете, Джон, у меня такое впечатление, что я читал про вашего отца. Все эти приключения на Клондайке, в Трансваале…
— Ну, не совсем про отца, мсье Буссенар очень многое присочинил, но так-то да, отец — один из прототипов Жана Грандье. Но он в основном занимался снабжением, а большую часть подвигов совершил Даниэль Терон*.
* Даниэль Терон— трансваальский разведчик, герой англо-бурской войны, двоюродный прадед Шарлиз Терон.
Но все эти оговорки не смогли смазать пиетета, на волне которого я сделал Термену предложение, от которого он не смог отказаться — возглавить лабораторию.
— Это весьма лестно, особенно после выхода вашей статьи о частотах…
— Особенно? — удивился я.
— Ну, раньше я считал, что вам просто повезло… Знаете, богатый наследник, от скуки…
Я рассмеялся. Где я и где скука!
— Но у меня обязательства в России, Джонни, я даже не знаю…
— Да знаете, знаете, вы уже согласились!
— Почему? — опешил Термен.
— Потому, что радио будет управлять миром, и вы встанете у истоков этого процесса! А с вашими обязательствами мы уладим, не беспокойтесь.
На фоне веселой суеты с запуском исследований на новом месте, когда Панчо ругался с подрядчиками, отец выговаривал мне за неправильную разгрузку ящиков с приборами, а Термен и Хикс все больше влезали в работу, подтверждая мою тайную надежду скинуть на них всю лабораторию, захандрил Ося. Даже Панчо, несмотря на появление у него подружки-брюнетки, вызывал больше опасений, а уж от Оси я такого совсем не ожидал!
— Ну и что за моду ты взял? От твоей рожи молоко киснет! — хлопнул я товарища по спине, когда мы вечером сидели на террасе дома в Лоренсвилле.
— Вечер, тепло, птички поют, а этот куксится, — поддержал меня Панчо.
Ося зябко повел плечами, поглядел на темное небо с первыми звездами, а потом разом допил стакан с «отверткой»*:
— Надоело все. Сколько лет мы крутимся? Десять тысяч туда, десять тысяч сюда… Акции все время растут. Утром купил, вечером продал, за месяц набегает процента два, на них и живем… Все одно и то же, перспективы нет.
— Ну знаешь! — возмутился я. — Мы в отличном положении по сравнению с большинством населения земного шара!
— Да пофигу мне на земной шар. Скучно, — он встал и ушел спать, оставив нас с Панчо в недоумении.
Выгорание. Самое натуральное выгорание. Но у меня, казалось, было чем его взбодрить.
* «Отвертка», Screwdriver — коктейль из апельсинового сока и водки.
Утром я вытащил его на прогулку:
— Слушай, запоминай и никому не слова. Перспективы у нас просто феерические, — Осю придется посвящать в детали все равно, так почему бы не сейчас?
— Прикупить еще акций? Качнуть RCA? Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем.
— Осталось два года, — таинственно понизил я голос.
— До чего? — хмыкнул Ося
— До обвала рынка. До такого обвала, что все прежнее покажется детской игрой в крысу.
Ося остановился как вкопанный и недоверчиво спросил:
— Ты точно знаешь?
— Да. Если мы как следует подготовимся и все правильно сделаем, речь пойдет о миллионах. Один точно твой, — я тряхнул его за плечо, наблюдая, как в Осиных глазах просыпается интерес.
— И намного упадет? Пять, десять процентов?
— Сорок. За неделю.
Он захлопнул открытый было рот и замолчал. До самого вечера Ося сидел у себя в комнате, крутил ручку арифмометра, черкал бумагу и не говорил ни слова, а потом постучался ко мне:
— Я здесь посчитал немного…
Глава 16Пятилетку — в два года!
Мою детскую давно переделали в небольшой кабинет: вместо ящиков с игрушками в комнату впихнули письменный стол, полки с книгами и радиотехникой, стопки справочников и технических журналов. Неизвестно зачем ухваченный в России сувенир — литой бронзовый медведь — тоже нашел свое место в качестве пресс-папье, убранство довершили два телефона, обычный и внутренний.
Мы устроились за столом, где я внимательно проглядел принесенные листки. Посчитал Ося верно: мы и так играли на повышение в долгую, да еще с плечом не меньше, чем один к четырем. Обычно же к пяти, а несколько раз нам удавалось получить и шестикратное плечо. Простыми словами — мы рисковали не только своими, но и в несколько раз большими заемными средствами. Я знал, что индекс Доу-Джонса будет надуваться до самого краха осенью 1929 года, наша ставка на это постоянно срабатывала, авторитет рос, брокеры охотнее ссужали нам акции, а банки легче давали кредиты под залог ценных бумаг.
Потом реинвест — добытую прибыль не выводили, а снова вбрасывали в биржевую игру. Эдакая стратегия финансовой пирамиды, но с точным знанием, когда лафа закончится. На прогнозируемом обвале, даже с плечом всего один к четырем, можно увеличить капитал раз в восемь. И это не считая кредитов — часть банков неизбежно лопнет и возвращать будет особо некому. А если будет кому — так у банка в залоге акции, а что они сильно упали в стоимости, мы не виноваты, мы сами пострадали.
— В целом, — слегка дрогнувшим голосом закончил Ося, — по моим выкладкам получается трехсоткратный рост капитала. То есть, если у нас в игре будет миллион, то мы заработаем триста…
Это совпадало с моими прикидками, но уж больно раздухарился Ося…
— А налоги ты посчитал?
— Ну хорошо, двухсоткратный, тоже не слабо.
— А если нам не дадут получить такие доходы?
— Как это? — слегка обалдел Ося. — Тут же все по правилам, по закону, любой суд…
— Сакко и Ванцетти.
Ося медленно закрыл рот — эту историю не знал только глухой, тем более почти все действие разворачивалось в Бостоне. Двух итальянцев-анархистов приговорили к смертной казни и недавно отправили на электрический стул за ограбление.
Юстиция косячила невероятно: свидетели обвинения несли пургу, их показания не сходились, но судья все засчитал и легко принял весьма сомнительные улики против Сакко и Ванцетти. А вот показания свидетелей защиты отверг — дескать, они все тоже итальянцы и анархисты, выгораживают своих.
— Слушай, но они сами пару раз приврали… с оружием и алиби точно, — попытался возразить Ося.
— Может, они и виновны, но в любом случае приговорили их откровенно неправосудным способом!
Такое дело при нормальном судопроизводстве должно разваливаться в следующей инстанции, но эти двое крепко насолили своей активностью губернатору, так что власти наотрез отказались переназначить судью или, тем более, пересмотреть дело. Не помогли и миллионные протесты по всему миру — от рабочих до писателей, от Эйнштейна до Пия XI, папы римского.
— Но мы же никого не грабим!
— А скажи мне, Ося, откуда эти двести миллионов возьмутся?
— Ну, кто-то потеряет, а мы подберем…
— Точно. И потеряют в первую очередь большие банки и корпорации, причем будут считать, что их ограбили. Как думаешь, что они сделают с конторой, которая забрала их деньги?
Ося помрачнел и ожесточенно поскреб затылок, а я давил дальше:
— Это ведь даже не склад со спиртным, за который гангстеры убивают направо и налево, это во много раз больше! За такие деньги они купят любой суд! А поскольку мы на их фоне никто и звать нас никак, в лучшем случае мы успеем добежать до канадской границы.
Ося нервно хохотнул — он тоже читал «Вождя краснокожих»:
— И что делать?
— Заметать следы заранее, — я посмотрел на ночное небо за окном и закончил: — Но об этом мы подумаем завтра.
Редко когда все Грандеры и примкнувшие собирались в таком полном составе — родители, Фернан, Поль с женой и мы втроем. По случаю осеннего тепла окна и двери на террасу были открыты, ветерок едва шевелил занавески, а присутствовавшие, не стесненные дресс-кодом, чувствовали себя прекрасно. Тем более Панчо с Полем успели вернуться с конной прогулки, мы с Осей настрелялись в тире, а отец предвкушал какую-то важную телеграмму.
Термен сосредоточенно расправлялся глазуньей или «солнечной стороной вверх», как ее называют в Америке, с беконом и обжаренным тертым картофелем с луком. От всего остального — маленьких сосисок, ветчины и пышных оладьев-панкейков, да еще с кленовым сиропом — он отказался.
Мы же пользовались случаем и набивали желудки домашней стряпней, так что некоторое недовольство мамы от меня ускользнуло — как я задним числом понял, триггером стало слишком явное преобладание мужчин за столом.
Когда подали кофе, мама кивнул горничной и, дождавшись, пока она уйдет на кухню, сказала:
— Тебе надо жениться.
Тут чуть не подавился Панчо, а я прямо-таки взвыл:
— Зачем?
— Хотя бы для того, чтобы от тебя на завтраке не пахло порохом.
Почти все мужчины за столом посмотрели на миссис Грандер с некоторой укоризной — вот уж что-то, а любовь к оружию в этом доме никогда не шла в минус.
— Если ты станешь управлять делом, ты должен вести себя солидно, — поспешила уточнить мама.
— Не понимаю, как этому поможет женитьба.
— Девушка из хорошей семьи, с правильным воспитанием…
— Анна, — дотронулся до ее руки отец, — мы обязательно это обсудим. А вы, джентльмены, готовьтесь к большому разговору.
Закончив завтрак, все разбрелись кто куда, а мы выбрались на лужайку за домом. Солнце пробивалось сквозь листья красного клена и нагрело траву, на которой мы разлеглись и принялись пугать друг друга: один предлагал решение, остальные пытались подкопаться. По-любому выходило, что число подставных компаний надо увеличивать, чтобы ни одна из них не нагребла выше «порога внимания». Кому интересно, что там творится у мелочи? Пусть грызутся за свои доллары, а вот тех, кто пожирнее, кто намыл миллиончик-другой, уже можно раскулачить.
Все-таки высшее образование — великое дело. Пусть Панчо был вольнослушателем, пусть не получил диплом, но несколько лет, проведенных рядом со мной на студенческих скамьях МИТ словно проапгрейдили или натренировали мозг — может, он и раньше неплохо думал, но где-то внутри себя, а сейчас участвовал на равных.