Ольга положила на скамейку портфель, прислонила к вазе рюкзак, подняла руки.
– Долго держать?
Аркашка обошел вокруг, ткнул Ольгу деревянным своим пистолетом.
– Не дрожи в локтях, – приказал он. – От страха дрожишь?
– Зачем от страха? Смешное ведь не бывает страшным.
Аркашка посмотрела на нее косо. Сказал:
– Обожди пока, не уходи. – Отвернулся, вытащил зеркальце и, глядя в него, скорчил совершенно свирепую рожу. – Ну, а теперь?
– Еще смешнее. – Ольга засмеялась, села на скамейку. – Ты умеешь ушами двигать? У нас в школе мальчишка был, сильно двигал. Еще он умел животом говорить.
Аркашка наставил на Ольгу все свои пистолеты.
– Встань! И не трать слова понапрасну. Они у тебя последние. Ты меня рассказами не разжалобишь. Р-руки вверх.
Ольга встала, чем привела Аркашку в некоторое замешательство.
– Ты слишком серьезно кричишь, – сказала она. – Это уже не смешно. Убери, пожалуйста, свои дурацкие пистолеты. Не тычь в лицо.
– Не испугалась, скажешь? Так… – Аркашка заткнул свои пистолеты за пояс. Выхватил из-за пазухи рогатку. – Руки вверх! Застрелю, не моргну.
Ольга взяла портфель.
– Осторожнее. Ты меня можешь случайно поранить. Где квартира четыре?
Аркашка отступил на шаг, натянул рогатку на всю длину.
– Молчать! Мне уже надоел твой голос. Вопросы задавать буду я. Пол?
– Что?
– Пол, говорю. Мужчина ты или женщина?
– Слушай, я тебя за уши оттаскаю.
– Проклятье, ты опять говоришь?
– Слушай, нельзя ли повежливее?
– Вежливость – язык трусов и подхалимов. Для людей действия вежливость – напрасная трата времени. Впрочем, эти знания тебе уже не сгодятся.
– Дай пройти.
– Отвечай, ты рыжая или перекрашенная?
– Что?
– Сегодня на рыжих облава.
Ольга села на скамейку, опустила руки устало.
– Предупреждаю: если назовешь меня рыжей, за уши оттаскаю.
– Не люблю рыжих.
– Мне твоя любовь не нужна. До любви ты и не дорос еще. Ты сначала научись хотя бы уважать человека.
– Я уважаю людей за дело. А с тобой не моргну – рассчитаюсь.
Ольга вытянула руки вперед.
– Согласна. Со мной уже давно пора рассчитаться. На, вяжи. Арестовывай.
Аркашка подошел вязать, и тут Ольга схватила его за ухо. Сделала она это мгновенно, словно муху поймала.
Воробьи на дереве заскакали с ветки на ветку. Парадные заухали. Водосточные трубы забормотали.
– Не тяни меня за уши! – вопил Аркашка, хлестал Ольгу резинкой рогаточной, бил по ногам.
– Извинись за рыжую, – потребовала Ольга.
Воробьи взлетели на самые верхние ветки, оттуда им было виднее.
– Рыжая швабра! – орал Аркашка. – Рыжая ведьма! Отпусти, говорю!
Ольга отобрала у него рогатку, ухватила за второе ухо и потрясла. В этот момент из парадной вышел шут (дядя Шура). Снял со стены дворницкий фартук с бляхой, надел на себя.
– Зачем безобразить? – сказал он. – Не можете как люди? Вам быстрее безобразить нужно.
Ольга выпустила Аркашкины уши. Они были красными и горячими, каждое как отвислый собачий язык.
Шут поклонился Ольге.
– С приездом. Предвижу массу хлопот. – У Аркашки шут (дядя Шура) спросил: – Аркадий, у тебя ничего не болит?
– Ну так, рыжая… – уныло сказал Аркашка, пряча от шута то самое место, которым в детстве рассчитываются за глупость, лень и всяческие неудачи.
Шут взял Аркашку за ухо, отвел и посадил на камень в сторонке.
– Не дергайте за уши! – завопил Аркашка. – Мне еще играть сегодня. Он прижал уши ладонями, покачал головой из стороны в сторону. Заскулил: – Уши мои, уши.
Шут (дядя Шура) пошел к подворотне. Аркашка вскочил и тут же сел снова, потому что шут (дядя Шура) обернулся внезапно.
– А если мне неудобно, если я на чем-то колючем сижу?
– Терпи!
– «Терпи, терпи»! Если всякие рыжие станут меня за уши дергать…
Шут подмигнул Ольге, покопался в одном своем рукаве, но ничего не нашел там, кроме разноцветного серпантина. В другом рукаве шут обнаружил гирлянду бумажных салфеток. Из карманов повытряс кучу всего разноцветного, бумажного, для дела ненужного. Из-за пазухи вытащил белого голубя. И лишь откуда-то из ворота, вспотев от усилий, шут достал настоящий живой цветок. Белый. Он бросил Ольге этот цветок и пошел в подворотню.
– Дядя Шура, – сказал Аркашка, – а я знаю, куда вы идете.
– Ну так что?
– А фартук. В фартуке на свидания не ходят.
Дядя Шура сорвал с себя фартук, галстук поправил, пригладил волосы и исчез в подворотне.
Ольга нюхала цветок. Аркашка на нее смотрел недовольно. Воробьи на дереве совсем присмирели.
– Ненавижу цветы, – заявил Аркашка. – Они вянут.
Ольга сказала ему:
– Деревянных пистолетов настрогал. В голове-то не густо чего-нибудь серьезное смастерить.
– Я знаю, где у меня настоящие пистолеты лежат. Когда понадобится, я, не моргнув…
– Нет у тебя настоящего пистолета. Где квартира четыре?
– А там все равно никого. Бабушка тебя на аэродром встречать уехала.
– Откуда ты знаешь, что это я?
– Твоя бабушка все время хвастает: внучка прилетает, внучка прилетает. Ни разу не сказала, что внучка рыжая. Ты где на Севере жила? На Новой Земле?
– Не скажу я тебе ничего.
– Ну и не говори. Я тоже не рыжий, я тоже на Север подамся.
– Зачем ты такой злой, отвратительный тип? Зачем ты так ненавидишь рыжих?
– Ненавижу, и все. У меня свое мнение. Отдай рогатку.
Ольгин голос стал тихим и жалобным:
– У тебя глаза в разные стороны, я ведь тебя не дразню.
– Ну и что? Я практиковался глаза в разные стороны разводить, а мне книжкой по голове трахнули. Я временно косой, а ты навсегда рыжая.
Ольга вскочила, хотела схватить Аркашку за ухо, но он извернулся, подставил ей ножку – и она упала.
– Отгулялась, рыжая команда, – засмеялся Аркашка. – Я теперь наведу порядок. Я всех рыжих разоблачу.
Ольга поднялась с земли, отряхнулась. Аркашка на всякий случай отбежал к подворотне и угодил прямо в руки к пожилой, даже, можно сказать, старой дворничихе. Дворничиха крепко схватила Аркашку за ухо.
– Чтобы не дрался, не мешал людям жить.
Аркашка завопил:
– Пустите! Все хватают за уши. Не за что больше хватать, да?
– А вот я тебе метлой.
– Все равно не имеете права за уши дергать.
– А кто здесь набезобразил? Кто здесь мусору накидал? – Дворничиха шевельнула ногой разноцветные ленты.
– Я, что ли? – возмутился Аркашка. – Не видите – дяди Шурины принадлежности. Все на меня сваливаете. – Аркашка стал выворачивать свои карманы. Оттуда посыпались рогатки, увеличительные стекла, деревянные кинжалы, военные погоны, стреляные патроны и потускневшая медаль «За оборону Ленинграда» – по всей вероятности, бабкина.
Дворничиха поддала Аркашке рукой. Аркашка собрал свое боевое имущество и поплелся к парадной, зажав в кулаки красные, натасканные уши.
– Уши мои, уши, – стонал он. – Уши мои, несчастные уши.
Дворничиха взяла метлу от стены, смела разноцветный мусор в кучу.
– И сколько же люди носят при себе всякого лишнего! Если бы взять их да потрясти, да пылесосом почистить. Ох и большая работа…
Дворничиха чихнула, принялась искать носовой платок по карманам, вытащила оттуда штук тридцать ключей, несколько мотков шерсти, очки – одни для чтения, другие для дали, – тряпочки всевозможные, лекарства разные, в пакетиках и в бутылочках. Дворничиха даже похудела на вид, когда все это вынула. Наконец она высморкалась и упрятала свои богатства обратно.
– Вот так, – сказала она. – Нельзя людей-то трясти, люди не любят, когда их трясут. Они свое барахло любят.
Старая дворничиха села на скамейку, посадила Ольгу рядом с собой.
– Вот мазурик, как больно толкает. Не думает.
– Я сама упала.
Дворничиха засмеялась, а когда отсмеялась, сказала:
– Нельзя мне смеяться – одышка. Ты меня не смеши… – И опять засмеялась. А когда отдышалась, сказала: – Я маленькая была, тоже всегда падала. Меня набьют мальчишки или еще обидят чем, я домой пришлепаю и говорю: «Упала». Вот была глупая, ну совсем дурочка.
Воробьи с верхних веток опустились на нижние – им теперь не опасно было.
Аркашка высунулся из парадной. Крикнул:
– Рыжая, ты зачем к нам приехала? У нас своих рыжих хватает.
Ольга рванулась было, но старуха удержала ее:
– Наплюй. Маленькие собачонки почему злые? К ним, бедняжкам, никто всерьез не относится.
– Какой он маленький – дылда!
– Это он по росту большой, а по уму еще мелкий.
– Зачем он дразнит? Что я ему сделала?
– Наплюй. Он дразнит, а ты будто и не слышишь.
– Вам говорить просто – вас не дразнят. А меня все дразнят. Как увидят, так и пожалуйста: «На рыжих облава. Рыжая – бесстыжая». Даже когда я совсем крошечная была, и то не стеснялись. У меня уже никакого терпения нет. – Ольга шмыгнула носом сердито. – Я, наверно, кого-нибудь убью. Схвачу кирпичину и кокну по голове.
– Господи помилуй! – Дворничиха засмеялась. – Прыткая какая! Ты думаешь, они ждать станут, пока ты кирпичину схватишь? Они первые схватят да тебя и кокнут. Ты лучше словом. Он тебя: «Рыжая». А ты ему, к примеру: «Сам дурак». Поняла?
Ольга прочертила пальцем тропинку на щеке для слез. Но слез не было. Ольга плакала редко, хотя ей очень хотелось иной раз поплакать.
– Что вы, – сказала она. – Я не умею. У меня внутри все сжимается, и становится стыдно. Мальчишку дураком обозвать и то неудобно, а взрослого человека… Да что вы!
– А ты взрослого не обзывай. Ты поинтересуйся, умный он или нет. Он сам поймет, что ты имеешь в виду.
– Не могу… Какой-нибудь пьяный идет по улице, ругается, теряет свою совесть на каждом шагу – с ним нянчатся, пульс щупают. Жалеют. Тьфу… А меня увидят – сразу лицо как двустволка и палят: «Рыжая!» Шоферы на машине остановятся, скажут: «Рыжая» – и дальше поедут. Даже когда похвалить хотят или приласкать, так не говорят «молодец», или «хорошая», или «милая». Только: «Рыженькая, подосиновичек, рыжик, рябинка». Я надеялась, что здесь люди культурные. В таком городе разве можно?