– То-то он сегодня фальшивит. – Маша откусила пирога. – У тебя своих нет, потому и хохочешь.
– Ага. Я своих в войну похоронила.
– Легко тебе живется! – Старуха Маша сказала это по инерции, потом спохватилась и добавила: – Я бы на твоем месте икала от горя.
Дворничиха поперхнулась, пробормотала с натугой:
– Ну, беда.
Маша еще пирога откусила. Причмокнула.
– Вкусный пирог. Ты, Клаша, всегда была мастерица пироги печь… Марфину избу Аграфена-солдатка спалила из ревности. Ну, как же ты, Клаша, не помнишь рыжую Марфу? Марфа же тебе родственницей приходилась. Ну, ну… Вспомнила? Ры-жа-я. Ею ребятишек в деревне пугали.
– Не было у меня рыжих родственников, – сказала бабушка.
– Как же не было, когда я знаю, что были. Рыжая Марфа твоя родственница.
За окном заиграли вальс, медленный и торжественный. И все вокруг подтянулось: кресла у стен словно щелкнули каблуками, кот в подвале перестал мышь ловить, принялся вылизывать грязь с боков.
– Не этот! – вскочила старуха Маша. – Я тебе велела не этот играть. Другой! – Она хрипло и фальшиво запела: – Ум-па-па, ум-па. Ля-ля-ля-ля, тру-ля-ля… Понял?
За окном заиграли другой вальс.
– Когда хочешь, тогда можешь, – сказала старуха Маша.
Ольгина бабушка упрекнула ее:
– И вообще, Маша, нечуткая ты. При рыжем нельзя о рыжем разговаривать. Нетактично. Своего Аркашку на рояле учишь, а у самой тактичности нет. Даже когда в трамвае один рыжий сидит и вошел второй, он никогда с ним рядом не сядет.
– Это ихнее дело, – заявила Маша. – Господь с ними, я их не осуждаю. А Ольга – она же своя. Она на меня не обидится. Морковочка. – Старуха поцеловала Ольгу и объяснила: – Я твою бабку о Марфе спрашиваю, чтобы она биографию вспомнила. – Маша повернулась к бабушке. – От родственников отказывается. Какая безродная. Может быть, тебя в капусте нашли? Мне мораль читаешь, а сама от своих открещиваешься. Я вот от родственников не откажусь. Будь он хоть вором. Я его заклеймлю, в лицо ему плюну, а отказаться – не откажусь.
– Не было у меня рыжих родственников, – с угрозой в голосе сказала бабушка.
Дворничиха прошептала Ольге:
– Не обращай внимания. Они, сколько я их помню, все время спорят.
– Если еще хоть слово про рыжую Марфу, я улечу обратно на Север, – прошептала Ольга.
– Что ты, милая.
За окном печально и ломко затренькала балалайка.
– Шурик страдает, – сказала Клаша.
– Любовь, – улыбнулась Даша.
– Непутевый – везде непутевый. Даже продавщица – тьфу! – и та на него не смотрит. – Старуха Маша пожевала пирог, возмущенно сверкнула на бабушку глазами. – А я говорю, рыжая Марфа твоя родственница. Она кривого Матвея дочка. А кривой Матвей и твой дед – братья двоюродные.
– А я говорю, не было у меня рыжих родственников. Матвей был каштановый.
– Нет, рыжий.
– А я говорю – каштановый. Не было у меня рыжих родственников и не будет.
Ольга вскочила из-за стола. Стул в накрахмаленном белом халате упал. Ольга спросила тихо:
– А я?
– Что ты? Ты сиди, ешь пирог.
– А я разве тебе не родственница? – крикнула Ольга, оттолкнула ногой упавший стул и выбежала из комнаты. Громко хлопнула лестничная дверь. Звонок над ней звякнул от неожиданности. Умолкла балалайка. Аркашкин вальс громыхнул нелепым аккордом и затих.
– Ишь ты, – сказала старуха Маша. – Вся в рыжую Марфу. У тебя, Клаша, еще деверь был рыжий, Варфоломей.
– Не было деверя! – тихо и угрожающе прошептала бабушка.
– Как же не было?
– Не было!..
– Был!
Старая дворничиха взяла в зубы нож. Зарычала. И Маша, и Клаша примолкли в испуге. И Маша, и Клаша спросили:
– Что с тобой, Даша? Ты, никак, спятила?
КАРТИНА ПЯТАЯ
На дворе опавшие листья. Их намело с улицы. Они колышутся и тоненько звенят. Ветер обшаривает углы и подвалы, торопит засыпающие деревья.
Воробьи снова завладели двором, скандалят и скачут.
Ольга выбежала из парадной. Воробьи разлетелись, как брызги. Со второго этажа во двор спрыгнул Аркашка, схватил Ольгу за руку и потащил ее за каменный цоколь вазы.
– Прячься, бабушки мчатся!
Ольга сжалась в комок. Аркашка развалился на скамейке, задрал ногу на ногу и принялся спокойно свистеть песни.
Старухи высыпали из парадной – Маша за Клашей, Даша за Машей.
– И не отказывайся. Твой деверь Варфоломей был форменный рыжий.
– Нет, каштановый… Ольга! – позвала бабушка. – Ольга!
– Форменный рыжий. Его так и дразнили: Красный Варфоломей. Его кулаки вилами закололи, когда он по продразверстке ходил.
– Каштановый!
– Рыжий!
Дворничиха схватила метлу. Крикнула:
– Хватит!
– А я говорю – рыжий.
– А я говорю – каштановый.
– А я говорю – хватит!
Аркашка соскочил со скамейки, встал между старухами.
– Оттаскайте меня за уши. Кто желает? Ну, оттаскайте меня за уши.
Старухи опешили.
– Ольгу не видел? – спросила бабушка.
– На улицу побежала.
– Она тебе ничего не говорила?
– Сейчас вспомню. Ага, сказала, что больше не вернется, больше к вам не придет, потому что утопится.
– Что?
– Утопится.
Ольгина бабушка закачалась.
– И ты ее не схватил, не остановил за руку?
– Я не успел. А потом, для чего? Одной рыжей меньше.
– Ох ты… Ох ты… – сказала Ольгина бабушка и, как слепая, стала шарить рукой, куда бы ей сесть. – Уши оторвать тебе мало. Гений сырой!
Аркашка подставил ей ухо.
– Рвите, отрывайте. Я их вазелином смазал. Теперь не ухватите.
Старухи посадили Ольгину бабушку на скамейку. Маша напустилась на внука:
– Я тебе что велела? Я тебе велела вальс играть.
– Оттаскай меня за уши.
Старуха попыталась это сделать, но скользкие Аркашкины уши тут же выскользнули из ее пальцев.
– Рвите! Отрывайте! – крикнул Аркашка. – Что, не можете?
Воробьи на дереве тихо сидели. Они не понимали, что происходит, потому что такого во дворе никогда не бывало. Еще никто не отказывался Аркашке уши нарвать.
– Оленька, – всхлипывала Ольгина бабушка.
Дворничиха ее утешала:
– Ну, не рыдай, Клаша. Ну, не рыдай. Не такая она дурочка, чтобы с жизнью попрощаться.
– Оленька и пирогов не покушала.
– В милицию заявить нужно, – сказала старуха Маша. – Непременно. Ее по цвету разыщут… Ты мой вазелин взял? – спросила она Аркашку. – Тебе кто велел?
Аркашка снова подставил ухо.
– Тьфу ты, бес. Ну ладно, я найду к тебе другой ключ. Басовый. Я тебе что велела?
– Я музыку с пеленок ненавижу, – вкрадчиво сказал Аркашка. – Рвите мне уши. Отрывайте. Я слух потеряю. – Он сам взял себя за ухо и сам от себя вырвался.
– Вот и свихнулся мальчик, – покачала головой дворничиха.
Воробьи на дереве забеспокоились, принялись обсуждать, что сулит им в дальнейшем такое Аркашкино поведение.
– Оленька… – Ольгина бабушка вдруг вскочила. – Я тебя отыщу. – Она ринулась в подворотню. – Я тебя из-под воды спасу.
Старуха Даша устремилась за ней.
– Куда ты, Клаша?! Ты же плавать не умеешь.
– Все из-за твоей Марфы, – сказал Аркашка.
– Господи, воля твоя. Что же я такого сказала? Если Марфа была рыжая, так ведь ее зеленой не назовешь. Уж какая есть. Господи, я ж говорила, что от рыжей Марфы одно несчастье. Недаром я сегодня корову во сне видела. Черную комолую корову… Оленька. Морковочка. Подосиновичек. Рыженькая ты наша… – Старуха побежала догонять подруг.
Когда она скрылась, Аркашка сказал:
– Вылазь.
Ольга вылезла из-за цоколя.
– Так нельзя. У тебя сердца нет.
– Целый час про какую-то Марфу говорить можно? – спросил Аркашка. Меня каждый день за уши дергать можно? Уши ведь не для того человеку, чтобы их дергали.
Ольга села на краешек скамьи.
– Но ведь они старенькие – бабушки. Их уважать нужно.
– Бабушки – бич педагогики. Это наш директор сказал на собрании. Наш директор сам старик, он точно знает. – Вдруг Аркашка шлепнул кепкой по скамейке. – Придумал. Давай мы тебя перекрасим.
– Это зачем?
– Тогда тебя никто не будет рыжей дразнить.
– Пусть лучше дразнят. Я останусь как есть. А зачем это ты обо мне заботишься? Ты ненавидишь рыжих.
Аркашка снова сел. Вздохнул тяжело-тяжело.
– Я переменил взгляды. Слышишь, давай мы тебя перекрасим. Ты ведь в душе будешь знать, что ты рыжая, а другие не будут.
– Зачем? Пусть знают… Мне эту Марфу жалко. Она, наверно, красивая была и несчастная.
– Ты тоже красивая, – сказал Аркашка. Он застеснялся своих слов и, наверно, поэтому рассердился. – Не хочешь перекрашиваться? Как хочешь. Пусть тебе говорят: «Рыжий бес, куда полез?» Пусть кричат: «На рыжих облава!» – Аркашка прокричал эту фразу, после чего добавил: – Рыжая ведьма.
Ольга вскочила.
– Опять? Это ты зачем же опять?
– Я же не дразню тебя. Я просто напоминаю и предупреждаю: «Рыжая карга. Рыжая нахалка. Черный рыжего спросил: „Где ты бороду красил?“ Рыжий мерин, куда бегал?»
– Замолчи! – Ольга двинулась на Аркашку с кулаками.
– Что ты? Что ты наскакиваешь? – Аркашка прикрылся. – Я же просто говорю, как тебя будут дразнить, если ты не перекрасишься. «Рыжий, да красный – человек опасный. С рыжим дружбу не води, с рыжим в лес не ходи». Рыжуха.
– Я тебя убью.
– «Рыжих и во святых нету».
– Я тебя в самом деле убью.
– «Рыжий вор украл топор».
Ольга бросилась на Аркашку. Но он упал на землю и спрятался под скамейку.
– Какая рыжесть, – сказал он оттуда.
Ольга полезла было за ним, но Аркашка отбежал на четвереньках к вазе.
– Иди сюда, я тебе покажу что-то, – позвал он.
Отвалил каменную плиту от цоколя. Открыл тайник. Аркашка вытащил оттуда толстую пачку растрепанных книжек.
– Вот. Детективы и другие ценные книги. Конан-Дойль. «Лига красноголовых». «Инесса, рыжий дьявол». А вот еще заграничный автор: «В когтях Барбароссы». Барбаросса – рыжебородый пират, гроза Средиземного моря. Мне эти книжки дома читать не разрешают. Дома я читаю по специальной программе. Только классику и биографии великих людей. Бабушка настаивает. Кстати, у классиков тоже рыжие навалом – и почти все как есть злодеи.