Когда такое случается, нужно немного: документы и деньги. Но лучше бы таких случаев не было вообще.
Зачем он поднял руку? Помахать Механику с его парнями? Или потому, что увидел машину с шашечками, разворачивающуюся в его сторону? Такси, такси…
Аэропорт.
Самолет.
Облака под крылом.
Москва.
Аэроэкспресс.
Снова такси.
Больница.
Врач.
Слова…
Все. Отца больше нет.
Все.
…
Она знала, где его искать. Наверное, потому что знала его. Чувствовала, куда Столешников мог спрятаться от всех. Где закрылся, чтобы не искали.
Кафе у Амина так и не открылось полностью, и людей не было. Амин сидел, пил свой кофе, кивнув Варе и показав куда-то за само зданьице. Да она и так слышала.
Данг! Данг! Данг!
Странный звук. Футбольный мяч так бьет, но… Но она давно такого не слышала. На тренировках и на играх мальчишки работают какими-то другими мячами, более звонкими, и звук у них более… пластиковый, что ли. А этот звук был… настоящим, да, настоящим. Знакомым с самого детства, наверное. Когда ребята во дворе гоняли такой же, оставшийся еще у кого-то с Союза.
Ну да… этому мячу сколько лет? Чуть меньше тридцати? Коричневый, кожаный, с латками, вздувший буграми швов и с родной старой камерой, накачанной вполсилы, чтобы не лопнула.
Столешников бил в стену, подхватывал, бил еще и еще. Набивал, принимал головой, подбивал, снова подкидывал и бил, бил… Варю испугало то, что за этими движениями не было никаких эмоций. Не человек, автомат.
Как к нему подойти? Как найти слова, способные перебить этот дробный звук подбиваемого мяча?
Она не знала.
– Юра…
Обернулся. Лицо, как каменное, глаза ледяные. Господи…
– О, привет. Как ты?
Юра…
– Я хорошо, я… Юр, не знаю, что тебе сейчас сказать, как помочь, Юра… Понимаю, как тебе сейчас…
Столешников моргнул.
– Нормально. О Зуеве думаю. Надо чего-то с ним решать. Но с такой ногой в полуфинал… порядочный риск, конечно. Команда нормально? Ничего, что меня так долго не было?
– Юр, все же в курсе. Масяня даже за тобой лететь собирался.
– Зачем?
– Чтобы помочь. Ты в порядке?
Столешников смотрел сквозь нее.
– В полном.
Варя хотела сказать что-то, хотела… Может закричать? Закричать громко, в полный голос и не замолкать, пока он ее не услышит?
– Я побуду еще какое-то время и приду.
– Ну… я тогда пойду, на базу?
Он кивнул, сразу же, не задумываясь:
– Да. Варечка, конечно…
Она растерянно кивнула и, развернувшись, пошла. Ей вдруг стало холодно. Иногда в горе никто не нужен…
Стой, Варя!
Стой, сказало что-то внутри. Вернись! Так не бывает!
Настоящие мужики не плачут, ты же знаешь. Они же настоящие мужики, им нельзя. Но если в радости вместе, то почему в горе никто не нужен?
Столешников подкинул мяч, подбил коленом, еще… Тот слетел. И…
Данг! Прямо в стену.
Данг! Тот отлетел куда-то в траву, спрятался.
На! Кулаком вместо мяча прямо в стену, на, еще. Еще!!!
В порядке?!
Варя вцепилась в плечи, потащила в сторону, пока не сломал себе что-нибудь, пока только руки в кровь. Юра отмахивался, глухо, через зубы, бубнил, как заведенный.
– В порядке я, в порядке, слышишь, в порядке, да пусти ты меня!
Отвернулся, вздрагивая сразу всем телом, замер на пару секунд, сглатывая, стараясь удержаться, снова вздрагивая, часто-часто дыша и еле сдерживаясь. Развернулся, уже не стыдясь ни мокрых глаз, ни слез, бегущих по грязному лицу:
– Я ему сто раз говорил, ну набери ты, позвони… Что сложного? Все время думает, что я занят, что у меня дел до фига, что он отвлекает… Чушь какую-то несет! Играй, Юра, играй! Мамы нет уже сколько лет, и он еще… Постоянно, одно и тоже, все сам по себе. Все в себе! Внутри! Ну чего сложного?! Ну набери ж ты меня! Ну, набери просто! Если я занят, я же перезвоню, так?! Приезжаешь к нему и… Иди на поле… Иди играй… Играй! На! Вот он я, играю!
Столешников достал мяч, подкинул и врубил в стену.
– Вот! Играю! Я! Играю!
Подошел к ней, взялся за руку. Сильно сжал, не замечая, что делает ей больно. Она тоже не замечала.
– Медсестра за ним ухаживала, нашел ее, расспросил… говорит – он запретил рассказывать о диагнозе! Запретил! Чтобы не отвлекать меня от важного сезона здесь… Важного сезона… Здесь…
Иногда, все, что мы можем дать человеку, это только тепло. Неправда, что в горе никто не нужен. Если ты не нужен человеку в горе, то ты не нужен ему никогда.
Столешников, вцепился в Варю, уткнувшись ей в плечо. Она молча гладила его голову и ждала. А Столешников плакал.
Глава шестнадцатая:Раз пятнадцать он тонул…
Как уже было сказано, человеческое счастье – штука простая… Стоит только один раз это понять. Если не поймешь, то хоть убейся, стараясь делать лучше-больше-круче, а счастливым не станешь.
Что есть счастье именно для него, Механик понял уже давно.
Мужское счастье меряется разными способами. Лошадиными силами и литрами под капотом. Объемом и рельефом бицепсов с трицепсами. Количеством бумажных и электронных знаков на счетах. Настойкой «боярышника на спирту» с утра или бокалом вина за ужином. Параметрами части тела, которую в приличном обществе обсуждать не принято. Длиной и стройностью женских ног, которых в приличном обществе обсуждать как раз приветствуется.
Иногда настоящее счастье меряется редкими минутами из твоей жизни.
Не смогли они уехать в гости к маме, в Ахтырскую? Это плохо. Но мама поймет, она – мама. Зато у него есть целый день с сыном. Целый день, где они только вдвоем.
Купить по дороге на стадион корзину панированной курицы полковника Сандерса и сожрать ее, хрустя пластмассовой корочкой, счастливо и довольно размазывая на языке сырный соус? Десять минут удовольствия, разделенного с сыном, когда обоим наплевать на вредность, калории и прочее, о чем бесконечно предупреждают экранные диетологи. Разве кто-то из них положит в копилку его личного счастья целых десять минут общения с сыном, как это сделает вредный, но чертовски вкусный фастфуд?
Или удовольствие от похода в спорт-магазин в выходные, к которому заранее готовятся всю неделю, когда сын нарочито-равнодушным тоном спрашивает вечерами: «Ну что там у них с воскресными планами, не поменялись ли? И как с деньгами, получится?». А он успокаивающе хлопает пацана по плечу: «Порядок, сын. Договор дороже денег.».
А потом в воскресенье долго и с толком выбирать маленькую подвесную грушу с боксерками. И незаметно поддерживать ее за низ, шагая сзади, когда твой ребенок с гордым «Я сам!», пыхтя и шатаясь под весом, пытается затащить ее на третий этаж. Без лифта, разумеется. Это тоже надежно спрятано в личной копилке.
Механик почесал бороду и улыбнулся.
Их ждет отличное холостяцкое утро, когда все происходит так, как нравится им с сыном. Вдвоем. Сварганить с утра нормальную мужскую яичницу, нарубив туда кусок холодной курицы, немного грудинки и пару ломтиков колбасы. И, включив на ноуте «Clutch», вкусно чавкать и хрустеть, разглядывая бородачей, сурово перебирающих струны и горланящих техасский рок-н-ролл. Это тоже счастье.
А еще понять простую вещь – сын-то уже вырос.
– Пап… а можно мне с вами на «План Ломоносова», когда вы снова поедете? Ну, в Москву?!
И слушать, как он, думая, что никто не слышит, мурлыкает под нос «Киберпанк», рубясь с артой где-то в пиксельно-сетевой Северной Африке.
Мужское счастье – очень простое. Механик это знал.
А счастьем, чтобы не расплескать его просто так, надо делиться. Особенно, если кто-то нуждается в помощи.
– Пап?!
– Чево?
– Ты футболки сам погладишь или мне?
Сам. Он сам погладит, матч сегодня важный. Их холостяцкий вечер закончится на стадионе. А что, если руководишь фанами, так теперь с сыном на футбол не ходить?!
– Ты поиграй, я в одно место схожу…
– Куда?
– Надо. Все, ушел.
Механик любил свой город. Небольшой, солнечный, морской, зеленый, пахнущий ветром, югом и солью. И менять его на какой другой не захотел бы. Не родной? Был не родной, стал свой. Давно уже стал. А сейчас и еще один повод есть его любить, хотя еще полгода назад и мечтать о таком даже в голову не приходило.
Приятно думать, что сейчас, когда уезжает клуб, а вместе с ним и они, теперь просто болельщики, на гостевые игры, «Барабулька» всегда полная. Народ ходит, смотрит, болеет. Да везде и все вдруг заинтересовались своими городскими футболистами.
Казалось бы – кому какое дело? Забот других нет, что ли? Пенсии, зарплата, цены на продукты, ЖКХ, одеться-обуться, в отпуск, как все нормальные люди два раза в год, да не у нас, на Черной балке, а хотя бы в Тай, чтоб все включено… Да?
Счастье, оно такое. Дает о себе знать там, где ты и не ждешь. Что тебе за дело до двадцати дураков, гоняющих мячик по полю, и еще двух, пытающихся его поймать? А вот ведь, как вышло… За полтора месяца город вдруг зажил футболом. Бело-голубое повсюду. Даже там, где раньше не было никогда… Например, от флажка «Метеора» на киоске с газетами, вывешенного неделю назад, даже настроение становится еще лучше.
Любое утро неповторимо. И прекрасно само по себе. Даже страшное, просто сразу этого никогда не понять.
Открывая глаза под будильник, дверной звонок или орущий телефон, ты еще не знаешь… Ты никогда не знаешь, что ждет тебя сегодня.
Иногда это почтальон с телеграммой. Такое утро не вычеркнешь из памяти. Оно сидит гвоздем в твоей голове, хотя прошло двадцать лет. И он жил без отца куда больше, чем с ним. Только два с лишним десятка лет, один черт, не вычеркнули из памяти отцовского запаха сигарет и машинного масла с соляркой. Два с лишним десятка лет он помнит его волосы, торчавшие одуванчиком после душа.
Наверное, еще и поэтому он так любил проведенное с сыном время, словно наверстывал, проживал все украденное судьбой у него самого. Сколько светлых утренних часов судьба задолжала ему за двадцать лет? Сколько суровых мужских разговоров (только мальчики!), походов на футбол, ночных молчаливых рыбалок? Он часто думал об этом. И еще чаще – о том, что постарается сделать все, чтобы его пацану думать о таком не пришлось никогда.