И… неохота ему этим заниматься. Во-первых врать, глядя людям в глаза неохота. Да, он может их всех тут развести на деньги, продать и купить прежде, чем они рот откроют, потому что наивные советские люди пока еще. Рынок еще не выдавил на их лицах печать недоверия к ближнему. Что тут говорить, у них в коммуналке даже двери никто в свою комнату не закрывает путем. А во-вторых, свою новую жизнь, новый шанс, выпавший ему по неизвестным, каким-то кармическим или космическим причинам — он не хочет провести вот так. На совещаниях, подписывая документы, всегда занятый, сауны с девицами и бандитами, сперва — с бандитами, чуть позже — с прокурорами. Обязательно вступить в новую партию, которая займет место КПСС, демонстративно выйти из рядов комсомола, начать ходить в церковь, сперва превозносить Запад и его ценности, потом также демонстративно — плевать на них. С высоты прожитых лет он совершенно точно знал, что «и это пройдет». Люди, которые мечутся туда-суда как испуганные рыбки в пруду — умирают уставшими.
Да, он может воспользоваться послезнанием и захватить Комбинат. Может не только Комбинат, а еще, скажем — Гормолзавод. И мясокомбинат, где делают колбасу и тушенку. Захватив предприятия — продать половину оборудования и сырья в Китай и закупить десять вагонов шмоток, тех же китайских джинсов и термосов, продать их тут, параллельно сделав кооператив, который стал бы гнать спирт, разводить его и делать водку. Стать мэром Колокамска, дружить с прокурором и главой Верховного Суда области, ходить с ними в сауну и ржать над их тупыми шуточками. Ах, да, сперва придется ходить в сауну с «братками», которые вырастут как грибы после дождя, быстро вырастут, быстро наберут силу и точно так же быстро — перестреляют друг друга или уедут на долгие срока. Но большинство все же умрет — кто от паленой водки и наркоты, кто от взрыва в заминированной машине, кто от пули киллера. И ради чего? Ради пачки денег и «уставшей» БМВ второй свежести? Ради того, чтобы проституток в сауну вызывать?
Наверное, я уже уставший, думает Виктор, разглядывая ломтик лимона, плавающий в его фарфоровой чашке с чаем. Наверное, пожив один раз вот так — мне не охота повторять тот же путь. Карабкаться за деньгами и успехом. Все время чего-то бояться, несмотря на то что добился, что выбился, что в конечном счете у него все было. Сперва — пули в голову, потом — налоговой проверки и прокуратуры… затем — болезни и старости. Свою жизнь он прожил, потеряв самое главное. Как граф Монте-Кристо решил сперва добиться богатства, славы и успеха, а потом — с триумфом вернуться, чтобы Яна поняла, кого именно она потеряла. Эта вот фантазия долгое время тешила его самолюбие… пока он не узнал, что она умерла. Он — всего добился, всем все доказал, вот только ее уже не было…
— Ты чего такой смурной, э? — толкает его локтем Гоги Барамович: — такой красавица с тобой рядом, а ты грустинку поймал, а? Пэрэживаешь что она с тобой ненадолго? Я и сам за тэбя пэрэживаю, понимаешь…
— Да, нет, все нормально. — говорит Виктор и улыбается, показывая, что с ним все в порядке. Как там говорил Экклезиаст — многие знания, многие печали. Дай птице, поющей в небесах познать хоть толику человеческой мудрости, и она тотчас упадет замертво, ну или сопьется. Будет сидеть дома, пырится в стенку и задумчиво смолить папиросу перед пустым стаканом и початой бутылкой водки. Потому что в восемьдесят шестом, например будет взрыв четвертого энергоблока на Чернобыльской АЭС. Предупредить об этом? Даже если не думать о своей собственной безопасности и безопасности людей, которые близки к нему — это бесполезно. Насколько он помнит, какой-то из руководителей выйдя в ночную смену дал нагрузку больше, чем следовало бы и в результате реактор взорвался. Кого предупреждать? Позвонить на АЭС? Никто ему не поверит, а вот органы могут и заинтересоваться. Все что ему остается — наблюдать как все происходит и стараться прожить свою личную жизнь. Как там — тьма и зло непобедимы, несите свет. Прожить свою жизнь так, чтобы не добавить тьмы и злобы, чтобы принести толику света. И поэтому он не станет захватывать Комбинат во время приватизации. В прошлой жизни он и так сделал много чего такого. Он знает, как это делать. Как вести людей за собой, как обманывать на голубом глазу, как давить и все эти четыреста относительно честных способов отъема имущества. Чего он не знает — так это как прожить жизнь без сожалений, наслаждаясь ее течением и никогда не совершая ничего, о чем можно было бы сожалеть. Как говорят в Индии — когда ты родился, ты — плакал, а все вокруг улыбались. Так вот, жизнь нужно прожить так, чтобы когда ты умирал — все вокруг плакали, а ты — улыбался.
— Вот скажи мне, Гоги Барамович. — говорит Виктор: — как прожить жизнь чтобы не сожалеть ни о чем?
— Ну тут, Вить, два подхода существует. — важно разглаживает усы сосед: — первый солипсический, вон как Маринка живет.
— А? — поднимает голову Марина: — точно! Солипсический. Все вокруг иллюзия, в мире присутствую только я. А вы все мне кажетесь. Я вообще может мозг на тарелочке а ко мне провода подведены, чтобы иллюзии галлюцинировать. Правда почему такая скучная иллюзия и где мои розовые единороги и принц на черной «Волге» — непонятно. Светка, давай быстрее, опоздаем очередь занять, все расхватают.
— Вот. — говорит Гоги: — то есть просто не сожалеть ни о чем и все. Все равно иллюзия. А второй — социалистический. То есть никогда не делать ничего, чтобы с твоей собственной совестью не в ладу было. А уж как ты с ней договоришься — твое дело. В этом же конкретном случае, товарищ Полищук и думать нечего. Переезжай к Лиле и все тут. Народ так сказать не против. А воля народа — воля партии.
— А? — немного сбитый с толку Виктор оглядывается: — ты о чем?
— Ты ж меня спрашивал — переехать тебе к своей зазнобе или нет? Понимаю, для мужчины жить на квартире у девушки — неудобно и не по-мужски. Свою квартиру нужно. Но у нас же социализм, как там говорили классики марксизма и диалектики — все глубже стираются грани между городом и деревней, между мужчиной и женщиной… так что не забивай себе голову. Переезжай.
— Да, Вить, переезжай. Владимир Ильич рад будет. — кивает Лиля и поворачивается к Светлане: — Свет, ты за моим хомяком присмотришь на выходных? Я вроде с Лизой договаривалась, соседской девчонкой, но она тоже с нами едет. Так что…
— У тебя опять дома бардак? — хмурится Светлана: — полы тебе снова мыть я не буду. Свинюшка ты Бернгштейн. У Витьки в комнате и то не так засрано, как у тебя.
— Светка, соглашайся! — встревает Марина: — на выходные в отдельной квартире зависнем!
— Лиля, они у тебя там бардак устроят, ты что! — всплескивает руками тетя Глаша: — ни в коем случае! Еще и приведут кого…
— А пускай приводят. — легкомысленно машет рукой Лиля: — после Светы дома всегда порядок, она даже полы моет. В прошлый раз ковер выбила, правда вместе с хомяком…
— Я сказала, что полы мыть не буду. — складывает руки на груди Светлана: — ключи давай. И с тебя коробка шоколадных конфет, поняла?
— Поняла-поняла. — кивает Лиля: — там, на schrank… на шкафу есть несколько, возьмешь сколько нужно.
— Здравствуйте. — раздается голос, и все затихают. Поворачиваются к двери в коммунальную кухню. В дверях стоит высокая девушка в летнем плаще и темных очках на пол-лица, ее голова покрыта платком и вначале кажется, что это какая-то Грета Гарбо или там Брижит Бардо и Орнелла Мути — настолько такой вот наряд чужд атмосфере коммунальной кухни. Стоящий у окна Батор громко сглатывает. Девушка снимает темные очки, и Виктор наконец узнает Юлю Синицыну.
— Бергштейн, я тебя долго ждать внизу буду? — говорит она: — договорились же в шесть двадцать. А сейчас уже… шесть двадцать пять.
— Юля пришла! — ликует Лиля Бергштейн: — мы уже опаздываем, да?
— Безнадежно. — опускает руку с темными очками Юля и окидывает всех взглядом: — чай пьете? Собирайтесь, оба, ну! Пять минут, время пошло.
— … эээ, доброе утро, девушка… — начинает было Батор, но Юля смеривает его взглядом с головы до пят и качает головой.
— Нет. — говорит она.
— Что? А я еще ничего и не предложил…
— Нет. Вероятность ноль целых и ноль десятитысячных. — говорит Юля и поворачивается к Виктору с Лилей: — жду вас в машине, поторопитесь.
Она уходит. Виктор поспешно допивает свой чай и встает, ему нужно спешить. За спиной Батор спрашивает у Гоги Барамовича, что «вероятность ноль целых и ноль десятитысячных» — это же не совсем отказ, верно? Значит за пределами десятитысячных процента есть вероятность скажем в девять стотысячных, а вот какова вероятность что скажем пуля в пулю точно попадет в бою? Еще меньше! А он, Батор в музее лично вот такую пулю видел, которая в пулю врезалась! Значит есть вероятность! Светлана нарочито громко фыркает и уходит из кухни, потащив Марину за руку.
— Света! Куда! А ключ! — торопится за ней Лиля: — погоди! Ключ возьми!
— Дурак ты Батор. — веско говорит Гоги Барамович: — за десятью зайцами погонишься — по голове от всех получишь.
— Странная у тебя поговорка, Гоги. — обижается Батор: — это ж математика. Чем больше попыток, тем больше вероятностей. Не спросишь — не узнаешь.
— Это не математика, а жизнь. — поднимает палец сосед-грузин: — так, все я на работу. Вечером поговорим. Вот нет у тебя, Батор, житейской сметки и в бабах ты не разбираешься. — он говорил что-то еще, но Виктор уже не услышал продолжения.
Собрав свои нехитрые пожитки он заспешил вниз по лестнице. Во дворе, недалеко от подъезда стояла бежевая «шестерка», с характерными сдвоенными фарами и металлической решеткой радиатора. За рулем сидела Юля Синицына, она коротко нажала на клаксон два раза, привлекая внимание. На переднем сиденье уже устроилась Лиля, потому Виктор уселся назад, предварительно закинув свой рюкзак.
— Ну, с богом. — сказал он: — поехали.
— Лиля, пристегнись. — сказала Юля и Лиля на переднем сиденье завозилась, потянула ремень на себя, наконец защелкнула его и удовлетворенная — откинулась назад.