И вот сейчас она не без внутренней горечи признавала, что на фоне этих спортивных, подтянутых тел она выглядит блекло. Конечно, они же профессиональные атлетки, ни у кого и грамма жира не видно, под гладкой, блестящей на солнце кожей перекатываются мышцы, а как они двигаются! Конечно, когда девушки — вот совсем такие спортивные, то они парней начинают напоминать, особенно если плоские, но вот таких на песочке и в прибрежной водичке не наблюдалось. Несмотря на общую подтянутость все у этих волейболисток было на месте — и бедра и попа. И все остальное тоже. Когда ты ходишь в одежде, то всегда можно компенсировать недостатки фигуры выбранным стилем. Но когда все в купальниках…
— … какая эта Кайзер все-таки смелая. — продолжает Маргарита Артуровна: — и носа не задирает! Автограф мне дала и мы с ней даже поговорили! И с ней и с Черной Птицей-Синицей! Никогда бы не думала, что буду вот так просто на песочке лежать и смотреть как Железный Кайзер спинку Синицыной кремом мажет! Я парням расскажу в пивнушке — они охренеют!
— Что? — Альбина наклоняет голову. Ей послышалось?
— То есть в клубе по интересам. — тут же поправляется Маргарита: — в клубе расскажу, да. А то тут про Железную Кайзер легенды ходили про то что она дескать и в туалет не ходит, потому как совершенство.
— Интересный у вас клуб. — говорит Альбина.
— А… неважно! Лучше скажи, ты чего решила с нами поехать? Потому что у нас не поход, а отдых на пляже получился, да? — ловко переводит тему косморг школы.
— Именно поэтому. — соглашается с ней Альбина. Ей немного неловко признаваться, что после той драки в школе она опасалась, что Давид все же решит ее навестить, а она одна живет. Почему-то особенно страшно было по выходным… вот она и решила поехать. И то, что этот Витька с ними поехал — вовсе не повлияло на ее отношение! Все-таки трудно в провинции найти джентльмена или просто воспитанного человека, не умеют тут даже разговаривать нормально. Этот Витька — хамло и грубиян, двух слов нормально связать не может и постоянно с шуточками своими идиотскими. Раздражает он ее. Сильно раздражает. Не знает как себя нужно с девушками вести… вот Давид, например ее в рестораны водил и…
Она прикусывает губу от досады. Как так получается, что все мужики вокруг никчемные? Давид поначалу таким хорошим казался, импозантный, образованный, на английском языке фильмы смотрит, всегда двери открывал, целовал руку и букеты цветов дарил. Но стоило один раз отказать, как началось… а этот Витька с самого начала вел себя как придурок, возле ресторана ей сцену устроил как истеричка. Однако потом…
Она вспоминает как стояла за его спиной и почему-то была уверена, что он ее защитит. И как быстро все произошло — как вот Давид только что стоял, грозный, стиснув кулаки и оскалившись как злобный пес, а в следующую секунду — уже лежит на полу. Тихий и совершенно не страшный. Но больше всего ее поразило поведение Витьки. Он не кричал, не угрожал, не визжал и не топал ногами. Его голос остался таким же спокойным, как и всегда. Наверное, потому Давид и не смог распознать надвигающуюся угрозу.
Альбина прежде видела мужские драки и примерно представляла себе как они обычно проходят, но в этот раз никакой драки и не было. Витька, этот деревенский увалень и недотепа — мгновенно разобрался с Давидом. Практически уничтожив его за долю секунды. Такое впечатляло. Конечно, говорила себе она, он же учитель физкультуры, он должен быть физически развитым и сильным. Выносливым так. И драться уметь тоже, наверное, должен.
Но все равно со стороны это выглядело как чудо. Давид же рослый и сильный как бык, когда он ее схватил — она даже дернуться не могла. Хорошо, что пуговицы отлетели и ворот из его рук выскользнул. При мысли что могло бы быть — она зажмуривалась и старалась отбросить эти мысли в сторону. Наверняка бы Давид не пошел бы до конца… или все-таки пошел бы? Сейчас ей было его немного жалко, но в тот момент…
— Повезло Виктору Борисовичу. — тем временем говорит Маргарита и повышает голос: — Лермонтович! Прекрати его топить немедленно! Слышишь! Отпусти его голову! Еще раз увижу — запрещу вам двоим купаться!
— Маргарита Артуровна! Он первый начал!
— Обоим запрещу! — она опускается на шезлонг и вздыхает: — Виктору хорошо, у него в команде все взрослые, хоть кричать на них не нужно. Слышала я что он собирается совсем на Комбинат уходить, все-таки много денег на работе физрука не сделаешь. А тут — тренер команды Комбината… я ж говорю — повезло. И с Железным Кайзером повезло… наверное…
— Наверное? — настораживается Альбина: — а что ты про нее знаешь?
— Лиля Бергштейн, Феррум Кнопка и Железный Кайзер. Игрок она от бога, ой, я же комсомолка, в бога не верю. Скажем так — прирожденный талант у нее. Но это в спорте, а вот в личной жизни говорят она всякая бывает. Ну так это простительно. Гении в обычной жизни обычно безалаберны и небрежны. Альберт Эйнштейн вообще забывал куда что положил и даже где живет.
— Эйнштейн? — Альбина скептически смотрит как девушка, которую они обсуждают — шуточно борется со своей коллегой по команде, наконец заваливает ее на песок и усаживается сверху, начиная щекотать. Никак она не напоминает Эйнштейна… а вот и ее коллега одерживает вверх и садится уже сверху на нее…
— Маша! — звучит голос над пляжем: — я же просил тебя — не по голове! Что она, что Маслова — и так плохо соображают, а ты со своими подзатыльниками!
— А, по-моему, без разницы, что школа, что Комбинат. — делает вывод Альбина: — что на тех кричать, что на этих. Разве что зарплата больше.
Глава 17
Глава 17
— Привет! — бросает сквозь зубы загорелый паренек с волосами цвета соломы и в рубашке с короткими рукавами. Он держит руки в карманах и выглядит очень уверено.
— Привет. — отвечает ему Володя Лермонтович: — чего тебе?
— Новенькие? — паренек вразвалочку подходит к ним и сплевывает в песок.
— Даже если и так, то чего? — выходит вперед Никита Тепляков: — что-то против имеешь?
— Да ничего не имею. — примирительным тоном говорит паренек: — закурить есть че?
— А? — Никита немного теряется, и Володя берет течение разговора в свои руки. Если паренек вот так говорит «закурить не найдется», значит на мировую идет. А чего попусту с местными ссориться? Он находит в кармане смятую пачку сигарет и вытаскивает ее.
— Вот. — говорит он: — держи.
— Ух ты. — паренек разглядывает пачку: — «Тушка». Не «Астра» и даже не «Беломор». Меня Женькой зовут. — он протягивает руку.
— Володя. Это — Никитос.
— Круто, че. Ваши девчонки на озере купались? Какие здоровые… на две головы меня выше.
— Это спортсменки. — вставляет слово Никита: — гарем нашего физрука.
— В смысле гарем? — паренек застывает, не донеся сигарету до рта: — откуда?
— У нашего физрука есть суперспособность, он девок охмуряет. — говорит Никита: — это его девки все.
— Брешешь!
— А вот и не брешу! А еще он Альбину пежит и Ритку-комсорга. И наверное Нарышкину еще вместе с Бариновой. — выдает Никита.
— Не пежит он Нарышкину. — хмурится Володя Лермонтович: — Никитос, а ну-ка слова свои назад забрал!
— Ну хорошо, не пежит он Нарышкину. Но всех остальных — пежит.
— Что и Зинку Ростовцеву тоже?
— А чего ты к Зинке сразу цепляешься?
— Она же тебе нравится, разве нет!
— Да плевал я на нее!
— Огоньку не найдется? — спрашивает паренек, назвавшийся Женькой и Володя лезет в карман за спичками. Находит, открывает коробок, достает спичку и чиркает ею по сернику. Искра, дым и все. Чертыхаясь, выбрасывает ее в сторону, достает еще одну. Снова не зажигается.
— Зеленые головки. Балабановские? — спрашивает паренек Женька.
— У меня нормальные есть. — Никита достает коробок и с одного раза зажигает спичку. Складывает руки «лодочкой», защищая огонек от ветра и протягивает новому знакомому: — на, прикуривай.
— Спасибо. — паренек наклоняется и затягивается. Сдавленно кашляет пару раз и украдкой вытирает покрасневшие глаза.
— Крепкий зараза. Непривычный я к сигаретам. — как будто оправдываясь говорит он: — я больше папиросы курю.
— Ага. — недоверчиво качает головой Никита: — да ты и курить-то не умеешь, вон как кашляешь.
— Умею. — обижается новый знакомый: — еще как умею. Смолю как паровоз. Просто свои папиросы потерял, где-то возле Старого Корпуса. Ходил туда ночью. Один.
— Старый Корпус? Чего это такое?
— А. Вы ж не знаете. — паренек посмотрел на приятелей с плохо скрываемым чувством превосходства и принялся объяснять. Про то, что давным-давно, во время войны еще сюда из Ленинграда эвакуировали блокадных детей. Тогда еще никакого «Орленка» тут не было, а был старый санаторий почти на этом же месте, но чуть дальше в лес. Сейчас от того санатория только один корпус и остался, заброшенный и с выбитыми окнами. Днем-то туда ходить нормально, а вот по ночам… говорят, что среди этих блокадных детей была одна девочка по имени Таня, маленькая и бледная. Тихая и послушная. Только в отличие от других детей, которые радовались тому, что их вывезли из блокадного Ленинграда, эта девочка все время грустила по своим родителям, которые там остались. Ну вот оставили детей в санатории, а потом стали замечать, что дети куда-то пропадать стали. Сперва один мальчик пропал, а потом — другой. Значения этому сильно не придали, потому что беспризорников во время войны тоже хватало, наверное, удрали, чтобы на фронт записаться или домой в Ленинград вернуться. Но когда тетя Зина пропала, повариха, тогда уже забеспокоились. Приехало НКВД с револьверами и в кожаных плащах, стали обыск проводить и в чемоданчике у той девочки нашли серебряное колечко, которое тетя Зина носила. Увезли ту девочку с собой в черной машине и больше никто ее никогда не видел. А после войны выяснилось, что во время блокады никто не мог найти родителей девочки Тани, потому что они умерли. И не от голода или холода, а кто-то им горло во сне перерезал. Но не это самое страшное, а то, что от них почти ничего не осталось, потому что их — съели. И кости обглодали. А на фалангах пальцев ее родителей остались отпечатки маленьких, детских зубов.