— Женечка!
— Все равно. — упорствует майор Тепляков: — безобразие. И… — он кладет рогатку на стол. Берет УСМ в сборе и подносит к лицу: — где-то они достали учебную гранату. Выменяли на мои значки со старого кителя. За пропажу значков Никита уже наказан. Сегодня вечером беседа будет проведена снова.
— Пожалуйста не надо. — говорит Евгения: — у вас такой замечательный сын. Нельзя все решать физическим насилием.
— А как иначе? — искренне удивляется майор Тепляков: — мы же уже говорили на эту тему. Если вовремя не дать ремня, то ребенок от рук отобьется.
— Но… у него такие чудесные глаза! Ваш Никита очень талантливый!
— Пока все его таланты реализуются только в том, чтобы нервы нам трепать. — отвечает майор Тепляков: — извините что прервал вас, Виктор. Пожалуйста продолжайте.
— Я вас не задержу надолго. — говорит Виктор: — давайте будем считать, что я провел беседу и поставил на вид. Воспитание внутри семьи — это ваша прерогатива, равно как и выбор меры воздействия. Моя задача донести до вас некоторые факты. И… вот. — он придвигает складные ножи к родителям: — черный Никиты, а красный с множеством инструментов — Володи. Все же это имущество, они денег стоят. Заберите с собой.
— Понятно. — майор Тепляков забирает нож с рукоятью в виде черной, пластиковой белки и кладет его в карман: — в таком случае я полагаю, что мы свободны?
— Да, конечно. Спасибо что пришли. Эта беседа не более чем формальность. — уточняет Виктор: — так что не переживайте. А дети у вас и правда талантливые… посмотрите какие они сделали рогатки. Знаете, о чем это говорит? О том, что когда им что-то интересно, когда их что-то захватывает — они в состоянии быть очень усидчивыми и терпеливыми, в состоянии приложить очень много энергии. Продумать каждое свое действие. Эти рогатки… особенно вот эта. — он поднимает самую мощную, с двойным жгутом: — вы представляете сколько сюда вложено труда и сколько было неудачных попыток? Посмотрите как подобран даже цвет ниток, вырезаны выемки под жгуты, сама форма рогатки, они явно выбирали ветку с учетом того, как она лежит в руке… а вот тут крепился откидываемый упор на предплечье, чтобы при натяжении кисть не уходила назад. По этой рогатке уже многое можно сказать и о Никите и о Володе. Знаете, мы ругаем своих детей, когда они нарушают правила, но мы хотим, чтобы они были смелыми, хотим, чтобы мыслили шире, раздвигая границы возможного. Вот они так и делают.
— Вы говорите так, как будто не хотите, чтобы их наказали за случившееся… — говорит Евгения со своим грассирующим «гррр».
— Я и не хочу. — отвечает Виктор: — но вам все равно придется. Выберите что-нибудь символическое, но не суровое. Они должны знать, что нельзя попадаться и что за каждое действие наступает ответственность. Но наша задача — дать понять это а не сломать. Володя и Никита — настоящие друзья и замечательные ребята. Уверен, что они вырастут… может и не гениями, но хорошими людьми. По крайней мере у них есть все задатки.
— Хм. — майор Тепляков наклоняет голову, задумавшись: — в первый раз встречаю такого учителя как ты, Виктор. Что же, ремня по заднице этот засранец все равно получит…
— Коля! Не выражайся, прошу тебя!
— … но за то, что конструкцию не продумал. — он берет в руку рогатку со стола: — вот эта, например — явно влево будет забирать. И кто же изолентой рукоять заматывает, ладонь потеть будет. Конструктор… раз такой изобретательный, будет летом туалет на даче строить, навыки приобретать.
— Физический труд это прекрасное решение. — кивает Виктор: — спасибо, что поняли меня.
— Бывай, физрук. — они обмениваются рукопожатиями, и майор Тепляков вместе с семенящей вслед за ним супругой покидают классную комнату. Стазу становится как-то тише и легче дышать. Присутствие майора в помещении как будто сгущало воздух. Виктор вздохнул и перевел взгляд на сидящую Евгению, маму Володи Лермонтовича. Она взглянула на него в ответ и они — встретились взглядами. На долю секунды, которая почему-то показалась слишком длинной. Он первый отвел взгляд в сторону, почему-то ему стало неловко.
— И… вы можете идти, Евгения. Я вас не задерживаю. — говорит он: — беседа проведена. Если вы не будете жаловаться на меня в районный отдел народного образования о том, что вместо полуторачасовой беседы мы поговорили пять минут. Наверняка у вас есть свои дела.
— Есть. — говорит Евгения и встает из-за парты. Подходит к учительскому столу и берет в руки красный складной ножик: — а я и не знала, что он себе ножик купил. Тяжело без отца мальчика воспитывать…
— … понимаю. — Виктор тут же мысленно ругает себя за эти казенные слова. «Понимаю» — как он может понимать? Он что, мать-одиночка? Не был, не привлекался, не участвовал, не замечен, ну и не надо тут из себя строить будто понимает. Не понимает он, вот и все.
— То есть… — начинает было он и снова осекается. Сказать «на самом деле я не понимаю»? Еще глупее. Хватит уже позориться. И чего он так нервничает? Это же просто встреча с родителями учеников… правда она почему-то совсем не выглядит как будто у нее есть сын-подросток. Молодо выглядит. Однако вокруг Виктора в последнее время полно молодых и привлекательных девушек, чем же она отличается от них всех? Он сглатывает.
— Извините. — говорит он, лишь бы что-нибудь сказать и перевести тему разговора: — что у вас за книга? Я заметил, что она довольно зачитана…
— Книга? А… — она протягивает книгу ему: — вот.
— Флобер. — читает он на обложке затертые буквы: — госпожа Бовари.
— Взяла у подруги почитать. Неожиданно увлекательно. — говорит Евгения и убирает книгу в сумочку: — что же… приятно было познакомиться… былинный богатырь.
— Что?
— Алеша Попович, так кажется? — легкий намек на улыбку пробегает по ее губам: — вы даже про подвиг свой не рассказали. Я думала, что герои просто обязаны всем рассказать, иначе как же все узнают, что вы герой?
— Прошу меня простить… у меня дела…. — Виктор бросает взгляд на окно, где-то там внизу стоит черная «Волга».
— Не буду задерживать. — Евгения закидывает сумочку на плечо и следует к выходу из классной комнаты. У дверей останавливается и оборачивается, окидывая его пристальным взглядом: — спасибо вам, Виктор. Я ценю вашу заботу о моем сыне. Вы неравнодушный человек. Понимаю что вы очень заняты, но если однажды… — она не заканчивает фразу и исчезает. Виктор смотрит ей вслед. Вот и что с тобой такое, Полищук, думает он, что с тобой такое? Это — мама одного из его учеников, да она молодо выглядит, но у нее в глазах нет восторженности молодой девчонки, она уже знает как именно устроен мир, это взгляд человека, который повидал дерьма на своем жизненном пути, но не сломлен и продолжает идти вперед и это — привлекает. Но он-то! Ему и самому под сраку лет, если ментально, а не физически… и у него вокруг цветков полным-полно, зачем на соседние клумбы заглядываться? Кроме того, за окном стоит черная «Волга», действуя на нервы Альбине, которая тот еще цветочек, но все же его коллега и…
Тут его взгляд падает на самую мощную рогатку, с двойным жгутом. Мощная рогатка, россыпь свинцовых пуль в медной оболочке со стальным сердечником…
— Сто метров… — говорит он вслух: — можно на мелких грызунов охотиться. Например — на крыс…
Глава 10
— Барев дзес, Мариам-майри! — он здоровается с матушкой Мариам, которая поворачивает голову, отрываясь от готовки и вытирает руки о фартук.
— Бари ерико, Наполи! Как ты изменился, совсем жених стал! Иди сюда, я тебя обниму. — матушка Мариам открывает свои объятия ему навстречу, он наклоняется к ней и чувствует прикосновение сухих матушкиных губ к своему лбу. Она отстраняется и снова окидывает его взглядом с головы до ног.
— Когда свадьба-то будет? — спрашивает она: — нашел себе невесту? А то у моих знакомых есть дочь, такая умница и красавица, в МГУ учится, три языка знает уже. Такая невеста, такая невеста, что прямо с руками того и гляди оторвут. Сколько тебе уже можно бобылем-то ходить? Солидный человек, да еще в таком месте работаешь!
— Я вот полгода как уволился оттуда, Мариам-майри. — отвечает он. Матушка Мариам всплескивает руками.
— Вот тебе и раз. Шат вата, шат вата… а я-то всем рассказываю, что у меня племянник в КГБ работает! А что так? Зарплата низкая? Или с начальством храктером не сошелся?
— Да так как-то получилось… — уклончиво отвечает он: — дядя Гурам дома?
— Дома конечно, где ж ему быть… ты проходи, проходи, сейчас на стол накроем, а Гурам вместе с Давидом в саду.
— Спасибо, Мариам-майри.
— Поговорил бы ты с Давидом, ой шат вата, шат вата… совсем неразумый стал. — качает головой матушка Марима: — непутевый растет, ой непутевый. Не то что ты, Наполи, вот правду говорят, что имя силу дает… недаром назван так.
— Я бы поспорил с этим утверждением. — хмыкает он: — имечко мне родители выбрали конечно. В школе проходу не было.
— Ой ну и ладно, зато хорошим человеком вырос. Все, ступай, ступай, Гурам и Давидом тебя ждут. — машет на него матушка Мариам и он идет в сад, у двери надевает гостевые тапочки и ступает на посыпанную белым камнем садовую дорожку, идет через яблоневый сад дяди Гурама к деревянной беседке. В беседке сидят двое, сам дядя Гурам, властный, седой мужчина с темным лицом, как будто вырезанным из мореного дерева, лицом, испещренным морщинами, с бровями, которые сошлись на переносице, создавая впечатление что он всегда хмурится. Но он-то знает дядю с самого детства, двоюродный брат — это как родной, а дядя в семье — почти как отец. Потому он знает, что первое впечатление о дяде Гураме обманчиво. Он может быть и суровым, да. Но помнил его совсем другим.
Напротив дяди Гурама сидел его сын, Давид и вид у него был самый что ни на есть непрезентабельный — с гипсом на руке и лицом с желтоватыми следами от сходящих синяков. Эту историю ему уже рассказал дядя Гурам и другие дядья. Давид с детства очень сильно болел и в первые шесть лет его жизни поговаривали что он долго не протянет. Поэтому с самого детства его все баловали, все дозволяли, а матушка Мариам так и вовсе с него просто пылинки сдувала. После того, как Давиду исполнилось десять, а потом и четырнадцать — стало ясно что по