— Я бы попробовала. — задумчиво говорит Яна: — что такое ликер… Звучит вкусно. Лиииикеееер…
— Вот что мне в тебе нравится, Барыня, так это твоя безотказность. — кивает Оксана: — выпить — за здрасьте, покурить — конечно, по парням — запросто.
— Насчет парней я пока не соглашалась. — возражает Яна: — ну вас с вашими приколами. У меня первый раз будет с красивым парнем. С длинными волосами чтобы по плечам, золотые такие и рубашка шелковая на груди расстегнута и руки сильные такие. И роза в зубах…
— Романтичная ты особа, Барыня. — говорит Зина Ростовцева, возвращая металлическую крышку от термоса: — а выпивка у вас ничего так… действительно грушей пахнет.
— Как ты лихо самогонку пьешь. — с уважением смотрит на нее Оксана: — прямо как мой батя. То есть отчим.
— Наливай давай. — протягивает свою кружку Лиза Нарышкина: — не тормози Терехова.
— Ты бы коней попридержала, Боярыня. — говорит Инна Коломиец: — тебя ж сейчас развезет как вошь по паркету. Меру нужно знать.
— А мне хорошо. — говорит Лиза: — тепло по телу такое приятное… и знаете что? Вот я вас всех — люблю. Пусть вы и гадины такие, но все равно люблю. Инну люблю вон, хотя она всегда про моего Витеньку плохие вещи говорит.
— Витеньку? Серьезно? Ты, Нарышкина совсем с дуба упала…
— О чем речь? — тихо спрашивает Зина Ростовцева у Яны Бариновой, присев на краешек ее койки. Яна придвигается к ней и наклоняется поближе.
— Лизка считает, что Попович всех спас и вообще герой. Хочет напиться и в окно к нему залезть, он же в своем корпусе один. — шепчет она на ухо Зине: — пока прощупывает почву и настроение. Инна знает об этом и на подступающих рубежах отсекает, мол не полезем мы к нему в окно. Ксюша Терехова просто обожает на газульку давить, а потом наблюдать со стороны, такой шмель-провокатор. А я не хочу в окно к Виктору Борисовичу, он и так сегодня настрадался, да еще и мы его к кровати привяжем и будем на нем прыгать… ему же больно, наверное, будет.
— Определенно тебе больше нужно про секс узнать. — так же шепотом говорит ей Зина: — ты чего? Если мужчина не хочет, то у него не встанет, а если не встанет, то никакого секса не будет, ты чего? Писюны у мальчиков не видела в бане? Они все мелкие и висят.
— В бане же все отдельно! Мальчики и девочки!
— В деревне все вместе. Ну, до определенного возраста, конечно. В общем, если Попович вас не захочет, то у него не встанет и все. А если встанет, то значит хочет, привязали вы его и… ты ж видела какой он здоровый, если он не захочет, то его никакие веревки не удержат. — убежденно говорит Зина: — так что все правильно Боярыня говорит. Если что я с ней в окошко полезу.
— Серьёзно? — Яна отстраняется и всматривается в лицо Зины, едва видное в отраженном лунном свете: — а я и не знала, что ты такая отчаянная.
— Ой, да чего тут отчаянного. — машет рукой Зина: — чего Попович с нами сделает в худшем случае? Наругает? В угол поставит? Пфффф… подумаешь.
— Родителей вызовет? — осторожно предполагает Яна.
— Да? И что он им скажет? Ваши дочери меня изнасиловать пытались? Да кто ему поверит вообще. А для Боярыни это и вовсе повод для радости, ей бы от него сейчас залететь, а потом сразу же замуж. Будет в девятом классе с животом ходить… а у Поповича выбор будет как у того папика из «Кавказкой пленницы» — либо в загс, либо в прокуратуру. Так что не ссы, Барыня, все схвачено, следуй за лидером.
— Эй, Барыня, твоя очередь! — в руку Яны толкается жестяная крышка от термоса: — слово говори и пей. Тару не задерживай.
— Это… — Яна вздыхает, глядя на чашу в своей руке: — а за что пьем-то? За дружбу?
— За дружбу! — повышает голос Нарышкина, поднимая свою кружку: — одна за всех и все за одну!
— Я в окно к Поповичу не полезу. — говорит Инна: — слышишь, Лиза?
— А тебя никто и не заставляет. — говорит Нарышкина: — колхоз дело добровольное. Кто не хочет физрука насиловать — не насилует.
— Тпру! Погоди, Д’Артаньян, погоди! — поднимает палец Оксана Терехова: — так не пойдет! У нас коллектив или где? Решения принимаются коллегиально и обжалованию не подлежат. Коллектив — это когда все вместе, а не так, кто в лес, а кто по дрова…
— Всегда это странным казалось. — жалуется Яна: — в лес и по дрова — это же в одном направлении, да? Где еще дрова расти могут? Ик!… ой!
— Барыня уже надралась.
— Вы меня с панталыку не сбивайте! — повышает голос Терехова: — нас тут… пятеро. У всех равные права… а у Ростовцевой сегодня право совещательного голоса. Если лезть в окно, то всем вместе. Ну или всем вместе в комнате остаться. Голосуем! И кто за то, чтобы в окно к Поповичу лезть? И… один голос. Извини, Лиза, но ты в меньшинстве. Остаемся в комнате. Ростовцева, твой голос не считается, он совещательный.
— Вы чего? Струсили⁈
— Лиза, ну ты сама подумай, у человека стресс сейчас. Наверняка к нему эта его Ирия Гай пробралась…
— У нее нога подвернута!
— Ой, я тебя умоляю. Она и на одной ноге раньше нас стометровку пробежит и в окно пролезет. Я вообще считаю, что не подворачивала она никакую ногу, она вон из окна выпрыгивала, как она могла в лесу ногу подвернуть? Это она специально вид сделала, чтобы на нем покататься…
— Вот змеюка! А ну налей мне еще!
— На вот. Ик! О чем я? Ах, да… в общем наверняка сейчас Попович эту свою Лилию мнет своими сильными руками, вот! Как там говорят римляне — горе проигравшим! Нарышкина, признай уже свое поражение и обрати внимание на… ну не знаю. На Артура Борисенко, например.
— Не надо на Борисенко. — говорит Инна: — чего тебе Борисенко плохого сделал? Пусть Лермонтовичу хорошую жизнь устроит, в отместку за сегодняшнее…
— Девчата! Девчата! А если Лиля и правда к нему пробралась… может хотя бы подсмотрим? — говорит Яна и в комнате наступает тишина. Лунный свет, пробравшийся через занавески и отражающийся от белоснежных простыней и наволочек — мягко освещает комнату с застывшими на месте девчонками из восьмого «А» класса.
— Кто-нибудь когда-нибудь говорил тебе, Барыня, что ты — гений? — медленно говорит Оксана Терехова: — ты чертов гений, Барыня! Сейчас выпьем еще и рванем… через окошко. Я там еще днем гвоздики вытащила, которые стекло придерживают.
— Никуда я не пойду!
— А ваше мнение, товарищ Коломиец мы учтем при следующем голосовании. Тару не задерживай.
Глава 2
Глава 2
Он лежал и смотрел в смутно белеющий где-то там наверху потолок. В голове царила звенящая пустота и легкость, словно бы он парил в мягких и пушистых облаках, высоко над землей. Все тело было легким но все же дыхания не хватало, мышцы и связки болели как после марафона, он определенно чувствовал натертости… вот завтра все болеть будет…
— Слушай, Вить. — легкими касаниями по его груди пробегают чьи-то пальчики: — как тебе? Понравилось?
— Угу. — говорит он, глядя в потолок. Всякая тварь после соития грустна бывает, думает он, но вот грусти нет. Скорее — спокойствие и смирение перед будущими тяготами и лишениями жизни тренера и физрука. Потому что тяготы и лишения обязательно будут, как не быть, детки у него в классе такие, что он еще поседеть до их выпуска успеет… но сейчас он уже не испытывает отчаяния при этой мысли. Если вот так к нему по вечерам в комнату будет Лиля приходить, то… жизнь кажется не такой уж и мрачной. И даже скорее — прекрасной. Великолепной. Замечательной. Он вздыхает. Лиля поднимает голову с его груди и смотрит на него.
— А чего тогда вздыхаешь? — спрашивает она: — да еще так тяжело. Как будто мировую грусть на себе тащишь в одиночку.
— Как твоя нога? — меняет он тему, вовсе не горя желанием объяснять Лиле что она тут не причем и вообще у мужчины окончание процесса вызывает временную апатию и умиротворение, а вовсе не желание прыгать, бегать и веселиться.
— Нормально. Мне ее Маша эластичным бинтом перетянула. Вот! — переворачивается и демонстрирует свою ногу, занеся ее прямо перед самым лицом Виктора.
— Красивая нога. — говорит он, разглядывая ее: — и забинтована аккуратно. Все-таки Волокитина прирожденная мамочка.
— Во! Так ее и буду называть! — сияет Лиля: — Мамочка! Потому что она такая — а где болит Лиля, а как болит Лиля, лежи не беспокойся, Лиля!
— Ну так и лежала бы. — вздыхает Виктор: — то есть я-то, конечно, не жалуюсь, мне очень хорошо, даже слов нет описать как хорошо было, все-таки у тебя талант. Координация и гибкость, сила — вот все у тебя есть. Повезло мне с тобой конечно… повезло. Наверное, даже слишком.
— А мне понравилось. — отвечает Лиля и у нее в глазах загораются искорки: — давай еще пару раз? Говорят, что парням только этого и нужно, а ты уже охаешь, а всего-то сколько… раз шесть было?
— Двенадцать! Лиля! Двенадцать! Это ненормально! Я тебя люблю, ты красавица и тело у тебя как у богини Дианы или лунной принцессы, но дай немного отдохнуть, пожалуйста… — взмолился Виктор.
— Вот интересно. — говорит Лиля: — обычно все ко мне пристают, а я не даю. А вот кому по доброй воле дала — тот в кусты сразу. Иди сюда, Витька!
— У тебя ж нога болит! И я не в кусты, я просто… дай чуток дух переведу. И вообще, если бы тем, кто к тебе приставал ты бы дала вот так двенадцать раз сразу — они бы еще на третьем посыпались бы.
— Знаешь, на твоем месте я бы не сопротивлялась… бороться со мной дело бесперспективное… Да и так, между прочим это сегодня разовая акция, Витька. Ты сегодня рыцарь был, вот и заслужил. Мы с тобой по-прежнему не пара, так что бери пока дают. — говорит Лиля и садится на него сверху, складывая руки на груди: — кроме того я сильнее. И быстрее, даже на одной ноге. То есть и сопротивление бесполезно и убежать ты не сможешь.
— Можно абонемент на месяц выписать? Кто же в один день месячную норму выдает, ты ж спортсменка, должна знать! — говорит Виктор, на самом деле не сильно-то и сопротивляясь. Да и как такому сопротивляться, даже если двенадцатый раз подряд? Никак. Только принять свою долю как положено мужчине — с высоко поднятой головой.